Автомобильное оборудование

Мелф

Мерзни, мерзни, волчий хвост
(продолжение рассказа «Созвездие Рыжего Пса»)



Трем рыжим, которых я люблю


Рейтинг: NC-17.

Предупреждения: инцест, ненормативная лексика, ООС. Видимо, это предупреждение об ООС – последняя дань моим предрассудкам. Кажется, давно уже ясно, что все мои фики по Толкиену – ООС.


Каждому – свое.
Надпись над воротами Освенцима.

По холодной, пронизываемой всеми ветрами, кое-где заснеженной равнине ехал верхом странный тип.

Он был эльф, лохматый красно-рыжий нолдо. Он держал поводья одной рукой, левой – потому что правой у него не было, была хорошо зажившая культяпка. Глаза у эльфа были зеленые и веселые, он улыбался и вроде бы даже что-то мурлыкал себе под нос, и все это совершенно не вязалось с этим диким и неприветливым местом.

По виду этого парня никак нельзя было предположить, что пару дней назад он, натянутый и серьезный, торжественно передал корону нолдор, снятую с рыжей головы, своему дядюшке Финголфину. Слишком уж этот рыжий не походил ни на какого короля – пусть и бывшего. Более того – он не походил на самого себя. На Маэдроса, старшего сына Феанора, не так давно освобожденного из самого страшного места на этой северной земле – из крепости Ангбанд, где он висел, прикованный за руку к одной из скал Тангородрима.

Маэдрос был счастлив, что никто не знает его настоящей истории, но ему неловко было принимать сочувствие. Он вообще выглядел как-то слишком жизнерадостно для того, кто пережил такой ужас и долго лежал в беспамятстве. А уж передача Феанорова венца Финголфину – и Второму дому – кажется, убедила всех, что Маэдрос слегка повредился умом после пережитого. Это его несказанно веселило. Он никогда не чувствовал себя лучше. Вместе с венцом Феанора он словно бы избавился махом от всех своих – и не своих – бед, от груза прошлого, который давил ему на плечи. Словно набрался смелости стряхнуть с плеча тяжкую отцовскую длань.

Братья его поджали хвосты, как виноватые щенки, понимая, что на месте Фингона должны были быть они, и каждый по-нолдорски красноречиво оправдывался перед ним. Проще говоря, врал. Один, мол, все это время провел в сплошных страданиях, другой готовился ехать спасать, но не нашел поддержки у первого, третий боялся за свою, понимаешь, тонкую и восприимчивую душу, которую так легко могла захватить Тьма в случае неудачи, четвертый уже все спланировал, да вот, блин, Фингон… а самые младшие просто смотрели блестящими влажными глазами. Причина, тем не менее, была у всех одна. Трусость. И Маэдрос никого из них за нее не осуждал, но втолковать им это не смог. Да и вряд ли это было возможно. Он любил их и жалел, как маленьких.

А вообще нолдор – начиная с Финголфина – казались ему упрямыми, унылыми детьми, страдающими от тягот начавшегося переходного возраста. Он перерос эту войну, эту возню, эту кретинскую клятву, с которой все началось, хотя вряд ли осознавал это. Сняв корону, он превратился в обычного мужчину, уставшего от войны и желающего пойти домой и отоспаться как следует, а потом уж подумать, как быть дальше. И пусть кто угодно говорит что угодно – о его трусости, о его слабости…

Он уехал один, ночью, оставив своей свите право решать, последовать ли за бывшим королем неведомо куда или остаться, присягнув на верность новому.



Только вот дома у него тут еще не было.



Его братья, возглавлявшие огромную толпу вооруженных и безоружных, конных и пеших эльфов, нашли его сидящим на высоком лысом холме, который звался Химринг. Он не удивился, увидев их.

- Здесь будет наш дом, - сказал он, - Я хочу построить на этой земле крепость.

Строили все.

Возглавлял строительство Куруфин – он одобрил выбранное старшим братом место, и именно его рукой были созданы все планы будущей крепости, именно он был самым умелым заклинателем. Маэдрос впахивал на стройке, как простой эльф, радуясь всему – и усталости, свинцом заливающей плечи, и простой еде, и отдыху, и погоде, и непогоде… Казалось бы – какой толк от однорукого? Но одной рукою можно работать топором, например, или молотом. Можно таскать что-нибудь на спине…

- Так и к девкам не потянет, правда, король? – пропыхтел возле него какой-то нолдо, весь седой от каменной пыли, он по привычке назвал Маэдроса королем и смутился, когда рыжий – сейчас бело-рыжий от той же пыли феаноринг засмеялся.

«И впрямь, - думал Маэдрос, - Не тянет… Я свою девочку оставил там, в Ангбанде…» Забавно было думать так о Гортхауре Жестоком, тем более что неизвестно еще, кто тут чья девочка. И это тоже было смешно. Вот бы где ты пригодился, Гор, подумал Маэдрос. Но идея призвать на помощь слугу Врага вряд ли встретила бы понимание у остальных.

Химринг рос, и рос настолько быстро, насколько это было вообще возможно. Иначе и быть не могло.

Финголфин же со своими эльфами занимался строительством укреплений в Митриме.



Маэдрос возвращался – он объезжал заставы.

Недостроенный Химринг, представший его взору, заставил его повести плечами – так, словно порыв холодного ветра продул сквозь плащ. Вид высокой крепости, сложенной из довольно светлого камня, с эльфийскими изящными шпилями и башенками, почему-то не порадовал его так, как должен радовать свой дом. Маэдросу показалось вдруг, что она смотрит на него – да, как живая – с осуждением и неприязнью. Красивая, светлая, чистая эльфийская крепость со стрельчатыми окнами и гибкими галереями, дитя ненависти и злобы, построенная для войны, хорошо укрепленная, ни разу еще не взятая, высокомерно являющая небу правильность и чистоту линий, показалась ему враждебной, даже вражеской, а он, хозяин, стоял под ее стенами, как приблуда.

Никто из нолдор не знал тайны Маэдроса. Любой из нолдор работал, одержимый ненавистью к Врагу и всем его отродьям.

