Darth Fury
СБОРНИК
малых прозаических произведений
С О Д Е Р Ж А Н И Е:
1. Человек в черном.
2. Пять стен в моей клетке.
3. Отыщи меня в следующей жизни.
4. Дверь.
5. Шары из хрусталя.
Человек в черном
Человек сидел на гранитном бортике подземного перехода и читал газету. Ничем не примечательная внешность: встретишь на улице - не обернешься, встретишь снова - не узнаешь лица. Рост средний, волосы темные, плащ и джинсы не того глубокого черного цвета, который выглядит благородным бархатом, а грязно-тусклого, как будто долго выгорали на солнце и припорашивались пылью, да ковбойские сапоги, почему-то упорно называемые в народе "казаками".
Стоял летний полдень, время, в которое крупные улицы превращаются в довольно малоприятное место: жарко, раскаленный асфальт, выхлопные газы, зависшие где-то между потоками света и земной твердью, толпы прохожих, торопливых, раздраженных, серые голуби, люди, машины, люди, машины, люди, машины... Должно быть, человек находил газету интересной - окружающее его мало беспокоило: он был слишком поглощен своим занятием. Подошел троллейбус, исторгший из своего чрева толпу пассажиров. Уехал. Бомж вытащил из урны пивную бутылку, бросил обратно: отбитое горлышко; попросил милостыни у дамы с ребенком, стоящих у киоска с мороженым, ушел. Очередной троллейбус распахнул двери и спешащая куда-то тетка с тележкой, огибая вывалившуюся из них толпу взмокших и помятых пассажиров, чтобы успеть первой спуститься в переход, налетела прямо на человека. Выматерилась. Подхватила тележку. Нырнула в переход.
Человек на секунду оторвался от чтения, посмотрел ей вслед, перелистнул газетную страницу и улыбнулся. Где-то на горизонте, просматривающемся над полосой дороги, показалось блестящее тельце самолета и поплыло, простегивая за собой голубую ткань неба белой ниткой. Легкий ветерок утомился играть бумажками и окурками и устало опустил их на тротуар. Человек снова улыбнулся. И в тот же момент небо раскололось вспышкой - самолетик превратился в огромный огненный шар.
Дальше все было беззвучно - как в немом кино. Осыпалась передняя стена дома, находившегося на перекрестке за спиной человека. Осели облачка пыли и внутренности здания показались в разрезе, со смешными батареями под окнами на каждом этаже противоположной стены, с лоскутными квадратиками стен, где отделанных "мокрыми обоями", где в облупившейся масляной краске, с девочкой-секретаршей, растерянно попытавшейся поймать разлетевшиеся с частично засыпанного штукатуркой стола бумажки. У другого дома ни с того ни с сего вылетели все стекла, и из оголенных проемов вырвались языки огня. Покрылись мелкими трещинами стекла автомобилей и стали разлетаться крохотными серебряными брызгами - одно за одним. Какую-то машину вынесло на встречную полосу, прямо под колеса огромной фуры, в них врезалась другая, третья... По стенам домов зазмеились трещинки, ручейки трещинок сплетались в реки, реки все больше напоминали дельту Нила... И дома рушились, один, другой, горели, вспыхивая внезапно и выкидывая в небо тучи искр, задымляя его копотью, раскаляя немыслимым жаром. А в той стороне, к которой человек сидел лицом, светило солнце, под неподвижными стенами паникующие пытались выбраться из толпы и уйти подальше, и теснились зеваки, напротив, пробирающиеся поближе, насколько пускала температура: поглазеть.
Человек не обращал на происходящее никакого внимания: он читал газету. Он не отводил взгляда от черных строчек, буквы как будто спрыгивали с листа и тонули где-то в непрозрачной глубине его глаз. Наконец, он дочитал последний абзац и, еще раз улыбнувшись, легко спрыгнул с бортика. Закинул абсолютно чистый лист, бывший некогда газетой, в урну и пошел вперед.
В выемках асфальта, выплавленных его каблуками, плясали язычки пламени.
1998 г.
Пять стен в моей клетке
Пять стен в моей клетке.
