Автомобильное оборудование

 Мелф

Вестерносс

(Легко ли быть молодым)

Анхесенпаатон Ра посвящается

 


Рейтинг: NC-17.
Предупреждение: жестокость, ненормативная лексика.

 

I.

Разноцветное шелковое рванье вьется на соленом ветру, ветер треплет легкую черную гриву, солнце вплетает в нее радужные нити… хлопают на ногах огромные растоптанные башмаки, спину жгут колючие взгляды мужчин и деланно-безразличные - женщин (то-то наливаются темной кровью квадратные лица и стриженые затылки законных мужей!) - но он идет и смеется. Чему? - никто не знает. Смех без причины… За это и презирать.

Одет шут шутом… неважно, что эту одежду дал ему хозяин взамен рваной и окровавленной… если не знать об этом, можно презирать. Слишком хорош для мужчины, слишком гибок и ходит без топота, что за космы до плеч, что за дурная улыбка, ему ли ухмыляться, пленнику, рабу. За это - презирать.

Непристойной алой розой - клеймо на плече, у него стыда не хватает прятать этот знак собственного позора. Презирать.

А еще и за то презирать, что… разве он - это он? Темный Владыка? Юродивый этот, смеющийся, как дурачок, на мужика непохожий?.. Он-то?.. Ему ль было управиться с Ар-Фаразоном Великим?.. Ха! Пестрой беззубой змеей елозить у его сапог - вот честь по тебе, Саурон Темный…

Он словно слышит наши мысли, оборачивается, ухмыляясь, идиотик такой, ни слова сказать не может, боится, кости переломаем - тонковата у него кость для хорошего воина, кто б он там ни был, мы таких в рог бараний гнем… Сын, ты куда?..

* * *

Во все времена малыш тянется ручонкой к огню, юнец стремится в обьятья шлюхи. Ведь оба не знают, чем это может закончиться…

Молодежь знала, что родители будут сердиться, и окружала его кольцом худых спин, защищая от брезгливых взоров. Он умел говорить так, что его слушали все: молодые воины с суровыми лицами, дерзкие матросики-зубоскалы, бледные юные книжники, подозрительно честноглазые ученики торговцев, длиннорукие ученики мастеровых и вовсе непонятные молодые люди, одетые щегольски, но неприметно, с глазами высокомерными, но не вызывающе - видимо, то были ученики искусных воров и убийц.

От его болтовни в их головах легонько шумело, словно от крепкого вина. Он же, казалось, не различал их в лицо, и уж, конечно, не знал по именам… на что ему были их имена? Так казалось. Немногие догадывались, что он не только помнил каждое молодое лицо, но и знал о них пусть немного, но уж поболее, чем родители. Каждому сопляку, как водится, собственная душа казалась тайной за семью печатями, недоступной косным старикам.

В маленькой толпе, окружавшей бывшего Темного Владыку, неизменно обретался некий курносый, вихрастый юноша с наивным не по возрасту лицом и не по моде одетый - этих двух признаков было достаточно, чтоб сделать его посмешищем в глазах ровесников; не случилось этого лишь потому, что был он внуком чудесного старика, королевского советника Амандиля, любимого всем Нуменором. Несмотря на занимаемую должность, старый Амандиль был прямодушен с Величайшим и милосерден к нижайшему; он спасал невинно осужденных, случалось ему и облегчать королевскую казну в пользу вдов и сирот в передышках меж бесчисленными войнами; он щедро подавал нищим; наряд его всегда был пышен, а лицо высокомерно, но его все равно считали слегка малохольным. Собственно, он таким и был. И не это спасало юного Исилдура от насмешек других парней, но то, что все они знали: Амандиль оторвет внучонку башку, если только узнает, с кем он проводит время в столице вместо того, чтоб сидеть за книгами в захолустной Ровенне.

Исилдур и сам это знал, но его обнадеживало, что он может во всем положиться на младшего братишку, пятнадцатилетнего Анариона, который прилежно врал, что "Ис поехал на охоту". Кроме того, Саурон со своей молодой свитой обычно околачивался на окраинах либо в порту, далековато от дворца, а Амандиль не имел привычки прогуливаться по портовым кабачкам… И потом, беспокоятся обычно за тех сопляков, что шляются по ночам; но Саурона можно было видеть и слышать только днем, ближе к вечеру он всегда уходил.

Они знали, куда. Во дворец.

* * *

Во все времена малыш тянется ручонкой к огню, а юнец - к свободе. Оба не знают, чем это может закончиться.

- Да что ты, Саурон, можешь сказать о свободе - нам? Ты пленник… и раб, - свысока заметил однажды некий юноша с пергаментным личиком, тусклыми глазами книжного червя - "и дрочилы", подумал Исилдур.

- Я? - тихо переспросил Саурон, и узкое загорелое лицо его смягчилось, стало ласковым, словно у девушки, которой подарили котенка - и все подобрались: этим выражением хитрый шут всегда благодарил их за глупость, - Или - вы?..

- Мы дети свободных людей, - терпеливо пояснил умник, - и сами свершаем свой выбор, ты же не волен в своих поступках, как и положено рабу. Ибо что случится, едва солнце коснется горизонта? Ты побредешь к своему хозяину, мы же отправимся туда, куда захотим…

- Эй, - мягко перебил его Саурон, - Погляди-ка туда.

Все головы повернулись согласно его небрежному жесту, глаза с недоумением воззрились на самую что ни на есть обычную сценку…

- Берен!!! А ну вернись!!!

Мальчуган, видно, недаром носил имя буйного героя. Он улепетывал от раскрасневшейся, разгневанной матери, гулко топоча толстыми ножками по деревянным мосткам, она кричала ему вслед, не двигаясь с места - боялась растерять овощи из переполненной корзины, а сорванец, упрямо мотнув кудрявой головенкой, взял и спрыгнул в рыбачью шлюпку, покачивающуюся на ленивой волне. Торопясь, малыш вцепился в румпель и грозно крикнул:

- Полный впелёд!!!

Гордый своим подвигом, он засмеялся. И все свидетели этой сцены, кроме мамаши, тоже невольно заулыбались - а маленький львенок и не заметил этого, внимательно всматриваясь в далекую, еще не завоеванную им призрачную землю на горизонте…

- Бееереееен!!!

- Вот так сорвиголова, - с ласковой усмешкой бросил Саурон матери малыша. Та скользнула по нему усталым невидящим взглядом, широкой ладонью отерла пот со лба:

- И не говори, никакого сладу с ним нет, замучилась я… ни за что не хочет слушаться! Бееереееен!!!

Мальчиш-плохиш исследовал внутренность старой лодки, прихватил из нее старый поплавок в качестве законного трофея, после чего важно вскарабкался назад на мостки и с суровым видом потопал к мамаше. Она открыла было рот, готовая разразиться потоком ругани, но Саурон опередил ее. Присев перед малышом, он без нажима сообщил:

- Слышишь, Берен, если ты не будешь слушаться маму, ночью из стены высунется черная рука и схватит тебя.