С глубоким удивлением Маэдрос вспомнил Ангбанд, таким, каким видел его в последний раз. Черная твердыня, со всей ее мрачной, строгой красотой, со шпилями, похожими на копья, нацеленные в небеса вызовом самому Эру, не вызывала в нем похожих чувств. Наоборот. Не зависит ли ощущение, вызываемое строением, от того, кто строил и какова была его цель, подумал Маэдрос. Да, наверное… Да, Ангбанд тоже строили для войны, но главная, внутренняя цель строителя была иная… Ангбанд был даром любви. Ангбанд построил один, чтоб подарить другому, любимому. Какая любовь – такие и дары… Гортхаур подарил Мелькору целую крепость.

«А достался все равно – мне, - вдруг неожиданно-весело подумал Маэдрос, - И я благодарен за него Эру, хотя вряд ли Отец примет такую благодарность…»

Поглощенному строительством, ему было не до воспоминаний, усталому, ему даже сны не снились; сейчас же, когда крепость была почти отстроена, Маэдрос стал все чаще вспоминать о Горе. От того не было никаких вестей, сам Маэдрос пока не имел возможности уехать так, чтоб не вызвать подозрений – ведь ехать пришлось бы в одиночку… Но рыжий умел ждать, его никогда не отличала нетерпеливость отца и братьев. Спокойно, думал Маэдрос, спокойно. Все идет как нужно. Главное – ничем себя не выдать…



Нолдор обживали новую землю под носом Моргота.

Маэдрос наблюдал за собратьями и делал выводы. Оказывается, постоянная тень угрозы с Севера, нависающая над ними, неплохо влияла на них. Они быстро работали, дабы обеспечить свою безопасность, и казались очень сплоченным народом… это вспыльчивые-то нолдор! Даже мелких свар почти не возникало меж ними. И они были уже не те, что в Валиноре… На чужой земле, полной злобных тварей, нужно было выживать – и нолдор становились все сильнее и сильнее, а они и без того были далеко не хилый народ.

- Если Моргот так могуч, - вызывающе говорил Карантир, - то почему он не сотрет нас с лица земли сразу? Почему позволяет хозяйничать здесь?

Карантир понимал любую политику на уровне мордобития. Маэдрос мог много чего порассказать ему о том, что необязательно уничтожать кого-то, чтоб обезвредить, есть и другие способы… В то же время Маэдрос старался пресекать всяческие валинорского трусливого пошиба россказни об Ангбанде типа «Моргот может овладеть твоей волей, просто посмотрев тебе в глаза, и станешь ты делать то, что он захочет…» Истории такие, разумеется, рассказывались на ночь глядя.

- Я смотрел ему в глаза, - тут же встревал рыжий феаноринг, - И что? Я сосу вашу кровь по ночам? Перекидываюсь в волка? Сею раздоры?

И только раз случилось так, что ему решились ответить, и был это его брат, Келегорм Красавчик, который сказал:

- Пока еще нет…

- Ты обвиняешь меня в пособничестве Морготу?.. – спокойно поинтересовался Маэдрос.

- Ничего подобного я не говорил, - отпарировал Келегорм, и серые глаза его сузились, - Но ты изменился, брат.

- Да, - подтвердил Амрод.

- Да?.. – полувопросом бросил Карантир.

- Знаешь, если б тебя подвесили на денек за руку к скале, - ответил Маэдрос, глядя на темно-вишневые пухлые губы Келегорма, - то, подозреваю, в тебе уже к вечеру произошли бы изменения. Причем, возможно, необратимые. Боюсь, Красавчик, ты страдал бы после этого ночным недержанием всю оставшуюся жизнь.

Амрод и Карантир грохнули, а Келегорм режуще посмотрел на Маэдроса:

- … но этого так и не случилось, потому что на переговоры с Морготом отправился не я, а наш гениальный Маэдрос, который не разведал наперед и не знал о засаде... Эру пресвятой, как это ты ухитрился не заметить балрога, рыжий? Кажется, на равнине светящуюся дуру в двадцать футов высотой видно далеко?.. Это ведь именно он перебил твой эскорт?

- Светящаяся дура – это Готмог?.. Что ж, Келли. Если б ты побольше знал о наших врагах, то знал бы, несомненно, и то, что у Готмога есть и плотский облик. А когда видишь молоденького приятного паренька, который представляется тебе не Готмогом Огненным Бичом, а своим именем – Нээре – как-то не предполагаешь, что это балрог…- рассказывал Маэдрос, словно не замечая, как Келли кривится от злости, - И если вы думаете, что Мелькор идиот – то очень ошибаетесь. Идиотов в Ангбанде не держат. Точней, они там не выживают… Кроме того, там просто все по-другому…

- Как? – сразу спросил Амрод. Глаза молодого эльфа блестели от любопытства.

- Я много думал об этом, - не сразу ответил Маэдрос, - и сказать могу только одно: Мелькор очень здорово берет тем, что ни от кого не требует никаких клятв.

- Теперь у него Моргот лучше отца, - задиристо заметил Келли.

- Не тупи!.. Я не сказал «лучше». А что умней – это ясно, по-моему… у него другой секрет успеха. Он сначала дает.

- Дает?.. – фыркнул Карантир.

Маэдрос улыбнулся, оценив свою двусмысленность, и продолжал:

- … и ничего не требует. Ему служат из признательности, из благодарности… и это не тяжкое служение. Он ни из кого не рвет жилы. В Ангбанде полно эльфов – и все занимаются тем, что больше по душе… словно бы никто не заставляет…

- Если ты сидел в подземелье, а потом висел на скале, то когда же успел составить столь ценные наблюдения? – недоверчиво поинтересовался подошедший Куруфин.

- Успел, - коротко ответил Маэдрос, мысленно выругав себя за неосторожность – не следует слишком много распространяться о чем-то в Ангбанде, кроме того, что он мог видеть из своей камеры.

- А тебе он ничего не… давал? – небрежно спросил Келегорм.

- А как же, - тут же ответил Маэдрос, - Все три сильмариля, трон Белерианда, свой ночной горшок и большую красную капелюху. Купил с потрохами!