Понедельник - пол. Грязновыцветший больничный линолеум, пропахший лекарствами и казенщиной, вытертый сотнями ног, вымытый хлоркой уборщицей, пытавшейся вытравить самых живых микробов в мире. Понедельник, когда не хочется поднимать глаз. Когда единственное спасенье - от мыслей, от мозгов, от себя считать квадраты и линии, некогда сплетавшиеся в парадный узор.
Вторник - стена цвета ржаного хлеба. А может мерзкой осеннезимней слякоти, мокрой каши из снега и грязи, промачивающая ноги, сковывающая сердце стылым холодом, лето прошло, осень прошла, весны не будет, нас похоронит снегом...
Среда - болото без конца и края, туман, камыши. Осеннее болото, болото на котором уже не живут веселые лягушки, не звенят комариные стаи. Деревья поросли мхом, непрозрачная черная вода. Белая стена вместо горизонта и неба, солнце не заглянет сюда, все обесцвечивается, сливается в неподвижное марево...
Четверг с запахом и вкусом рыбы, сложенный из миллионов ажурных рыбных скелетиков. Желудок забившийся куда-то к горлу, и безумный приступ надежды. Душа у меня находится в желудке, не иначе. А то с чего бы...
Пятница. День некончающегося времени. Часы обвисли на ветках, как на картинах Дали, секундные стрелки медленно пытаются оторваться от одного деления и уцепиться за другое, и когда им это удается, отдыхая долго-долго пытаются отдышаться своей астматическорахитичной грудью...
А вместо потолка - небо, безбрежное и бездонное. Пасмурное или голубое, в молниях или в звездах. Небо - всегда небо, каким бы оно ни было. Без границ. Оно смывает грязь лучше воды, утоляет боль чище любой анестезии...
И все-таки каждый раз я возвращаюсь. И черт его знает, зачем. Может быть это меня зовет чувство долга... Но почему оно кричит надсадным механическим воем будильника?
Пять стен в моей клетке.
1999 г.
Отыщи меня в следующей жизни
Я загляну в глазок. В щелочку тростниковой циновки. На мерцающий в полутьме экран. В твои мысли. Я люблю заранее знать, кто приходит ко мне. Я опасаюсь открывать дверь неизвестности. Я узнаю тебя.
Я повисну у тебя на шее. Или ты у меня. Зависит от поло-весо-возрастной категории там, в следующей жизни. Или не зависит. Станцую пого-пого. По дикарски потрусь носом о твою замшевую куртку. Суть ли важно - что? Только - близко. Только - по-братски. Сестрински, дружески, соратнически... Только - без официоза. Без холода традиционных приветствий. Без дистанции формальных рукопожатий.
Мы пройдем на кухню. Усядемся на покрывающие голую землю единственной комнаты в хижине плетенки. Стряхнем с футуристической мебели ворох магнитных носителей. И я налью чай. Или кофе. Или что-то алкогольсодержащее. Зачем загадывать - что? Кому это СЕЙЧАС важно?
Поговорим. Я расскажу тебе о себе, ты расскажешь мне о новостях. О смысле бытия. О проблемах быта. О любви. О врагах. "О" на экране так похожи на нули, они и являются нулями - пока, сейчас. Лишь в твоей воле - легкой воле - изменить это. Слово - и эти категории оживут. Наполни, я не терплю пустоты. Моя жизнь все та же борьба, твоя - все та же река. Дорога. Здание. Дерево. Наши враги имеют те же лица. Наше счастье все так же находится в нас.
Мы опять расстанемся раньше, чем успеем все сказать друг другу? Все важное, на текущий день час и минуту?
Но это не беда. Мы встретимся еще. И еще. Ты только поспеши отыскать меня в следующей жизни. Мне отпущено слишком мало времени, там.
18 июня 2001 г.
Дверь
- Кирюха, слева посмотри, он влево полетел!!!
- И быстрее, а то засыпемся!