- Не! - бодро откликнулся сияющий малыш… и вот тут-то, похоже, его воображение нарисовало эту картину… а может, вспомнились тени, что неожиданно движутся по стене, смыкаясь на потолке, прямо над кроватью, как дикие черные травы… и огоньки в глазенках недавнего героя потухли, румяная мордашка побледнела, он каким-то быстрым, трусливым движением поймал руку матери… и она, бросив Саурону благодарный взгляд, повела сына прочь. Он как-то неуверенно, деревянно семенил, глядя себе под ноги и походя уже не на львенка, а на маленького, очень маленького старичка.

- Зачем ты это сделал? - тихо спросил Исилдур. Ему было жаль малыша.

- Он был свободен. Как вы, - усмехнулся Саурон, - Свобода сладкая штука. Но, к сожалению, маленькая капелька страха портит целое ведро свободы…v

Исилдур поглядел на книжного юношу - тот поднял бровь и готовился растолковать, сколь неуместен такой пример в свете того, что незрелый ум дитяти не… но Саурон не дал ему ни слова сказать.

- Прежде чем болтать глупости, подумай, что будет, если я пойду к твоему учителю красноречия и скажу ему, что ты целые дни проводишь со мной?..

Это казалось невероятным, но сухое, изжелта-бледное лицо юноши побледнело еще больше:

- Нет, - шепотом вскрикнул он, - Ты не…

- Почему? Возьму и скажу. Мне-то что.

Парень повернулся и торопливо порысил в переулок какой-то не своей, скованной, семенящей походкой, и остальные проводили его выразительными взглядами.

- Надеюсь, что больше не увижу этого дурачка, - усмехнулся Саурон.

А если он скажет моему деду, подумал Исилдур. Возьмет и скажет… ему-то что...

Удивительно, но Саурон словно бы услышал его мысли - неслучайно же он вдруг проницательно глянул на внука Амандиля своими темно-янтарными глазами, всегда хранившими то ли кроткое, то ли просто усталое выражение.

- Не смотри на меня так, сокол ясный, - заметил Саурон, - Я просто пошутил. И вообще, мне пора…

Уже почти стемнело.

Парни молча смотрели, как он быстро, бесшумно пошел вдоль пирса, вдоль черной чащи мачт.

Он и сам чем-то похож на фрегат, подумал Исилдур, долговязый, как мачта, вон порыв ветра раздул его плащ, словно драный парус, черная грива взметнулась шелковым флагом…

- Эй, Ис? - ворвался в его мысли голос рябого парня, имя которого Исилдур все время забывал, - Ты что-нибудь слышал?

- О чем?..

- О короле, - ответил рябой, блестя маленькими глазками и понизив голос, - Твой почтенный дед не говорил об этом?..

- Да о чем?!

Головы сдвинулись: секретик?.. О короле?..

Вообще-то о грозном Фаразоне не очень-то болтали - кому охота провести остаток дней с обрубком языка, мыча и плюясь вместо слов? Да только поди победи соблазн… Вкусней всего сплетничать о том, кого боишься. Глупый риск. Но кто же в молодости рискует с умом?

- Моя мать, - лихорадочно зашептал рябой, - приходится теткой кухарке, что служит во дворце, и вот они как-то сидели, болтали, а я нечаянно слышал…

Мальчишки тесней сдвинули головы, потому что рябой вдруг стал красен и сглотнул, а когда заговорил опять, заметно шепелявил, и с толстых его губ летели капельки слюны:

- Они говорили, что во дворце все знают, что Правитель с Сауроном…

- Чего? - спросил Исилдур нарочито громко и уже презрительно.

Видно, "чего" стало у рябого поперек глотки, и он некоторое время пыжился, пучил глаза и наконец выдавил:

- Что он с ним живет, как с девкой… слуга один понес в спальню вина кувшин, потому что Фаразон требует, чтоб непременно вино на столике стояло… а они в кровати валяются… ну ясно, в чем мать родила…

Все почувствовали жар на щеках, словно в центре их круга вспыхнул высокий костер. Пораженное молчанье. Сопение. Блеск ошалелых глаз.

- Слушаешь глупых баб, - неуверенно прервал молчание Исилдур, - Сам, что ли, баба?..

- А в рыло? - просипел рябой.

Исилдур сузил глаза, дернул плечом и пошел прямо на него. Тот неловко отступил с дороги.

* * *

Исилдур брел по какой-то улочке, мало глядя по сторонам и слегка смахивая на пьяного.

Слова рябого воняли, но эта была не та вонь, от которой можно избавиться, зажав ноздри.

Может ли такое быть, что Правитель Ар-Фаразон любит Саурона, как бабу, с суеверным страхом, пакостно и приятно щекочущим за грудиной, думал мальчишка, он любит его как женщину, какой стыд, как можно, как позволяют такое Валар. А Саурон. Нет. Он не может позволить такое делать с собой. Он же такой… необыкновенный. Гордый. Таскались бы мы за ним, если б видели в нем раба!.. Как это может быть, как?..

Воображение Исилдура было юным и свежим, и любовь Фаразона и Саурона распустилась в нем, словно желтый с траурною каймой цветок, пожирающий мух, имевших неосторожность прилететь на его сочный запах. Аромат гнилого мяса из сердца цветка, щучий двойной ряд зубов за пухлыми губками русалки, сиреневая, нежная, искристая, но опаляющая кожу плоть ядовитой медузы…

У Исилдура, хоть он-то и не сделал ничего дурного, пылало лицо, словно от оплеухи… словно прошлась по щекам жесткая длань деда или отца: "Береги свою честь! Будешь якшаться с отребьем…"

Как просто им называть "грязью" все, что пугает их, и "отребьем" - тех, кого они не могут понять, вдруг подумал парень. Я тоже не могу понять…но хотел бы.

А он всегда уходит, словно ускользает…весь такой непонятый, черт бы его драл.

* * *

Ар-Фаразон был стар, как ни грустно было признавать это, и вот уже много ночей не заходил ни к жене, ни к одной из своих прежних, довольно свежих наложниц, выдающих себя за служанок, потому что сознание неудачи будило в нем такую бессильную, до красной слепоты, ярость, что он сам боялся ее. Но еще больше он боялся старости.

Иногда его мучила бессонница - и казалось, что старость его шаркает по коридорам дворца, как бесстрашный убийца, приближается к дверям покоев… вот-вот войдет, загребая синими от вздутых вен босыми ногами по пушистым коврам, протянет куриную лапу к его лицу… и старый вояка, как мальчик, закутывался с головой в одеяло, забывая дышать.

Лекарь, ежась по птичьи, приносил отвары каких-то странных трав. Любопытно, как ты будешь трястись, носатый, думал Фаразон, если я скажу тебе, что толку от них не больше, чем от пшенной каши…

Но так было прежде.

Правитель Нуменора, который в лучшие годы ночи напролет тыркал женушку и с завидным постоянством брюхатил дворцовых дур, никак не ожидал, что самая великая его победа - над Темным Владыкой Сауроном - принесет ему столь драгоценный трофей. А именно…

…Это случилось ночью, когда Фаразон ушел с пира в честь победы, дабы насладиться видом добычи - еще разок. Он как раз стоял над пленником, сидящим на каменном полу подземелья, и смотрел на него, торжествующий, пьяный, со всем презрением, какое только может выразить взгляд случайного победителя, когда Саурон вдруг просиял своей шальной улыбкой и нахально брякнул:

- Ты всегда так проводишь ночи, Ар-Фаразон?.. Бездарное занятие…

Правитель Нуменора едва приоткрыл губы:

- Пленник, пытающийся оскорбить победителя, поистине жалок…

- Да я не про то, - мигнул Саурон, - Просто не пойму, что ты тут делаешь. Меня ты вроде уже победил… Я б на твоем месте сейчас вовсю побеждал бы свою девку. Ночь-таки на дворе... что за радость стоять и таращиться на какого-то Саурона?