Теперь уже ржали все, не исключая и Келегорма.

И все равно им не нравилось, как Маэдрос говорит об Ангбанде и Мелькоре. Отец бы на его месте ревел бы и рвал воздух в клочья, заражая нолдор ненавистью и жаждой боя. Рыжий же говорил о Враге так, словно война с ним была чем-то вроде обычной эльфьей междоусобицы.



Я изменился, думал Маэдрос, вы правы. Я стал меньше нуждаться в вас – и вы это почувствовали. Я без вас – могу. Я выживу. Я знаю, как. Ангбанд прочистил мне мозги и избавил от страха перед призраками.

Вы же без меня… Он поразился, каким спокойным и холодным он был, когда думал об этом. И перестал удивляться тому, что эльфы ведут себя с ним так, словно он никому не отдал королевский венец.



Кроме того, теперь ему просто было скучно с братьями… Ангбанд словно вернул его в те времена, когда от Феанора еще не ушла жена. Тогда Маэдрос был серьезным пареньком, который интересовался всем на свете – в том числе и тем, что можно было вычитать в книгах, и читать ему никто не мешал… После же размолвки матери с отцом юным феанорингам пришлось туго – и Маэдросу хуже всех. Он был старшим. И все обязанности по уходу за братьями и домом как-то незаметно легли на него, впрочем, помогал Маглор, но от него толку было немного.

Так кончилась его собственная, не успевшая толком начаться, жизнь…

… чтоб вернуться к нему – в Ангбанде. Потому что там не было ни братьев, ни призрака отца, ни короны Первого Дома. Там был Гортхаур, который жил как раз той жизнью, от которой не отказался бы сам Маэдрос. Никто не вынуждал Гора делать то или это; никто заставлял его давать дебильных клятв; никто не требовал от него невозможного. Мелькору, по всей видимости, хватало того, что Гортхаур рядом с ним и хорошо выполняет свою работу. И Маэдросу было интересно с Гором. Они могли болтать полночи о вещах самых немыслимых, и теперь в памяти рыжего то и дело всплывали обрывки этих долгих разговоров, в основном разные глупости:

«Ты когда-нибудь обращал внимание, Мэдди, что все валинорские романы о любви заканчиваются одинаково?»

«Есть вещь, о которой мы ничего, к сожалению, не знаем. – Какая? – Пустота…Правда, страшное слово? А ведь мы ничего о ней не знаем…»

И даже:

«- Как размножаются драконы?.. Хммм! У нас только Глау… Но, видимо, теоретически они могут оказаться как живородящи, так и яйцекладущи…»

А о чем говорить с братьями – Маэдрос теперь не знал.

Раньше он часто трепался с Келегормом; теперь этот малый, ничем, кроме охоты, не интересующийся, казался ему малоинтересным собеседником (кроме того, Келли тоже изменился – куда-то упрятал свою веселую, жаркую, смелую лихость, составлявшую немалую часть его обаяния, а нынешняя холодная, какая-то то ли презрительная, то ли обиженная его манера шла ему мало).

…Теперь та жажда познания мира – настоящего, а не того, который видел и внушал сыновьям Феанор, которая спряталась вглубь души, потому что ее не утоляли ни стирка, ни готовка, ни охота, ни война, вновь напомнила о себе, и Маэдрос жил ею. И ему нравилось это, ему просто нравилось вдыхать подлинный запах и чувствовать на губах настоящий вкус жизни. Сам воздух – здешний, холодный, колючий воздух – заставлял ощущать все это, а глаза, эти зеленые, унаследованные от Феанора глаза, смотрели на всё чутко и ясно, и ничто больше не застило взор.



Приехал Финрод – и восхищенно присвистнул, глядя на крепость. Больше всех обрадовался ему Келегорм – они были не только двоюродные братья, но и лучшие друзья, и Келли понадеялся на хорошую охоту. Но выяснилось, что Финрод приехал звать феанорингов на совет в Митрим.

Впрочем, Финрода было легко уговорить поохотиться, причем он и не подозревал, что они с Келегормом подразумевают под охотой не одно и то же.



Двенадцать их было – орков. И не из самых тупых эти были – хитрые, по-звериному осторожные, потому и зашли так далеко, разведывая, как там эльфы поживают. Этих мохнатых не отличала неуклюжая мощь, зато они были легче, гибче, проворней. Что-то в них было от рыси, даже рожи такие же, кошачьи, треугольные, шерсть рыжеватая, пронзительные желтые с прозеленью зенки… Доспех у них был самый легкий – но недостатки его сполна искупались их быстротой в бою. Гортхаур лепил тварей самых разных, наблюдал, делая выводы о достоинствах и недостатках той или иной породы. Этими он гордился. Для орков они были очень сметливы.

Они обедали, чутким кружком сидя в снегу. В центре их круга лежал уже изрядно ободранный их лапами и клыками кабанчик. От мяса еще сеялся пар, щекоча им, быстро насытившимся, ноздри.

Шерсть на их загривках поднялась позже, чем один из них, со странным удивлением на полузвериной роже, повалился этою рожей прямо в кабанью требуху. Между лопатками у него дрожала тоненькая эльфийская стрела с оперением воланом…

Одиннадцать рыжих гибких тел припали к снегу, отползая, хоронясь за сугробами, морды беззвучно щерились, глаза, имевшие звериную способность обзора, следили, смотрели… следующий орк, прежде чем замереть на снегу, даже расслышал треньк тетивы… Третий погиб потому, что в нем возобладало звериное, судорожное, слепое желание выжить, и он, убегая под защиту темных елей, слишком высоко подскочил – ну точно как преследуемый борзыми кролик, у которого на пять скачков один – в высоту, обзорный. Остальные уже снова были в кольце, но уже в движущемся, защитном, мордами наружу, потому что три стрелы прилетели с трех разных направлений.

И вот тут-то из под тех самых темных елей полетела на орков стая рыжих, оскаленных псов, а за ними словно тень прянул над сугробами всадник на сером коне… Он был один. И это внушало оркам надежду.