Друзья озабоченно выкрикивали советы по другую сторону забора. Кирилл прекрасно знал - Мишка сейчас взобрался на самую макушку растопырившего крылья, гордо возвышающегося над двором петуха и стоит "на шухере". А когда Кирилл вернется с мячиком, Мишка с размаху плюхнется на пятую точку и, радостно гогоча, покатится по скату горки, изображающему петушиный хвост. Пашка топчется у самого забора, пытаясь высмотреть в щелку мячик и самого Кирилла. Мячик принадлежит Пашке, и родители не купят ему другого до зарплаты. Вовка Денисов - как всегда - руководит, раздавая всем ценные советы, все уже привыкли пропускать их мимо ушей и считают Вовку задавакой. Остальные, небось, делят пять крохотных пластинок запакованной в зеленую бумажку, приятно пахнущей мятой жвачки... Он продрался сквозь кусты ("Ну ни фига себе Миха мячик запульнул!"), машинально почесал расцарапанную веткой руку, окинул взглядом покосившуюся, сложенную из почерневших от времени бревен бытовку... Мяч лежал у двери.
Ярко-алая, покрытая свежим, сверкающим на солнце лаком, украшенная бронзовой ручкой с львиной головой, вырезанная - чего Кирилл еще не понимал - из дорогих пород дерева дверь этой ветхой сараюшки выглядела странно. Он потянул руку к торчащему из львиного носа кольцу...
- Кирюхаааа!! Ты мячик нашел?? Давай скорее, Миху сейчас домой загонят, доиграть не успеем..
Он подхватил мячик, нырнул в переплетение колючих веток, перекинул мяч через забор поверху, а сам, пыхтя, полез в прокопанный собаками лаз снизу. Миху загнали домой только через десять минут, так что их команда выиграла 4:2. За извозюканную глиной футболку Кирилл получил дома ремня, а про дверь благополучно забыл.
* * *
Кирилл, проклиная все на свете, прыгал на одной ноге, пытаясь попасть другой в штанину. Часы показывали 15:40 - ровно на 20 минут больше, чем требовалось, чтобы успеть на свидание к назначенному часу. Комната являла собой роскошное свидетельство прохода по ней Мамая в сопровождении всей своей орды. Рубашки вывалились в дверцу шкафа и подметали рукавами паркет. Прожженные утюгом "парадные" брюки были отброшены на диван, выпавшие из кармана ключи валялись рядом. Мелочь, некогда пребывавшая в том же кармане, сверкая боками раскатилась по полу. Утюг, небрежно отставленный на подоконник, меланхолично проплавлял остывающим боком обитавшую на окне свалку полиэтиленовых пакетиков. Огромные сияющие белизной розы, возвышающиеся над трехлитровой банкой на своих метровых ножках, казалось, поливали молчаливым презрением окружающий их бардак...
"Ну что я за идиот!! Катя никогда мне этого не простит! Самая красивая девушка курса, Пашка за ней увивается, Мишка ей стихи пишет, а я... эх!"
Из подъезда Кирилл выбежал в 15:47. Железная дверь глухо ухнула за спиной... Он беспомощно оглянулся, окинул взглядом знакомый с раннего детства, огораживающий одну сторону двора забор...
"А ведь если проскочить через забор и гаражи, а потом пробежать парком - я успею... Там такой угол можно срезать! Брюки бы только не замарать..."
Забор, некогда возвышавшийся над игровой площадкой нерушимой зеленой стеной, уже был подточен временем и многочисленными поколениями юных оболтусов. Кирилл без труда отыскал внушительных размеров дырку, нырнул в нее - тщательно оберегая розы - и, пройдя сквозь вытоптанную в кустах дорожку, побежал, скользя новыми туфлями по опавшей осенней листве. Луч солнца играл на ней, зажигая капельки от только что прошедшего дождя. На ходу он глянул на остающуюся слева старенькую бытовку...
Дверь - слегка потускневшая от пребывания на открытом воздухе, но по-прежнему яркая и дорогая, резко выделялась на фоне подгнившей стены. Кириллу на мгновение захотелось вернуться и прикоснуться к ней...
Часы показывали 15:50. "А я здесь мячик искал... И зачем этому бараку приделали такую дорогую дверь?.." - успел подумать он на бегу, а потом бытовка скрылась за поворотом. На свидание он опоздал на 3 минуты, Катя - на 5.