- Он еще будет тебе указывать, Король, - весело заметил караульный. Фаразон нехотя бросил на него тяжелый взгляд (сволочь Саурон, знал куда кольнуть!!!) - и вдруг раздвинул губы в волчьей ухмылке, показав еще крепкие мелкие зубы… Караульный был знаменитый на всю армию Косорылый, малый со шрамом от меча во всю харю, наглый и похотливый до такой степени, что однажды на спор отымел мула. Фаразон с удовольствием вгляделся в покореженную рожу солдата - а потом перевел взгляд на пленника. На его узкое, тонкое, красивое лицо с бесстрашными насмешливыми глазами. Собьем-ка спесь…

- Косорылый!

- Да, мой Король?

- Ты тоже скучаешь по девке?.. Побежал бы сейчас к шлюхам, а?

- А то! - гыкнул солдатик, - Так ить служба!

- Молодец, - похвалил Фаразон, - Надо б тебя наградить за отличную службу…а?

Косорылый расплылся в своей рваной улыбке, король полюбовался на нее некоторое время, а потом резко произнес, ткнув большим пальцем за плечо:

- Вон тебе девка. Займись.

И перевел взгляд на Саурона.

Тот уже не улыбался. Но и не вскинулся, не побледнел… просто легонько сузил глаза. Ар-Фаразон, посмеиваясь, отвернулся. Гыгыканье Косорылого, лязг засова. Яростная возня, пыхтенье, хрип.

Он повернет голову тогда, когда эта тварь заорет… не раньше. Он ярко представил расширенные чайные зенки…и эту наглую морду, исковерканную болью и унижением… Заорет, тогда гляну. Не раньше…э…ёб твою мать!..

Фаразон сжал кулаки, ощущая знакомый жар внизу живота, и тут его старый ветеран, который давно уж не совался в пекло, запрыгал в портках, как новобранец перед первой битвой!

В висках Фаразона гремело, кипящая кровища, как в молодости, заливала сердце, которому было тесно в широченной, как корабельный нос, груди…

И тут из ниоткуда раздался тихий голос:

- Что, орел, полегчало тебе?..

Фаразон с ревом обернулся - и наткнулся на режущий взгляд почерневших глаз. Саурон стоял во весь свой немалый рост, сложив на груди скованные руки. Косорылый лежал у его ног. Лежал на животе. Но драная морда смотрела вверх. Саурон не просто свернул ему шею, словно куренку, но еще и закрутил куда не надо…

- Ах ты… - просипел Фаразон, багровый, словно балрог, - Да я тебя…

- Ты? Меня?.. Сразу бы так. Меня чуть не вывернуло с этой хари, - отозвался Саурон простодушно, - Ты-то хоть на что-то еще похож…

Я слишком стар, подумал Фаразон, хотя его организм утверждал обратное, я уже не понимаю, чего слышу. А может, недослышу. Он мне что…?

- Ар-Фаразон, - подмигнул Саурон, улыбаясь словно девка из порта, - Ты меня ебешь или мы продолжаем беседу на нейтральные темы?..

Старый воин хрипло выдохнул единственное слово, какое могло прийти на ум в этом случае. Причем почему-то - вопросительно.

- Блядь…?

- Я не блядь… - как-то отстраненно откликнулся Саурон, развязывая тесемку штанов и скользя скучающим взглядом по заплесневелым стенам, - Просто, знаешь, тоскливо мне тут.

* * *

Ар-Фаразон проводил с пленником ночи и нередко, не в силах сладить с алчущей плотью, посылал за ним среди дня. Ожидание гнуло ему хребет, и седая, коротко стриженная под шлем голова опускалась от стыда, мускулистые руки сжимались в кулаки, из груди рвался гневный рык зверя, внезапно ужаленного стрелой. Он багровел от позора, этот могучий, меднолицый, жестокосердный старик, потому что негоже было королю, воину, да и просто мужчине становиться рабом страсти. Ему даже казалось, что плоть его, которую он предал, истаивает, а в груди истончается какая-то пленка, служившая раньше упругим щитом сердцу. Теперь этот щит был как сгнившая парусина, и старик стал слышать и чувствовать свое сердце, которое все чаще спотыкалось, когда из парчовых портьер, как из волн, выныривал сперва дворцовый страж в серебряной чешуе, а за ним - эта гибкая хищная рыба, которую называли Саурон. Оба сгибались в поклоне, и тут-то видно было, кто из этих двоих раб.

Фаразон отсылал стража нетерпеливым гневным жестом, и тот исчезал бесшумно, и правитель Нуменора оставался наедине со своей злой, насмешливой судьбой. Такой бессовестно юной…

Как несправедливы Валар, думал Фаразон, глядя на бесстыжее молодое лицо, это отродье старше меня на много столетий, ему не должно жить, а если и должно - то трясущимся криворуким старцем с кислым молоком слепоты в глазах, с колючим венком боли на голове, с гирями усталости на ногах, в тяжелом негнущемся плаще немощи на плечах… а я моложе его, много моложе - и я нелепый старик, скоро слуги будут подсаживать меня на коня и под руки взводить по трапу. Нуменор, думал он в дикой внезапной злобе, я запрещу звать мою страну на языке этих…бессмертных. Вестерносс!

- Знаешь, на что похож твой остров с высоты птичьего полета? - неожиданно спросил Саурон и продолжал, не выслушав ответа, - На муравейник.

- На муравейник?.. - Ар-Фаразон медленно приподнял густые брови, - Значит, мои подданные - муравьи?.. А кто же тогда я?

- Ты? Таракан на золотом подносе, - тут же ответил Саурон.

- Как?

- Вокруг все блестит… но ты - все равно таракан!

- Ах ты шельма!.. - тяжко вскинулся Ар-Фаразон, вспоминая, куда задевал плетку.

- С высоты птичьего полета… с вершины Таникветиль… я -то рядом с тобою и вижу, каков ты… но те, кто живет в Благословенной земле, смотрят на тебя и думают: Ар-Таракан, муравьиный царь…

Он всегда знает, о чем я думаю, как он может знать?.. Как смотрит. Как трепещут тонкие ноздри. Саурон? Нет. Гортхаур. Какое подходящее имя, кошачье и бархатное, крылатое и когтистое, звериное и птичье. Взлет и падение. Я никому его не отдам. Он нужен мне, потому что его смелость и колючие слова - единственная правда, которую я заслужил, а его горячее тело согревает меня, его прикосновения разгоняют мою стынущую кровь. Проще сказать - с ним я забываю о скорой смерти…

- А ведь Валар, - низкий голос, от которого у Фаразона вставало, звучал ровно, спокойно, - ничем не лучше тебя. Боги? Это те Боги, которых вы заслужили… - с коротким смешком Гортхаур приткнул свой худой зад на краешек стола и мягко поглядел на Фаразона. Взгляд, подумал Фаразон, что это за взгляд - ласковый, почти снисходительный, как он смеет так смотреть на меня, кто здесь хозяин, ты, Гортхаур?.. ты?.. Удивительно, как нахально и беззаботно ты выглядишь, зная, что сейчас сделают с тобой. Впрочем, стыд тебе неведом. Ты не мужчина и не воин. Ты шлюха. Любой другой сопротивлялся бы этому, вынуждал бы брать силой, а ты… ты даже не скрываешь, что тебе это нравится! Ты и тогда, в первый раз - сам… сам хотел. Зачем?.. Пробу ставить негде… И почему мне то хочется вылизать тебя с ног до головы, то отпинать, как шавку?! Притом что ни первого, ни второго я не сделаю. Никогда.