Эльф. Охотник. Мальчишка. Темные, с медным блеском волосы развевались по ветру, серые орлиные глаза под прямыми стрелками бровей горели, сверкали, как тонкая сталь на солнце, на чуть смугловатом лице, темно-вишневые пухлые губы кривились в презрительной, безжалостной ухмылке… Короткая кожаная тужурка была распахнута, под ней была только шерстяная рубаха, видно, эльф этот не слишком мерз…

Охотник. Но зачем охотнику меч, который уже крутился над головой мальчишки, сверкал, словно готовая обрушиться на темные головы молния Эру?..

Рыжие, они все рыжие, как ты… за тебя!

Орки с рыком повыхватывали свои секиры, пружинисто напрягаясь для драки, они отмахивались ими от собак, по снегу покатилось уже две рыжих оскаленных песьих головы, оставляя за собою кровавые колейки… Тут подоспел и конь, но перед самым кольцом орков парень коротко крикнул: «Майвэ!..» , подавая коню сигнал, и тот вдруг вздыбился свечкой – и обрушился на орков передними копытами, сразу проломив башку одному и завалив в снег второго, топча его, а меч уже опустился несколько раз, и еще двое орков отлетели прочь, заливаясь кровью, с визгливым кошачьим мявом… Еще двоих из орков драли собаки, по четыре на каждого, трое оставшихся же перли на парня, секиры их чертили в звонком морозном воздухе свистящие полукружья, парень принял на клинок сразу два удара, и меч его застонал, словно живой, но выдержал… и все же, все же парню было не жить, это было ясно, да и кем надо быть, чтоб в одиночку ввязаться в такую драку, то ли глупцом, то ли…

Но боевая фортуна, похоже, любила парня, потому что из лесу звонким горохом высыпалась вдруг еще одна – пятнистая – песья стая, а за нею летел, уже со стрелой на тетиве, еще один нолдо, с горящими под тусклым солнышком темно-золотыми волосами, с простодушной напуганной мордой, с выкаченными голубыми глазами, которые на миг сощурились в прицеле – треннньк! – орк покатился по снегу, тренньк – второй, получив стрелу в бедро, потерял ценный боевой шанс, а за вслед за шансом – и голову…

Вскоре все было кончено.

Темноволосый парень как-то незаметно, словно бы неохотно, склонился к белоснежной гриве своего коня, и тот замер и тонко заржал, словно выражал сочувствие… Кожаная тужурка парня свисала с левого плеча лоскутом, напоминающим крыло летучей мыши, шерстяная рубаха была порвана и стремительно бурела.

- Келли!!! – орал второй, - ТЫ ТРОНУЛСЯ?! Да?! Один… один на них… ну я же был, какого хрена ты за мной не вернулся?!

- Я… твой должник, Финрод.

- Да пошел ты на…! – буркнул тот, доставая из седельной сумки чистую белую тряпицу для перевязки.

… Они медленно ехали по кромке леса, причем конь Келегорма ступал с какою-то особой осторожностью, зная, что несет на себе раненого. Этот конь, стройный серый трехлетка с таким подходящим именем Майвэ (Чайка) – он действительно умел непостижимым образом лететь над землей, едва касаясь ее – был настоящим чудом, лошадиным гением, только что не говорил. Впрочем, кое-кто знал, что дело было тут не в коне, а в его хозяине. Юный охотник сам, казалось, с любой бессловесною тварью беседовал на ее языке. У него всегда были самые лучшие лошади, самые умные псы…

А Финрод все еще бухтел, ругая двоюродного брата за неосторожность и самонадеянность, когда тот криво, бледно улыбнулся:

- Чего ты хочешь. Мы же все в папу. Чокнутые…

Просто так, всуе, Келегорм, третий сын Феанора, папу никогда не поминал, и Финрод с тревогой поглядел ему в лицо, но ничегошеньки не увидел, кроме все той же кривой улыбки…

- А ты крут, Келли, - вдруг улыбнулся он, желая сменить неприятную тему, - Скольких уложил…

- Не один. Двух угробил Майвэ, - Келегорм ласково хлопнул ладонью по конской шее, - Еще двух собаки рвали… не давали кинуться… да до этого я троих из кустов пристрелил. А эти трое, которые на меня лезли… если б не ты, они б меня прикончили, ей-Эру.

Финрод свел пшеничные брови, стараясь все же подсчитать, скольких орков пришиб лично Келли, и поглядел на него с неприкрытым уважением. Великий Охотник… что там ни говори. Даже странно, что это уживается в нем со склонностью к дурацкому риску.

Риск был ни при чем. Келегорм воевал с со страхом и чувством вины. Но у них отрастали и отрастали все новые головы.



- Твой рыжий ублюдок почти построил свою вшивую крепость! – взревел Мелькор, - Здесь, на моей земле!!

- Не стоит бушевать из-за вшивой крепости, - холодно отозвался Гор, - И места всем хватит.

Подтекст был – Белерианд не твоя земля, не выдавай желаемое за действительное. Мелькор понял и взбеленился.

- Ты бы себя послушал, - с неожиданной усмешкой сказал он, - В кого ты превратился? В бабу?.. Проклятые нолдор собираются снова воевать с нами, строят укрепления, а ты говоришь «места всем хватит», словно Йаванна, у которой гуси с утками корыто не поделили!..

- Ангбанд им не взять, ты знаешь, - сказал Гор.

- Зато, пес побери, они обложили нас с трех сторон!..

- Посидят- посидят – надоест, - спокойно сказал Гор, - А осаждать Ангбанд – идиотизм. Даже для бессмертных эльфов. Кого ты держишь за идиота, Мэл? Финголфина? Маэдроса?..



Гор носился по Ангбанду, словно на сапогах выросли крылышки. В его руках горела любая работа, он сыпал идеями, физия у него была вдохновенная и чуточку комичная в этом странном, почти лихорадочном возбуждении от обычной деятельности.

Сегодня Гор обучал на плацу новых орков.