* * *
Кирилл Петрович пребывал в состоянии желчном и раздраженном. "И дались ей эти сапоги! Мастерская аж за парком, ей что - заходила к своей Люське, вот и сдала по пути в первую попавшуюся. А забирать кому? "Кирюшенька, сходи, Кирюшенька, ну пожалуйста!" Нет бы Мишку сгонять, 13 лет оболтусу, только и знает, что курить тайком да на гитаре бренчать! А я если к 10 на работу не успею, Денисов с меня голову снимет и над вешалкой прибьет - проект горит!"
Железная дверь подъезда мягко затворилась за спиной, огонек домофона коротко мигнул зеленым... Он привычно скользнул взглядом по детской площадке, почему-то вспомнил раскрашенный во все цвета радуги домик и горку в виде напыжившегося гордого петуха... Место футбольной площадки заняли теснящиеся, словно поганки на пенечке, ракушки, домик и горку сменили посеревшие, изрезанные толпами пьющих во дворе свое дешевое пиво подростков, лавочки и остов качелей... Деревянный забор давно прогнил, а в поставленных на его место лет пять назад бетонных плитах кто-то заботливо проломил немаленьких размеров проход.
Кирилл Петрович привычно нырнул в него, чертыхаясь, отпрыгнул - совершив истинный подвиг для его грузной пожилой фигуры. Подошва дорогого ботинка едва не впечаталась в размокающую под нежной весенней моросью лужицу блевотины. "Совсем обнаглела молодежь, ни культуры, ни совести..".
Торопливо миновал расположенную по левую руку бытовку, остановился, поднимая вывалившиеся из кармана перчатки, исподлобья провел по сараюхе взглядом...
"А все-таки странная причуда: украсить этот бомж-отель подобной дверью.." Дверь потемнела от времени и непогоды, из ярко-алой превратившись в темно-бордовую. У львиной головы исчезло оторванное кем-то кольцо, да и сама она потускнела, покрывшись темным налетом...
Кирилл Петрович пожал плечами и поспешил, поскальзываясь на остатках зимнего льда, забирать из мастерской Катины сапоги.
* * *
Поминки прошли "на ура". Если, конечно, этот термин уместен в отношении поминок. Мишкина жена - худощавая, оптимистичная сорокалетняя женщина - наготовила салатов, Пашка - почему-то уподобившийся к старости в привычках и манерах года три как скончавшемуся от инфаркта Вовке Денисову - басовито гудел, раздавая молодежи указания. "Вот десять лет без Катеньки и прожил.." - Кирилл Петрович задумчиво ковылял через парк, тяжело наваливаясь на палочку. Мишка убеждал его остаться ночевать, но Кирилл Петрович не любил спать вне дома - он тяжело засыпал и в незнакомой обстановке мог полночи проворочаться среди чуждых ему запахов и звуков.
"Все скоро там будем, кто-то раньше, кто-то позже.." Первым из их компании ушел Мишка - вылетевший по глупости из института, Мишка угодил в армию, где - за 20 дней до дембеля - напоролся на растяжку. Сына Кирилл Петрович назвал в его честь. Потом кто-то умирал - рак, инфаркты и дорожные катастрофы щедро выкосили его поколение, кто-то уезжал, выменивая за дорогие квартиры в старом районе дешевое, просторное и раздельное жилье для себя и своих детей. Затем свою дань начала брать старость. "Вот только мы с Пашкой и остались..."
Кирилл Петрович считал, что прожил счастливую жизнь. Пусть даже в ней не было особого полета романтики, блеска таланта, неземной любви или великих свершений. Но все - как у людей. Жена, сочетавшая в себе симпатичность и заботу со сварливостью и недалекостью. Ребенок, которого удалось вырастить и вывести в люди. Солидная, пусть и не особо важная работа...
Иногда ему хотелось иного. Быть поэтом, пусть даже слабеньким поэтом, обреченным на вечную неизвестность, как Мишка. Сменить обыденность семейных и рабочих занятий на что-то настоящее. Яркое. Почувствовать истинный, резкий и пряный вкус жизни...
Да уж даже хотя бы выбиться в большие боссы, как Денисов.
Он был реалистом. Все так живут - предпочитая простенькую и бесцветную синицу, самостоятельно приходящую в руку, неподдающемуся поимке журавлю. Мечтать бесполезно: жизнь выдает нам ровно столько, сколько считает нужным. А те, кто гонится за несбыточными фантазиями, как Мишка...