* * *

А сейчас…сейчас мы выпьем вина, и я, может, засну… Он полулежит рядом, взгляд пустой, как всегда после того, как я его оттрахаю. Он словно устает, сильно устает от того, что я с ним делаю.

- Гортхаур.

- Чего? - вспыхивают карие глаза.

Да не знаю я, зачем произнес твое имя. И ты знаешь, что я не знаю. Просто глупый старик, впадающий в детство.

- Ты просто глупый старик, - тихо говорит он, - Но таким ты мне нравишься. Спесивый старый глупец, в такие моменты ты становишься подобен ребенку, жалкому и слабому. Откровенно испуганному. Ты хочешь спросить: "Я правда скоро умру? Почему я? Я не хочу! Почему есть бессмертные, а я смертен?" Выпей еще вина. Рассказать тебе о Мелькоре?.. Сказка на ночь…

- Я не верю в сказки. Я слишком стар для этого.

Врешь, подумал Гортхаур, веришь. Почему бы тебе не верить? Ты веришь во столько глупостей, что уму непостижимо. В то, что я бессмертен потому, что ел молодильные яблочки в садах Йаванны. Что меня унижает то, что ты ебешь меня в задницу. Странно, что для вас, людей, "поиметь" и "овладеть" означает - "доказать свою власть"… и если б ты думал не членом, Ар-Фаразон, ты давно понял бы, что я давно имею твои мозги и овладел твоей душой… в том смысле, какой ты вкладываешь в эти слова.

Ах да… еще ты веришь, что твой народ храбр… а он просто боится тебя в сто раз больше, чем далекого дядю Манве… В Манве и прочих ты веришь как в богов, между тем как бог у тебя один. Страх Кромешный - твой бог.

Ар-Фаразон жадно пил терпкое вино, капая на подушку, а Гортхаур, приблизив к нему свое красивое спокойное лицо, овевая легким дыханием коричневую щеку, рассказывал ему о Том, Кто Хотел Быть Свободным.

Когда водянистые глаза с красными веками закрылись, Гортхаур с облегчением вздохнул, бесшумно поднялся с постели, вышел из комнаты и осторожно прикрыл за собою дверь. Он побродил по коридорам, застланным затоптанными коврами, пока не наткнулся на босую служаночку со стопкой простыней. Она просеменила мимо, бросив на него робкий взгляд, он пошел за ней, она невольно ускорила шаги, словно можно было убежать куда-то по коридору, упирающемуся в дверь кладовой.

Девушка возилась с засовом, неумело делая вид, что не обращает никакого внимания на стоящего за спиной мужчину.

- Дай-ка, - Гортхаур дернул засов, и тот, лязгнув, открылся.

Она только пискнула, когда он швырнул ее на кучу тюфяков.

- Всегда хотел знать - а на кой черт вам несколько юбок? - пробурчал он, и она по-детски прыснула под ним, сморщив круглый веснушчатый носик…

Он лежал, тяжело дыша и глядя в потолок. Она смотрела на жемчужные капли на его бедре. И вдруг сказала:

- А говорят, ты не человек…

- С кем поведешься - с того и наберешься, - тут же отозвался Гортхаур.

II.

Исилдур отчаянно работал локтями и плечами, проталкиваясь сквозь базарную давку, и вспоминал годичной давности разговор своего папаши с дедом.

- Будет ли война с Валинором, отец?

Амандиль пронзительно взглянул на сына.

- О войне болтали придворные во дворце, а теперь говорят и офицеры в войсках… - пробурчал Элендиль.

- Это всё ничего не значит, - ровно сказал Амандиль, - Жди, когда о ней заголосят торговцы… это безошибочный признак.

- Война. С Валинором. - раздельно и угрюмо повторил Элендиль, - Дожили.

- Дожили, значит.

- Это Саурон, отец?

Амандиль сжал тонкие губы, коснулся тонкими пальцами белого виска. Его глаза, умные глаза книжника, блестели тускло, бессильно.

- Я советовал Правителю сослать эту тварь в рудники, где его сила и бессмертие будут полезны, но Ар-Фаразон смотрел на меня как цепной волк, у которого я захотел выдрать из пасти кость. Или я выжил из ума, или Правитель нашел свою любовь… И ему наплевать, что он отрыл ее среди отбросов, что она смердит грехом, что она черна от грязи…

- Похоть, - отрубил Элендиль, - И старость… он стар и сдурел!

- Это я стар и сдурел, - горько улыбнулись бледные губы, - А Ар-Фаразон помолодел лет на двадцать… он пьет все ночи, а по утрам до седьмого пота машет мечом, воины не решаются с ним тренироваться, изрубил в лапшу все чучела…глаза его горят, и он городит такое, что пристало безусым щенкам.

- А что пристало безусым щенкам? - спросил Исилдур.

Отец влепил ему подзатыльника:

- Не лезь, коль не спрашивали!

- Остынь, - посоветовал сыну Амандиль, - Пусть говорит. А то захотим спросить - а он и отвечать нам с тобой, старикам, не захочет… Смотри, смотри, как вспетушился. Сейчас расскажет нам, что мы слепые клячи, бараны и черви, боящиеся свободы хуже чумы… так, Ис?.. Они теперь все такие… повторяют за Сауроном, как попугаи, таскаются за ним, как кобели за течной сукой… Нашли кого слушать…солдатскую подстилку… Кстати, знаешь последнюю новость, Элендиль? Мелькор был непризнанным богом любви и всепрощения, который хотел освободить всех нас от… Ну, от чего, я уж слушать не стал, но полагаю, что наверняка от тяжких оков рабства…

Элендиль расхохотался во все горло.

Исилдур побагровел, став вдруг, несмотря на широкие плечи и кольчугу, каким-то ужасно вихрастым, и нос его словно запросил щелбана.

- Я сам знаю, кого мне слушать, - упрямо заявил он, - Просто вам это нож острый - когда кто-то говорит не о пресмыкательстве перед Валар, а о свободе совести!