Страшилы с заиндевелой щетиной на ручищах и загорбках уже устало фыркали, пуская клубы белого пара из ноздрей, но все равно послушно и неловко размахивали выточенными под мечи тяжелыми деревяшками. Давать им в руки настоящие мечи пока было опасно, это было проверено на опыте – неоднократно наблюдалось отсекновение ушей, пальцев и другие мелкие, но неприятные членовредительства, от которых пострадавшие орки тут же впадали в ярость и кидались на своих визави грызть глотку.

Они пока еще явно больше доверяли своим кулакам, чем неудобным деревяшкам. То и дело «мечи» летели наземь, и мохнатые шли врукопашную, но Гор словно бы угадывал эти поползновения ДО того, как орки успевали вцепиться друг в дружку, и бесстрашно вставал между ними, это отрезвляло. Они его уже слишком хорошо знали, чтоб посметь задеть.

На бревнышке на краю плаца сидел Нээре с каменною рожей, но рожа никого бы не обманула – он с явным удовольствием косился на Гора своими темными глазами, ему нравилась классная работа, и он готов был в любой момент сменить Гора, ежели тому захочется отдохнуть. Удивительно, но в такие моменты Нээре и Гор забывали о своей взаимной ревнивой неприязни. Все-таки они, черт бы их взял, уважают друг друга, думал Мелькор. Как бы ни рычали и ни щерились.

Сам он, закутавшись в меховой плащ, уже полтора часа наблюдал за тренировкой с нижней галереи. Точней, не за тренировкой даже, а именно за Гором. Тот прямо-таки радовал взор – высокий, тоненький, изящный, в короткой распахнутой черной куртке, он тенью скользил сквозь двойной строй орков, успевая замечать и исправлять почти все ошибки. В руках его, словно у фокусника, то и дело появлялся то меч – для показа, то хлыст – для закрепления урока, так сказать… притом хлыстом Гор действовал без малейшей жестокости. Не бил. Просто касался им то чьей-то руки, то плеча, то бедра, заставляя выправить стойку, правильно замахнуться. Его обычно бледная физиономия ярко порозовела от мороза и постоянного движения, ему было жарко. Черные глазищи были сосредоточенны, но Гор то и дело чему-то слегка улыбался.

Тут Гор наконец рявкнул-таки на орков, и вся толпа замерла. Нээре поднялся было, но Гор махнул ему – сиди, мол, и пошел к бревну. Балрог протянул ему фляжку, Гор, улыбнувшись и признательно кивнув, присосался к ней. Мелькор заметил вдруг, что балрог как-то необычно пристально взглянул на Гора… ему показалось, что балрожий взгляд этак липко скользнул по высокой тонкой фигуре майа сверху вниз. «Ах ты блядь, - неожиданно подумал Мелькор, - Я тебе дам на него таращиться!.. Эльфиек тебе мало, что ли?!» Нээре вообще-то был в этом смысле созданием «правильным», но чем в Ангбанде черт не шутит. Был тут один такой же правильный Маэдрос… Мелькора начинал раздражать успех, которым пользовался в последнее время Гор, хотя тот явно не имел в числе ближайших планов отвечать на заигрывания Нээре – да и Мелькора тоже.

Черный Вала почему-то обратил внимание на то, что у Гора уже отросли волосы. Но теперь Гор регулярно пользовался парикмахерскими услугами темных эльфов, не желая отращивать прежнюю, так мешающую при работе гриву. Недлинная прическа – Мелькор почему-то только сейчас подумал об этом - шла майа больше, чем грива – лицо, лишенное обрамления, казалось более четким и резким, больше бросалась в глаза своеобразная правильность черт. А может, дело было не только в волосах… Черты Гора после всего этого стали более… определенными. Раньше Мелькор, глядя на это лицо, в первую очередь замечал что-то отдельное, что обращало на себя взор в первую очередь – бегающие глазищи, к примеру, или черные тени под ними, или кривящиеся в усмешке губы, или необычно-порозовевшие щеки… Сейчас он видел все лицо сразу и воспринимал его целостно. Гор вообще стал ярче, заметнее, он существовал как-то более уверенно, что ли. Выше держал голову. Смотрел в глаза. Говорил по-прежнему негромко, но куда более твердо. Улыбался чаще. Не ловил каждое изменение в лице, каждый жест Мелькора… Да и некогда ему было этим заниматься – он работал. Обороноспособность Ангбанда, его стараниями, существенно повысилась. Он залатывал малейшие бреши, сквозь которые могла бы пробиться военная хитрость нолдор. Он занимался этим охотно и с удовольствием, потому что знал, что его Маэдросу, сложившему венец Феанора и уехавшему в Химринг, ничего не грозит, а на остальных нолдор ему было плевать… пусть ползут сюда, коли соскучились по кипящей смоле на башку, стрелам со стен, ядрам из катапульты и мостику с хвостиком. «Мостик с хвостиком» был хитрой штуковиной и предназначался на случай того, если нолдор попытаются прорваться через ров по подвесному мосту. Третья часть моста, у самых ворот, была подвижной – и каким-то хитрым способом могла неожиданно упасть вниз, что непременно понравилось бы тем, кто разогнался по мосту до самых ворот. Таким манером можно было спровадить в ров порядочное число врагов и обескуражить тех, кто шел за ними. Было и еще много чего – Мелькору очень нравились горовской конструкции опускающиеся решетки, которых по всему Ангбанду было множество, они могли на долгое время задержать осаждающих, отсечь один отряд от другого, запереть захватчиков в ловушку. Когда Гор испытывал решетки, досталось даже Мелькору, поймавшемуся в одном из коридоров, когда несовершенный пока подъемный механизм взяло и заклинило... Была и пара обрушивающихся коридоров, а тех, кто летел вниз, ожидали «игольные подушечки» - еще менее приятные нижние коридоры, утыканные стальными штырями. Кроме того, Гор экспериментировал со всякими взрывающимися, дымосочащими, зловонными и отравляющими пакостями, и из его мастерской то и дело струились едкие запахи и слышались взрывы, иногда очень убедительные, на кухне с громом сыпалась с полок посуда. Мелькор орал – но все равно каждый раз прибегал поглядеть, не развоплотило ли часом Гортхаура. Пока обходилось, хотя Гор уже несколько раз начисто сжигал себе брови и ресницы. Мелькор просто поражался, сколь много смертоубийственных изобретений хранилось под черепушкой майа. Причем занимался Гор всем этим с таким видом, словно изобретал очередное приспособление для разделки мясных туш на кухне.