Кирилл Петрович медленно доковылял до поворота, остановился отдыхая... Бетонные столбики на месте старого забора, покосившаяся бытовка справа... "Удивительно, как эта ветхая развалюха еще не рухнула? Она ведь так и стоит здесь - десятилетиями. А... Разве долго теперь? Скоро и этот лакомый кусочек оттяпает очередной застройщик..."
Бытовка совсем рассохлась и прогнила от времени. Бревна, угольно-черные, покрылись трещинами и следами жизнепищевой деятельности жучков-древоточцев. Дверь, некогда производившая столь разительное впечатление, тоже побурела, рассохлась и выглядела жалко и вполне достойно своего окружения. На месте ручки в венчике из чуть более светлого тона щепы чернела дыра, нижний угол кто-то заляпал омерзительного оттенка зеленой краской.
"А ведь впервые за все эти годы у меня есть время подойти поближе и посмотреть что там внутри..."
Кирилл Петрович свернул с тропинки и заковылял к бытовке. "Хотя дверь, наверное, заперта." - подумалось ему: "Но право, кому сейчас придет в голову запирать этот заброшенный сарай?" Он аккуратно, стараясь не насажать заноз под кожу, трясущейся рукой подцепил дырку на месте ручки, и потянул дверь на себя. Воздух наполнился истошным скрипом заржавевших петель, но сама дверь пошла легко, словно все эти семь десятилетий так и простояла открытой, ожидая пока кто-нибудь заглянет внутрь...
Проем был заложен ровной, сверкающей белизной силикатного кирпича стеной. Цемент еще не до конца высох, и в воздухе плыл призрачно - легкий запах стройки.
2003 г.
Шары из хрусталя
- Прочитай мое будущее в своем хрустальном шаре, гадалка. В моей ладони - горсть серебра, в моих глазах - отражается и гаснет биение пламени твоего очага, в моей душе - праздное любопытство. Прочитай - разборчиво и внимательно, только не торопись.
Много лет назад, гадалка, в придорожном трактире - перед тем как пьяные, запертые в четырех стенах метелью, путники позволили одолеть себя хмельному элю, начали горланить похабные куплеты и валить хихикающую трактирщицу на стойку, попутно задирая ей до пупа покрытую пятнами масла и сажи юбку - так что мой отец, человек строгих принципов и правил, был вынужден отвести меня, пятилетнего, в отведенную нашей семье комнатенку - бродячий менестрель спел у очага свою вечернюю песню. Души людей - голос у него был хриплый и невыразительный, а иссушенная точно пергамент кожа плотно обтягивала лысеющий череп и уже начинающий проваливаться от сифилиса нос - похожи на чудесные шары из хрусталя, чистого и прозрачного. А внутри каждого шара - точно тугой сгусток - трепещет и бьется, не находя выхода, горячее оранжевое пламя.
Такое же, как в твоем очаге, гадалка.
Не знаю, почему я сразу поверил тогда немудреной магии слов этой древней баллады. Дети - они вообще очень восприимчивы и доверчивы.
Вот я им всем и поверил.
Родителям - говорившим мне о своей всеприемлющей и всепрощающей любви. Учителям - в наставлениях, которых Добро и Свет были тесно увязаны с Предназначением и Долгом. Друзьям - приносившим мне пылкие клятвы в своей вечной дружбе и готовности по первому моему зову придти на помощь...
Души людей - точно хрустальный шар, с заточенной частицей огня внутри.
Наверное, всю свою жизнь я тщетно пытался отогреться в лучах этого пламени. Окружающий мир был холодным... слишком холодным, хотя мне не раз говорили о том, что Вселенная - добра и ласкова к любому своему порождению... Главное только - заглянуть ей в глаза без страха и зла.
И потому - раз за разом - я тянулся кончиками пальцев к леденящей поверхности хрусталя.
Посмотри на мои руки, гадалка, НЕ ОТВОДИ ВЗГЛЯД!!!
Иней обжигает не хуже пламени, верно? Иней... и пустота.