- Ага, - согласился Амандиль, - только одна поправка, внук: о свободе ОТ совести…

Тогда Исилдур вылетел из покоев деда, как пробка из бутылки. Он шел по лестницам, ощущая себя необыкновенно яростным и свободным, готовым защищать свои убеждения от кого бы то ни было. Но не драться же было с дедом… лучше унести свою душу прочь, пока ее не заплевали кислой старческой слюной. Разумеется, парень уже не слышал, как отец его вполголоса делился с дедом:

- Совсем он чокнутый стал… смотрит, как волчонок, ночами шляется где-то…

Тогда, год назад, Исилдур, сидя с Сауроном в кабаке "Золотая рыбка", в первый раз в жизни осмелился напиться до бесшабашности. А напившись, осмелился спросить… нет, не спросить, а робко, осторожненько поинтересоваться у него, как это так - мужчина с мужчиной, и может ли быть такая любовь - имея в виду, безусловно, совсем не историю этого вот Саурона с Ар-Фаразоном, а так, чисто умозрительно… Нет, конечно, рождались иногда и в Вестерносс парни с девичьей сущностью - но все они были несчастны… Их презирали, и каждый мог безнаказанно оскорбить несчастного, прилюдно обозвать "недоразумением Эру" и "бабой в штанах". Большинство из них жило тихо, неприметно, одиноко, стараясь не обращать на себя лишнего внимания и, разумеется, остерегаясь как чумы встречи с себе подобным.

- Блаженны люди, - глумливо откликнулся Саурон, который тоже был пьян, - Эру дал вам дар, который уже вызывает во мне, злосчастном, белую зависть… Дар этот позволяет глупейшему из вас чувствовать себя правым…

- О чем ты?..

- Вы превращаете правду в грязь, если она вам не нравится, - улыбнулся Саурон.

- Стой, погоди. Правду?.. какую правду?.. Зачем Эру разделил нас на мужчин и женщин?.. неужто для того, чтоб мужчина любил мужчину, а женщина - женщину?..

- До того, как разделить по вышеозаначенному признаку, Эру поделил всех на дураков и умных, - глумливо хмыкнул Саурон, - И умные всегда получают больше удовольствия.

- От этого?..

- И от этого тоже. От жизни… А дураки завидуют… и рассказывают друг другу странные сказки. Например, про красавицу и чудовище. Или про мальчика, что влюбился в свое отражение, да так и помер у пруда (я так понимаю, от любви). И все это - старая песня… но не о любви, Ис, а все о том же страхе. Нельзя любить себя, нельзя любить того, нельзя эту… Нельзя дышать здесь - дышите там…

- Аааапс!..

- Будь здоров.

- Аааап-сурд!..

- Ты делаешь успехи… - подмигнул Саурон.

- При том… что ничего не понимаю… - голова Исилдура слегка покачивалась на длинной шее, один глаз смотрел на Саурона, другой в Белерианд, - Я… не понимаю, учитель. Разве мужчина… может иметь удовольствие, когда… ну, когда его…

- …трахают? Хм. Конечно.

- Я - не… не смог бы.

- Да?.. Ты что - урод?..

- Э?

- Ты бы спросил Эру, Ис, зачем он создал твою задницу так, что при раздражении определенного места глубоко в ней ты можешь кончить… Да-да.

- Я?!

Узкая сильная кисть Саурона хищной рыбкой нырнула под скатерть, легла на худое бедро мальчишки, без стеснения добралась до того места, где ткань штанов топорщили признаки мужественности. Парень так обалдел от внезапности и наглости этого движения, что просто открыл рот и вытаращил глаза. Даже те девки, которым доплачивали за бойкость, не делали так… не смели… прямо за столом… черт!

Исилдур с ужасом посмотрел на создание, сидящее рядом, и осознал, что нет у этого создания ни пола, ни возраста, ни души, ни совести… в том смысле, в каком он, семнадцатилетний нуменорец, понимает эти слова. И - самое ужасное - это не делает Саурона менее привлекательным. Скорей наоборот. Не человек. Нет. Больше?.. Возможно. То, что он говорит, больше моего понимания… больше всего того, что я знал, во что верил, что чувствовал всем существом. И теперь я гол перед ним. Некрасив в своей человеческой нечувствительной шкуре. Разум мой как слепоглухонемой младенец. А душа… а где она, душа-то?

Трепещет и горит под пальцами Саурона, послышался невесть откуда насмешливый ответ. Похоже, это она самая. Растет как на дрожжах.

Саурон убрал руку и устало посмотрел на парня:

- Противоестественно, говоришь… а если б я взял его в рот?..

- Налей еще, - прохрипел Исилдур.

…Наступила ночь, но Гортхаур не пошел, как обычно, во дворец. Он остался с парнем, качающимся на скамье и тихонько мычащим самому себе вопросы и ответы. Потом этот обезьяний экстаз наскучил Гортхауру, он взял мальчишку за шиворот, вывел во двор и хорошенько выполоскал его пьяную башку в бочке с ледяной водой, а потом повел его, одурело трясущего мокрыми вихрами, в комнату, за которую уже отдал кабатчику пару серебряных монет. Швырнул полупротрезвевшего щенка на постель, накрыл войлочным одеялом, лег рядом.

- Спи, недотепа. Завтра все будет проще. Возможно.

Исилдур проснулся среди ночи, словно вынырнув из горячего омута. Высунул распаренную голову из-под жаркого одеяла: где это я?

- Чего? - тихо спросил Гортхаур из темноты. Он лежал у самой стенки, и юноша увидел его размазанное темнотой узкое лицо, - Кошмар приснился?..

Гибко извернувшись, он перелез через Исилдура и бесшумно завозился в темноте. Огонек свечи заколебал колонны тьмы вокруг постели, ночные страхи, поджав хвосты, уползли в темные углы.

- Лежи-лежи, - мягко посоветовал Гортхаур, - Я принесу вина.

Исилдур ограничился парой глотков и тупо посмотрел в большие карие глаза, которые сейчас казались черными и непонятными:

- Почему…ты…не ушел?

Гортхаур не ответил, и парень не повторил вопроса. И тоже замолчал. На него нахлынуло странное чувство - неизведанное прежде ощущение отстраненности от всего, что он знал. Темнота была кругом, безбрежная темнота, подобная не то океану, не то первозданному хаосу, и Вестерносс, полный прямых линий, с готовностью потонул в ней, тяжелый, золотой, серебряный, вместе с дворцами и ночлежками, воинами и бродягами, Ар-Фаразоном и Амандилем, а на поверхности осталось только то, что было сейчас освещено пламенем свечки. А скрипучее деревянное ложе походило на плотик, на котором спасался последний человек, хранимый последним богом, и бог сидел здесь же, где ему было еще сидеть, если нет больше ничего?

…Старый Амандиль, призывая своего юного внука смиренно верить в старых богов, не учел одного. Юность предпочитает бога живого, поклонение которому не имеет ничего общего со смирением. Бога, касающегося тебя рукой. Бога, смотрящего презрительно и весело, задающего задачки, играющего на нервах - бога, с которым опасно иметь дело, но не это ли - жизнь?

Юности нужен бог не сомнений, но деяний.

И труслив тот юнец, который боится коснуться бога и не мечтает завоевать Валинор!

Утонули в хаосе все шлюшки и даже скромная Мариэль, которую считали невестой Исилдура, утонула его нечестная любовь, которой пробавляются тысячи юных лжецов перед честным браком… а что осталось взамен? О. Саурон с его наглыми, ничего не обещающими, ни к чему не обязывающими глазами, с его гибким телом без горького мужского запаха…

- Почему от тебя почти ничем не пахнет? - промычал Исилдур, ткнувшись носом в ключичную ямку под стройной шеей.