К тому же, Гор успевал учить орков и даже иногда объезжать далекие посты – это он почитал за отдых.

Про почти завершенное строительство в Химринге он вызнал все, что было можно, не рискуя жизнями разведчиков.



В Митриме героем расхаживал брат Финрода Ангрод, только что прибывший из Охраняемого королевства, куда он с трудом, но отыскал путь. И князья нолдор слушали, что хотел сообщить им Эльве Серый Плащ из Менегрота.

- Никому из вас нечего делать в Дориате, и не зовите себя хозяевами этих земель. Король Белерианда я. Разрешаю вам селиться в Хитлуме.

Кроме Хитлума, нолдор было позволено освоить пустынные и бесплодные восточные земли.

- Пусть дом Финарфина идет и слушает этого темного эльфа из пещер, - вспылил Карантир, - Эльве позабыл, что сам он из рода нолдор, и прячется теперь за юбку своей жены!

- Остынь, - посоветовал Маэдрос, - Мне нравятся его слова. Он подарил нам земли, ему не принадлежащие… А его Дориат нам не нужен, есть места и получше.

Он уже полюбил свой лысый холм.

- Да, - вдруг горячо поддержал старшего брата Келегорм. Финрод усмехнулся, и Келегорм выстрелил в него диким взором.



Гортхаур спрыгнул с коня и подошел к самой кромке, обрыву высокого, поросшего лесом холма.

Он с удовольствием вдыхал свежий морозный воздух. Темные глаза, не щурясь, глядели вдаль – туда, где стоял невидимый отсюда замок Химринг. Гор был не склонен к мечтам, но ему казалось, что Маэдрос чувствует, что он думает о нем.

Бамс!..

В щеку Гортхаура жгуче влепился крепкий снежок. Гор обернулся, шаря глазищами по кустам и сугробам, но «стрелка» не увидел.

- Я тебе!.. – весело буркнул он, уже зная, кто это, конечно зная – у кого бы еще хватило смелости так развлекаться… и тут из прямо из воздуха возник на опушке Мелькор. Он посмотрел на Гора и захохотал. Гор прищурился и тоже сгреб руками без перчаток хорошую горсточку снега…

- На!..

- Ой! – горов «снаряд» угодил смеющемуся Мелькору в лоб, и тот, подметая сугробы полами подбитого мехом плаща, пошел к Гору, майа с вредным хихиканьем отбежал, он был проворнее, Мелькор же потонул в сугробе по колени и получил еще снежок – и опять в лоб.

- Ах ты!.. – Мелькор со смехом ломанулся к Гору – и на этот раз словил майа за подлетевшую полу плаща, рывок – и Гор закрутился в его лапах, пытаясь вырваться на свободу, но Мелькор надавил ему на загривок, повалил в сугроб, от души вывалял в снегу да еще и натер ему снегом физию. От смеха Гор не мог дышать. Мордаха его и руки покраснели от холода, и Мелькор его отпустил.

- Почему без перчаток?

- Забыл.

Мелькор, улыбаясь, взял его покрасневшие лапы в свои, согревая.

Гор был единственным, с кем можно было так возиться. Тот же Нээре, если б его вываляли в снегу, счел бы это за оскорбление своего балрожьего достоинства – ну не понимают балроги таких шуток. Гор же всегда прекрасно понимал, что с ним играют.

- Замерз совсем, - с укором сказал Мелькор, слегка растирая его замерзшие руки, - Пойдем домой. И что ты здесь делаешь, вообще-то?

- Посты объезжал.

- Я спросил – что ты делаешь здесь?

Гор промолчал. А что ответить? Таращился в сторону Химринга? Маэдроса вспоминал?..

У самых ворот Ангбанда Гор вдруг сложился пополам от хохота, Мелькор недоуменно посмотрел на него, и Гор слабо махнул рукой влево. Мелькор глянул – и заржал тоже.

Заскучавшие на охране внешних ворот орки взяли да и слепили из снега изрядную скульптуру – в форме смотрящего в небо члена с возмутительно натуралистичной головкой и раздутыми «шарами» в основании. Далее скульптурная мысль орков не пошла, но и это было нечто. Орки вообще были склонны к брутальному юмору. Как и сам Мелькор.

Гор бросил поводья выскочившему из конюшни молодому эльфу, и они с Мелькором поднялись на крутое каменное крыльцо. В крепости тоже уже ждали двое эльфов, на руки которым были скинуты промокшие тяжелые плащи.

Мелькор отдал приказ нагреть вина и усадил Гора в одно из глубоких кресел у камина, сам сел в другое, кресла стояли бок о бок. Худенький майа просто тонул в огромном, рассчитанном на тушу Мелькора кресле. Черный Вала с удовольствием посмотрел на его лицо со все еще розовыми щеками… на руку на подлокотнике…

Тонкая маленькая кисть была покрыта зажившими и заживающими ожогами, кое-где под кожу въелись крупинки взрывчатого порошка. Мелькор не справился с искушением – взял эту руку в свою. Гор только покосился на него.

Тыльная сторона кисти с проступающими голубыми жилками была нежной, ладонь же – жесткой, покрытой тонкой коркой мозолей.

Мелькор легонько сжал руку Гора, ему хотелось, чтоб майа посмотрел на него, но тот не отрывал глаз от гудящего в камине пламени.

- Чего ты? – спросил вдруг Гор, - чего ты ко мне липнешь в последнее время?

- Я?..

- Ты, ты.

- Заметно?

- Очень.

- Ну… влюбился, наверно, - сообщил Мелькор.

- Ты кого хочешь уморишь, - без смеха сказал Гор, - Сказки мне не рассказывай, я большой уже.