Души людей... хех. Души людей оказались мутными, заросшими плесенью и пустотой сосудами, покрытыми празднично-яркими кристаллами льда.
Я увидел это на своем шестом году обучения, в маленьком безымянном городке, раскинувшемся у подножия Кэал Трейн, прозванного в народе - Хрустальный Замок Добра...
В беззубом рту такой еще молодой крестьянки: тяжелой, покрытой мозолями рукой избивающей своего пятнадцатого за восемнадцать лет - осмелившегося замочить пеленки - младенца.
В безучастном плаксивом похныкивании ее старшего ребенка, в промежутках между всхлипываниями мусолящего в руке грязно-желтого леденечного петушка.
В глазах мясника, с одинаковой легкостью опускающего свой тяжелый колун на коровью тушу - и на череп тощей, попытавшейся умыкнуть крохотный кусок окровавленной требухи собачонки.
В сплавленной в единую массу толпе на ярмарочной площади, в пьяном кураже отрезающей последний путь к отступлению молодому подгулявшему ученику мага... слишком искренне поверившему в то, что мир - если посмотреть ему в глаза без страха и зла - никогда не причинит тебе вреда.
Я до сих пор помню холод каменной стены за моей спиной, гадалка... гладкой, словно кусок хрусталя.
В отвернувшихся лицах друзей - дергано, торопливо-быстро отступающих в безопасную подворотню.
В фальшивом пафосе нотаций моих Учителей... о превышении разрешенного мне уровня магического воздействия, о жалости и снисхождении, которые я должен проявлять к простым смертным...
В проклятиях родителей. Единственного признания, которого удостоилось мое право отвергнуть свои Предназначение и Долг стать Выпускником Кэал Трейн, будущим Великим Светлым, определяющим развитие нашего мира.
Я увидел это на своем шестом году обучения, гадалка... И не поверил.
Даже - когда сталкивался с подобным снова и снова.
Ведь души людей - точно хрустальный шар, с заточенной частицей огня внутри...
Многие с тех пор упрекали меня в жестокости, гадалка. Я озлобился, - говорили они: - растерял последние частицы святого в собственном сердце, стал хуже цепного пса...
Говорили, что я ненавижу людей.
Чушь-то какая, Господи!
Души людей оказались мутными, заросшими плесенью и пустотой сосудами, покрытыми празднично-яркими кристаллами льда. Но это - не вызывало у меня ненависти.
Я не злился и не злюсь на людей. Не обвиняю их ни в черствости, ни в глупости, ни в потере человечности... ни в отдающихся нынешними болью и одиночеством заблуждениях моей собственной юности.
Я не считаю их недо-людьми, гадалка - никогда! Они - люди. Всего лишь люди... Просто люди.
А я вот, видимо, нет....
Прочитай мое будущее в хрустальном шаре, пророчица, не бойся. Ты ведь знаешь - в твоих глазах не должно быть ни страха, ни зла.
Резкое движение руки с зажатым в ней крохотным клинком. Так вот, по горлу... Кровь - густым потоком изливающаяся на одежду, на хрусталь, на глинобитный пол твоей землянки, гадалка...
Кровь на моих пальцах, кровь в сложенной лодочкой ладони - теплая и соленая.
Кровь на моих губах.
Что там теперь в моем будущем, гадалка?... последний Светлый маг этого мира, скрывающийся в своей убогой лачуге от злого рока, выкосившего твоих собратьев - всех, до единого?...
Что?
Экая ирония судьбы, экое падение! От вершительницы судеб - к жалкой маскировке промышляющей ворожбой шарлатанки, даже в этом дешевом припортовом квартале едва-едва обеспечивающей себе скудные пропитание и кров...
Не успела ты мне предсказать мое будущее, гадалка...
А может быть - просто не смогла.
Да и не верю я по большому счету в судьбу... не верю с того же самого дня, когда перестал доверять словам Предназначение и Долг. Не верю... не хочу, и даже не собираюсь - верить.
А вот услуги твои, вне всякого сомнения - оплачу.
Серебро падает из моей вытянутой вперед ладони - крохотными, блестящими каплями усеивая коченеющее тело и размокающий, пропитывающийся кровью пол.
Ровным счетом - тридцать монет.
16 декабря 2004