- Наверное, потому, что моюсь иногда, - едко отозвался Саурон.

В Нуменоре, стоит заметить, мужчина, от которого не разило потом, перегаром и конем, едва ли мог считаться мужем достойным и интересным, но Исилдур не был бабой, а Саурон - нуменорцем. Парню вполне хватало того, что тело, которое несколькими быстрыми, кошачьими движеньями освободилось от тесных объятий одежды, оказалось ослепительным. Красота эта, горячая, жаждущая ласки, резала глаза, и Исилдур зажмурился почти в испуге, набрасываясь на этот дар, словно от пустого мира исходила угроза. Никто не отберет его у меня. Никто.

Он неумело, жадно и грубо лапал свое сокровище, слыша лишь гул крови в висках. Сильные пальцы ловко сомкнулись на члене парня, сжали, и Ис замер, выпучив глаза. "А если бы я взял его в рот?" А если бы!

- Саурон…сделай это…

- Что?

Исилдур еще не умел просить этого даже у шлюх.

- Ну…

- Что, я не пойму? Говори по-человечески, Ис.

Черт, черт, краска на щеках, я просто щенок.

- Ну...

- Не нукай, не запряг. Надоело, - буркнул Саурон.

Он хочет, чтоб я сказал. Я боюсь сказать. Но тогда ничего не будет. Не будет этого, и всё. О черт, нет. Я хочу этого. Хочу, аж в глазах темнеет.

- Я… помнишь, ты сказал… ты… возьми его в рот!!!

Саурон расхохотался дико:

- Сил моих нету… ты бессмертного уморишь… доблестный юный воин Исилдур… боялся попросить, чтоб ему отсосали… Тебе трудно будет жить, мальчик…

- Заткнись, - прорычал Исилдур, - заткнись…

Черная влажная грива Саурона рассыпалась по бедрам парня, узкие нежные губы сомкнулись на разбухшем естестве, острый напряженный кончик языка провел по головке члена, парень взвыл, зажимая себе рот, по жилам его струилась кипящая лава, раскаленная роса сеялась сквозь поры, проступала на коже… но Саурон не дал ему излить из тела этот пылающий вар, отдернул голову. Парень с недоумением приподнялся - и увидел, что Саурон лежит ничком, широко раздвинув стройные бедра и ожидая... ясно чего. Того, что толстый, влажный от слюны член сейчас воткнется ему в задницу, растянув до предела узкую дырку, и заставит прогнуться в спине, затрепетать и заскрипеть зубами…

- Ты это сделаешь, Ис, - проскрежетал Саурон, - Не то я тебя придушу.

И Ис сделал это, потому что хотел этого сам.

…И приподнимался на напряженных руках, исступленно глядя на узкую спину, блестящую от пота, и со всей дури двигался, всаживая член на всю длину, так, что иной раз ему казалось, что он сейчас порвет эту тугую плоть к чертям собачьим, и польется кровь, но этого так и не случилось…

…и тот, кого желал и жаждал он в эти мгновения больше всего на свете, дергался ему навстречу и мотал головой…

… два тела, два духа корчились в незримом пламени, но никто не назвал бы это любовью. Даже они сами. Потому что в любви нет смысла…

Тогда, год назад, Исилдур этого не знал.

* * *

Нуменор - или, как модно стало говорить, Вестерносс был готов к войне.

Ар-Фаразон был как никогда любим и почитаем народом; он был первым из длинного ряда правителей, кто сумел перепутать "да" и "нет", показать путь в страну с молочными реками и кисельными берегами. Сам он молодел на глазах, из старой развалины вновь воспрянул могучий правитель. Советника же Амандиля давно никто не видел; днями и ночами старый книжник сидел в своих покоях со льдом у виска и думал, думал, думал о том, где изыскать средства от чумы духа, поразившей Нуменор. Он не подозревал о том, что его уже почти позабыли. Благодеяния забываются тем легче, чем меньше благодетель напоминает о них другим.

Самые сопливые мальчишки умоляли отцов отпустить их на войну и жестоко завидовали тем, кто удостоен чести носить кольчугу и щит с гербом Нуменора.

На базаре торговали самым разнообразным оружием, наилегчайшим и наипрочнейшим доспехом, амулетами для храбрых воинов, припасами на корабли и злыми маленькими псами-крысоловами, не боящимися морской болезни.

Бродячая труппа показывала сценки из жизни Валар, в которых те представали глупыми, злыми и подверженными всем порокам. В конце представления неизменно появлялся устрашающего вида Мелькор, который щипал Варду за задницу и давал смачного пинка Тулкасу. Тулкас проваливался в люк, закатываясь дурацким гоготом.

В столице появились странные личности, говорящие странные вещи. Был, например, отвратный грязный старик с проваленным носом, дыханье его смердило дешевым вином, лохмотья - прогорклым салом, в какое превращается пот на давно немытом теле. Он хватал людей за рукава и полы плащей, они брезгливо вырывались, и тогда старик начинал вещать ржавым вороньим голосом:

- Вы погрязли в скверне, жители Нуменора, вы утопаете в крови и роскоши, вы пресмыкаетесь перед златым тельцом и воюете, дабы ублажить свой дух стонами вдов и сирот! Вы ли возлюбленные дети Великих Валар? Вам ли поднимать против них меч?.. Знайте, что Валар скорбят о вашем неразумии в своем благословенном Амане!

Был еще и конопатый молодой матрос с лицом наивным, открытым и слегка удивленным. Он не кричал, не хватал людей за плащи, но его слушали и так.

- Корабль, на котором я хожу, принадлежит моему отцу, - рассказывал юноша, -Мой отец стар и болен, и мы, его сыновья, должны трудиться, чтоб прокормить нашу большую семью. Мы собрали команду из своих друзей… наняли опытного кормчего… некогда нам было пить в портовых кабаках и обнимать девок ночи напролет, нужно было доставить вовремя груз… Но в море нас застигла буря, страшная буря, волны вставали выше мачт, и хоть мы не знали, чем прогневили Валар, мы все равно молили их не губить наш корабль и наши молодые жизни. Но Валар не внимали нам, ветер свистел все страшней и рвал паруса, а валы морские становились все выше. Мы поняли, что нам не добраться до берега, и готовились уже умереть, когда увидели над пучиной огромную крылатую тень… словно огромный черный альбатрос парил над нами. Мы не знали, кто это, нам показалось, что это знак от Великого Манве Сулимо. Буря начала затихать, ветер улегся, а волны, которые только что швыряли наш корабль, как щепку, теперь только покачивали его. И тогда птица опустилась к нам на палубу и приняла облик, схожий с человеческим, но более величественный и прекрасный, чем может быть любой человек. И сказал он: "Плывите спокойно". Мы поняли, что это он успокоил бурю, и возблагодарили его, и сказали: "Мы нечасто видим Великих, и мы не узнали тебя". Он отвечал: "Я Вала Мелькор. Я тот, кто любит всех созданий Эру, обладающих разумом и волей, пусть даже эти создания смертны…" И мы спросили, чем прогневили других Валар, а он отвечал: "Не задавайтесь этим вопросом! На него нет ответа, который могли б вы постигнуть. То была просто игра - Манве и Ульмо решили позабавиться, и поспорили друг с дружкой, кого первого вы, гибнущие в море, начнете призывать и молить о спасении…"