Мелькор возмущенно приподнялся, но ничего не сказал…

Будто непонятно было, с чего Гор так работал, как никогда… Зарабатывал себе разрешение повидаться с Маэдросом. И вот именно теперь Мелькору расхотелось его отпускать. Пока он молчал об этом, чтоб не делать Гору больно, но чувств своих скрыть не мог и не пытался, хотя и стыдно было, и неловко, и так глупо Мелькор еще сроду себя не чувствовал… Дело было в том, что он говорил правду – он действительно ни с того ни с сего начал чувствовать себя… влюбленным. Наивным и уязвимым. Теперь уже он зависел от Гора, от его взгляда, от его улыбки…

Самолюбивый до идиотизма Черный Вала никогда не признался бы в этом даже себе, но пришлось и себе, и Гору. А иначе было никак, ну никак не пробиться к майа – его работа, его мечты о Маэдросе плотно застили ему взор, и Мелькора он не замечал совершенно, вместе с его поползновениями к ухаживанию.

… Мелькор, не сдержавшись, поднес руку Гора к своему лицу, нежно провел губами от запястья до кончиков пальцев… но тот руку немедленно вытянул и сказал:

- Не надо, пожалуйста.



«Он мой, - в ярости думал Мелькор, - Мой, и только мой. И никому я его не отдам!»



Запрет покидать Ангбанд просто подкосил Гора.



Работать он бросил. Неотлаженные механизмы покрывались пылью. Новых орков не было, старых строил Нээре.

Потом в проваливающемся коридоре разладилась какая-то крепь, и Мелькор чуть не ухнул вниз, в подвал, на острые лезвия. Это уже никуда не годилось. Черный Вала молча пришел в комнату Гора, где тот безвылазно сидел, пил и страдал уже несколько дней, сгреб его за уши, потащил на место аварии и продемонстрировал обрушенный коридор. Гор так же молча вырвался, красный и злющий, и за пару часов вернул механизм в идеальное состояние.

И опять залез в нору. Но теперь Мелькор не оставил его в покое.

- Ты что? – рычал он, - Что за бабьи капризы?! Все валится, все рушится (Мелькор по привычке гиперболизировал для убедительности), а он тут сидит и дуется на весь свет!!!

- Не на весь свет, - ответил Гор, - А конкретно – на тебя. Ты обещал.

- Ничего я тебе не обещал, - спокойно ответил Мелькор, - Тебе послышалось….

- Что?..

- То. Ничего – я – тебе – не – обещал.

Да. Не обещал. Но… говорил же что-то похожее. Поддерживал как-то… и отрицать это сейчас было просто подло со стороны Мелькора.

- Ну почему, скажи, - тихо, уже жалобно сказал Гор, - почему ты не хочешь меня отпустить в Химринг?

- Потому что я люблю тебя, - так же тихо ответил Мелькор.

Каков вопрос, таков ответ, злобно подумал он. И вышел. Ему не хотелось смотреть на Гортхаура, на его насмешливо просиявшие глаза.

- Он любит меня, - сказал Гор летучей мыши, висящей на шторе. Она была его последней домашней зверюшкой, причем Мелькор утверждал, что это вампир настоящий кровососущий, Гор же с научной убедительностью возражал, что это всего лишь ушан обыкновенный.

- Нет, ты слышал что-нибудь смешнее?

Летучий мышик хлопнул Гора крылом по физиономии в знак того, что не слышал. Гор осторожно отцепил зверька от шторы, тот нисколько не возражал, потому что понял, что его собираются покормить – а зверь весьма уважал это дело. Гор с удовольствием наблюдал, как мышик грыз кусочек мяса, сгрыз и небольно схватил хозяина за палец, выпрашивая еще. Гор улыбнулся.



Мелькор до ночи сидел у камина в дурном расположении духа. Плохое настроение существенно сказывалось на окружающих, в частности, на эльфе с кухни и балроге Нээре, причем сказывалось буквально – обоим пришлось вытирать с физиономий пищевые остатки, когда Мелькор широко размахнулся подносом с ужином и запустил его в полет. На лице балрога, после стирания остатков, до кучи обнаружился и отпечаток подноса.

Мелькор не мог больше терпеть. В эти минуты он и не вспоминал о Манве. Перед глазами его маячил Гор – его майа, его друг, его первый любовник, его послушный мальчик, его игрушка… его сокровище.

Гор на плацу, в своей черной курточке, с клинком, послушным движению тонкой руки, словно и весу в этом клинке не было… Гор, валяющийся в снегу с порозовевшей смеющейся мордахой… Гор, с терпеливой миной вырывающий руку из его пальцев…

Я забрал у Феанора камни, вдруг подумал Мелькор, а его сын пытается отобрать у меня и камни, и Гортхаура?.. Хрена!

Он поднялся из кресла.



Гор спал. По-настоящему спал, не дремал и не порхал меж звездами, как часто бывает с майар и эльфами. Возня с механизмом в обрушенном коридоре вывела его из депрессии, и остаток дня он провел за работой – причем на воздухе. Совершенствовал мостик с хвостиком, чего-то там заклинал и перезаклинал… а теперь, конечно, вырубился от усталости.

На стене тускло мигал страшенный светильник в виде конского черепа.

Гор лежал на боку, обняв подушку, и тихонько сопел. В комнате было жарко натоплено, даже слишком жарко, потому одно окошко было приотворено, и сквозь него текла струйка прохладного воздуха. Зимнее одеяло было слишком тяжелым и душным, и Гор во сне наполовину вылез из-под него.

Мелькор долго смотрел на его сонную морду с полураскрытыми губами, растрепанные черные вихры… на длинные жилистые лапы с мускулистыми предплечьями и тонкими запястьями, на белую, со сливочным оттенком кожу, которая казалась еще белее в контрасте с черным пледом.

Мое, думал он, все это – мое. Я не отдам это чудо никому, я не позволю, чтоб этой кожи касались чужие руки, чтоб мою родную мордаху целовали чужие губы.