В этом месте рассказа в толпе раздавался возмущенный гул, а юный матрос взволнованно продолжал:

- Вала Мелькор сказал нам еще: "К прискорбию, братья и сестры мои не видят в людях ни силы, ни разума… словно вы должны оправдать перед ними свое бытие в этом мире…" Наши сердца полнились гневом против Валар, которые хотели погубить нас ради забавы, но мы помнили бурю, а потому спросили: "Разве могут люди сражаться с теми, кто владеет силой стихий?" Но Мелькор лишь засмеялся в ответ и сказал: "Разве не видели вы, как усмирил я обе стихии? Недаром Могучим называют меня… Так знайте - в такой войне я буду на стороне юной расы, униженной равнодушными богами, ибо нахожу это несправедливым. И пусть люди знают: я - с теми, кто может и должен владеть благословенной землею Амана! Я - с теми, кто изгонит с нее отупевших, зажравшихся, закосневших в неправедной злобе богов. Их время прошло, и не место им в этом мире, который живет по новым законам…"

Толпа волновалась и шумела, возмущаясь недостойным поведением Великих Валар. Мальчишка-матрос вызывал доверие одним своим простым и искренним видом, одною верой в то, что говорил. На лице его еще не было отпечатка матросских пороков - например, пьянства, но руки, ободранные мокрыми канатами, говорили сами за себя, он, похоже, действительно был тем, за кого себя выдавал. Тем большую ярость вызывали жестокие Валар - похоже, им было плевать, кого погубить, ладно была б старая посудина, полная пьяного сброда, а не корабль с мальчишками, решившими честно заработать себе на жизнь…

* * *

Никто, разумеется, не видел, как под покровом темноты и вонючий старик, и честный морячок тайно пробирались на задворки дворца Фаразона. Там, в хозяйственной пристройке, происходили интересные вещи. Матросик сгонял с лица выражение искренней веры и смывал водою веснушки и красный загар. Старец отдирал от лица гнилой нос и дикую бороду, как шапку снимал с головы седые космы, брезгливо морщась стягивал вонючие лохмотья, и к тому времени, как в пристройку бесшумно проскальзывал Саурон, в ней уже стояли два миловидных юных комедианта, которые со смехом принимали от него серебро. "Старик" выражал недовольство:

- Я заслужил больше! Меня сегодня два раза травили собаками, а солдаты чуть вообще не убили, я еле убежал…

- Поди ты к псу под хвост, - невозмутимо отзывался "матросик", - Я сегодня говорил в порту, и мне даже настоящие моряки верили!..

* * *

Исилдур, уже не скрываясь от деда, открыто ходил за Сауроном. Ему нравилось воображать, что он охраняет Саурона - мало ли что, хотя он имел уже несколько случаев убедиться в том, сколь мало его учитель нуждается в охране.

Вокруг Саурона толпились теперь не только юнцы; зрелые мужи, видевшие немало битв и побед, тоже почувствовали вкус к его болтовне, которая, как оказалось, содержала бездну мудрости.

Теперь Саурон не носил пестрого рванья с плеча дворцовых рабов - Фаразон одевал его, словно сына.

Другие мальчишки завидовали Исилдуру черной завистью, но ему не приходилось притворяться, будто он не замечает сумрачных взглядов бывших друзей - он действительно не замечал их. Не до того ему было. Он не отрывал глаз от единственного, кто этого стоил, хотя спать вместе им доводилось редко - ночи Саурон проводил с Правителем. Но никто не звал Исилдура "сауроновой собачкой" - парень нес свою добровольную службу с редким достоинством.

И тревожило его только то, что творилось с дедом, которого Исилдур искренне любил.

Амандиль бродил по своим покоям, как призрак, глаза его были печальны, как у больной лошади, на внука смотрел он, как на чужого, а однажды, когда Исилдур принес ему, для повышения настроения, корзину золотистых груш, Амандиль вяло кивнул и поблагодарил:

- Спасибо, милый юноша.

- Дед! Это я… Ис!

Старик поднял на него пустой добрый взгляд, долго смотрел на загорелое лицо и суровые брови, а потом сказал:

- Нет. Ты не Ис.

Парень невольно отшатнулся - как все при неожиданной встрече с безумием, но тут же глаза Амандиля стали пристальными, как прежде, и он произнес жестко:

- Я хотел сказать, что лучше мне не иметь внука вовсе, чем иметь такого внука, как ты.

Парень вспыхнул и подумал злобно: "Что бы ты сказал, если б узнал, что и Анарион мечтает пойти на войну? Его нет здесь, потому что отец держит его под замком в Роменне! Чертовы старики… если б вы знали, как трудно иногда быть молодым… но все было бы проще, если б вы не завидовали нашей молодости, нашей ярости, нашему желанию что-то свершить… "

Ис смотрел на белую голову, на ввалившиеся щеки, на горький изгиб губ, и вдруг понял, что жестокие слова, что вырвались у деда - лишь свидетельство его старости, его немощи, сосущей его тело боли. Больше ничего. Он скоро умрет, а легко ль перед смертью видеть, что твой мир рушится?..

Может быть, Саурон посоветует, как успокоить старика. Он столько знает. И, в конце концов, Ар-Фаразон забыл о старости именно из-за него, Саурона… правда, средства нужны тут другие. Амандиль - не Ар-Фаразон. Не воин - книжный червь…

* * *

Они поели в кабаке, и Саурон, как обычно, бросил на стойку пару серебряных монет: плату за комнату и молчание. Кабатчик сгреб монеты и понимающе, робко улыбнулся, вручая Исилдуру бурдючок с вином.

- Не знаю, что и делать с дедом. Он все твердит, что воевать с Валар - безумие, и Вестерносс нечего противопоставить мощи богов, - весело сказал Исилдур, плюхая бурдючок на низкий столик, - Еще год назад, подумать только, я задумывался о том, кому верить - тебе или ему…

- Плохо, что перестал задумываться, - неожиданно обронил Саурон, он стянул рубаху и с удобством развалился на меховом покрывале, - Кому верить? Деду, конечно. Я ведь известный лжец!..

- Что?..

- Твой дед абсолютно прав, - беззаботно ответил тот, потянувшись, - Фаразон отведет вас на бойню, муравьиное воинство в ореховых скорлупках. И никто из вас не увидит земли Амана, сколь не шарили бы ваши алчные глазенки по пустому горизонту…

Исилдур подскочил, будто ошпаренный.

Дальнейшее он потом всегда вспоминал как-то смутно. Словно сквозь дым, который ел глаза - и тогда, и позже, стоило вспомнить белый торс Саурона на сером меху, его янтарно-золотистые, искрящиеся злым смехом глаза…

- Что?.. Ты…ты знал это всегда?!

- Ну конечно. Я ведь знаю наших Валар. Лично. Великому Манве Сулимо достаточно щелкнуть вот эдак пальцами, чтоб шквал переломал все ваши мачты. Ульмо достаточно вздохнуть, чтоб вас смыло с палуб, как беспомощных щенят…

- А…Мелькор? Знамения?..

- Знамения обошлись недорого. Приблизительно по золотому за штуку.

Усмешка Саурона блеснула ножевым лезвием, он с почти детским любопытством уставился на побелевшее мальчишеское лицо. На зеленые глаза, в которых было не больше разума, чем в бусинах, притворяющихся изумрудами. На лоб, моментально покрывшийся соленой росой.

Исилдур судорожно, до боли вцепился пальцами в запястье Саурона, не осознав этого. И рвущимся, трещащим по швам голосом спросил единственное:

- Зачем ты рассказал мне?..

Я не должен был знать. Не должен был. Помер бы счастливым.

- Ты хотел знать правду. Нет?..

- Значит, - через несколько мгновений тяжкого молчанья заговорил Исилдур, - мы все умрем. Фаразон по твоей указке отведет нас на гибель. Так или нет?

- Так, конечно. Но умрете бесстрашными. Свободными от страха. Это немало.

Исилдур поднялся и помотал головой, словно лошадь, отгоняющая слепней. Его шатнуло. Пол качался под ногами. Мир рушился.

Исилдур не хотел умирать. Ему было всего восемнадцать. Саурон откровенно любовался на то, как его корежит и ломает страх. Так пламя скручивает тончайший пергамент, на котором были записаны умные и хорошие слова.

- Иногда знать правду очень вредно, - заметил Саурон.

* * *

Прохожие с удивлением озирались на мальчишку с безумными глазами, который летел по улицам, расшвыривая с дороги всех, кто имел неосторожность попасться на его петляющем пути. Десятки ругательств камнями летели ему в спину, кое-кто смеялся - уж больно дико и нелепо мчался этот взбесившийся жеребенок, рубаха у него взбилась за спиной подобьем хвоста, плащ скрутился вроде каната, но он летел и летел. Спотыкаясь, взбежал по ступеням дворца…

Он рассказал деду всё, красный, трясущийся. Бил себя по башке, просил прощения, проклинал свою дурость, потрясал кулаками…

- Идем к Правителю, - только и сказал Амандиль.

- Нет!.. - парень дернул деда за рукав, губы его приоткрылись в немом стоне, - Если он узнает, что я с…

- Об этом молчи. Называй всю эту… - Амандиль брезгливо дернул верхней губой, - пакость другим именем. Скажи, что у вас была… тесная дружба. Полное доверие. Как-нибудь так… Или, знаешь… ступай-ка ты вон отсюда. Садись на коня и уезжай. Домой.

- Но…

- Ступай, я сказал. Слишком много вы на себя берете. Слишком легко быть молодым… ни за что еще не нужно платить…

Ногти Исилдура оставили кровавые полумесяцы на ладонях, но он не ушел. Упрямой тенью брел за дедом. Он не хотел уже быть молодым. Молодость так легковерна.

И он был рядом с дедом, когда Ар-Фаразон выпучил налитые кровью глаза… и сжал кулаки… и принялся вдруг постукивать по полу носком сапога… Исилдур насчитал девятнадцать стуков.

- Вот что, Амандиль, - прохрипел наконец правитель Нуменора, - Только из уважения к твоим заслугам перед государством я не приказываю казнить тебя вместе с твоим пащенком, хотя два изменника безусловно этого заслуживают. Ты понял меня, Амандиль?..

Исилдур был рядом с дедом, когда стражники пинками выгнали их из дворца, попутно сообщив всем зевакам, с кем они имеют дело - с изменниками, которых не предал смерти милостивый правитель, но подразумевается, что милостивый правитель будет не сильно разгневан, если с предателями разберется честной народ. И вчерашние друзья со смаком плевали Исилдуру в лицо. Он отмахивался от толпы мечом, пока рука не повисла, перешибленная ловким ударом чьей-то длинной палки. Другой рукой парень поддерживал обессилевшего старика. Амандиль и не думал хотя бы прикрыть руками голову. Он безотрывно смотрел в мелькающие перед ним лица, и беззащитное старое лицо его светилось молодым презрением…

Когда их, загнанных, еле дышащих, оплеванных с ног до головы, наконец выкинули за городские ворота, Исилдур был пегим от синяков.

Виски у него поседели.

* * *

Саурон слышал шум на улице, но не обратил на него ни малейшего внимания. У него было более интересное занятие: он наблюдал. И смеялся.

Живописец, знаменитый на весь Нуменор, старательно малевал на сырой штукатурке, покачиваясь в деревянной коробочке высоко над полом, словно подросший младенец, который буянит в люльке. Живописец был страшненький, лысый как колено, движенья его казались нелепыми, и только зоркий глаз поймал бы в них точность и изящество.

Черный Вала выходил у него высоким, могучим, с косой саженью в плечах. Правильное высокомерное лицо с резкими чертами и орлиным носом, осененное волною черных волос. Бог не сомнений, но деяний.

Из люльки вдруг выкинулась длинная веревка, зазмеилась по воздуху, достала до полу. Умазюканный красками ученик подхватил ее за кончик, стал тщательно привязывать к ней флягу, к которой уже не раз приложился сам.

Фляга стремительно ушла на веревке вверх. Саурон с улыбкою наблюдал, как лысый "младенец" присосался к ней, закрутил пробку, и вот уже фляга поплыла на веревке вниз.

- Чего он ее не оставит там, у себя?

- А, - махнул рукою ученик, - Нельзя ему. А то так и будет прикладываться, вместо работы. Наебнётся еще…

Вскоре живописец заорал, чтоб его спустили с этой окаянной верхотуры, вслед за чем услал ученика в лавку за хлебом и конской колбасой. Его бешеные голубые глаза деловито мазнули по недописанной фреске, а затем - по лицу Саурона.

- Учеников не беру, - сходу заявил мастер, - От одного тупицы спасу нет.

Саурон захохотал радостно, в восторге от того, что его не сочли достойным кандидатом в ученики, и мастер не глядя протянул ему фляжку. Видимо, в утешение. Саурон охотно глотнул, поперхнулся ( он ожидал вина, но во фляге оказалась водка). И с удовольствием сообщил, возвращая флягу хозяину:

- Ты неправильно рисуешь, - и продолжал, понизив голос, - Мелькор был ростом вот мне по плечо, рыжий, со смешной рожей. С блядскими зелеными глазами.

Живописец и бровью не повел.

- И что с того? - бросил он в ответ, - Это никому не интересно. Я малюю того, в кого приятно верить, дубина. Кому нужен придурок с блядскими глазами, особенно перед войной? Я не изменник…

- Конечно, - улыбнулся Саурон, уважительно склонив голову.

- Рыжего, с блядскими глазами могу нарисовать по заказу, - оживился мастер, вовремя заметив банку с охрой, - Хоть у тебя на лбу. Слушай!.. Могу бесплатно, если скажешь кое-что…

- Что сказать тебе, мастер?.. Впрочем, догадываюсь и так… Война будет. Нуменор ее просрет. Корабли потонут. Ты это хотел знать?

- Это я и без тебя знаю, - отмахнулся живописец, - Ты мне вот что скажи - водка сильно подорожает?..

© "Купол Преисподней" 2015 - 2024. Все права защищены.
Яндекс.Метрика Рейтинг@Mail.ru