В этом было что-то донельзя комичное – влюбиться в Гора, который все время был рядом... Притом что Мелькор, в тоске по любимому братику, много раз лечился от стресса посредством Гора, который послушно ложился рядом, когда было велено, и делал, что было сказано. Во всяком случае, старался. Да и Мелькор, в общем-то, старался, чтоб всё было как надо… да вот только не имел он привычки, вообще говоря, церемониться с Гором, тот ведь казался просто железным… и Мелькору казалось, что нежность в этом случае неуместна.

Он никогда не говорил Гору никаких ласковых словечек вроде тех, которыми осыпал Манве; никогда не изощрялся в ласках, разве что тогда, когда ему самому этого хотелось; никогда ничего у Гора не спрашивал, хотя вряд ли тому нравилось абсолютно все, что с ним проделывали… Проще говоря, Гор был не любовником Мелькора, а просто лекарством от неприятных давящих ощущений в паху.

Теперь Черный Вала стоял, смотрел и ругал себя за идиотизм. Ему ужасно хотелось быть с Гором по-настоящему. Так, чтоб тому было с ним хорошо. Лучше, чем с рыжим…

Мелькор присел на краешек кровати, склонился над безмятежно дрыхнущим майа и поцеловал его в нежное, шелковистое местечко на шее под заостренным ухом.

Гор улыбнулся во сне – может, ему снится Маэдрос, подумал Мелькор, но ничего, сейчас он увидит меня… Он осторожно сунул руку под одеяло и погладил Гора по бедру, и с удовлетворением заметил, что тот, не просыпаясь, перевернулся на спину и подвинулся к нему поближе, словно не желая расставаться с ласкающей рукой. Любовь с рыжим эльфом пробудила в Горе забитую куда-то вглубь чувственность, Гор больше не был холодным.

Мелькор продолжал поглаживать спящего то тут, то там, пока не ощутил, что у того встало… и увидел сонный взгляд темных, не вполне открывшихся глазищ.

- Мэл?..

- Да, - ответил Мелькор, - А кого ты ждал, моя радость?..

- Ооох… иди ты…

- Уйти, когда у тебя яйца звенят? Не слишком ли это будет жестоко? – усмехнулся Черный Вала, - Не лучше ли мне остаться?..

Он теперь уже сунул обе руки под одеяло, лаская худое горячее тело и ощущая его ответные токи, полусонный Гор совершенно не мог ничего поделать с тем, что его тело, соскучившееся по любви, выгибалось и дрожало от нежных и умелых прикосновений…

Мелькор приблизил лицо к его лицу. Дыхание у Гора было еще сонным, кисловатым, но Мелькору нравился этот запах, и он поцеловал майа в губы, тот даже нахмурился от удивления, раньше Мелькор никогда не целовал его перед этим, да и вообще не целовал, разве что иногда чмокал в нос или в лоб от избытка чувств.

Мелькор отбросил одеяло и нерезким движением широко развел Гору колени. Склонился меж ними, коснулся кончиком языка напряженной головки члена, Гор издал какой-то спазматический звук, похожий на всхлип, он уже плохо соображал, ему плевать было, кто сейчас будет лизать ему член, главное – чтоб лизал. Он почти испуганно смотрел на светлую башку хозяина меж своих колен, тут Мелькор поднял лицо и улыбнулся ему – не ухмыльнулся криво и опасно, а именно улыбнулся, и очень ласково:

- Ты ведь хочешь этого?

- Да… да…

Мелькор целовал шелковистые внутренние поверхности его бедер, Гор откинул голову, из последних сил сдерживая стон.

Мелькор давно не чувствовал такого возбуждения. Во всем этом было слишком много нового. Он никогда еще не давал себе труда ласкать Гора долго и тщательно, раньше все было проще: смазал, сунул, оттрахал… Теперь Мелькор просто с ума сходил от одного вида Гора, жаждущего его ласк, он чувствовал к нему нежность, хотел доставить ему как можно больше удовольствия… и не идти против его желаний. Ни в коем случае. От этого пропадал весь вкус влюбленности.

В конце концов Гор так сжал его голову коленями, что ушам стало больно, мокрое от испарины худое тело майа выгнулось, руки так вцепились в простыню, что раздался слабый треск растянутой до грани разрыва ткани…

- Ну и темперамент, - хрипло сказал Мелькор, массируя затекшую шею, - Кто бы мог подумать.

- Ну что ты со мной делаешь… - пробормотал Гор. Морда у него была растерянная.

- По-моему, только то, чего ты хочешь…нет? – тихо сказал Мелькор, - Ваша милость желает продолжения?..

- Мэл…да что с тобой?

- Я тебе уже объяснял, что со мной. Ты не поверил… Так мне продолжать?..

Гор ответил еле слышно.

- Что?.. – переспросил Мелькор.

- Да.

- Пожалуйста, перевернись…

Гор перекатился на живот, и Мелькор, увидев его поблескивающую меж лопаток и у крестца узкую спину, с этим изящным, по-мужски плосковатым изгибом к ягодицам, еле справился с порывом тут же засадить ему. Нет, спешка и грубость могут испортить все дело, подумал он сквозь звон крови в висках, я должен сделать так, чтоб он попросил меня об этом. И мне хочется, мне действительно хочется, чтоб он это в жизни не забыл. Хорошее средство от патологической страсти к калечным феанорингам…

Флакон с маслом был у Мелькора с собой, он быстро вынул пробку и налил в ладонь щедрую лужицу, размазал масло по пальцам.

Только не сделать ему больно, ни в коем случае.

Он прижался губами к загривку Гора, поросшему невидимым, ощущаемым лишь губами, пушком, опустился ниже, целуя лопатки, нежно прихватывая губами чувствительную кожу, щекоча ее своим горячим дыханием. Гор тихо застонал, у него снова начинало вставать, что усугублялось трением о скрутившуюся под ним простыню. А губы Мелькора опускались все ниже, вот они оказались уже на пояснице.

- Какая у нас тут шерстка, - прошептал Мелькор, - Ее не видно, но она есть… Раздвинь пошире ножки, мое сокровище.

Гор, весь дрожа, подчинился, и едва не взвыл пораженно, когда губы Мелькора скользнули еще ниже, Гор ожидал чего угодно, но не горячего Мелькорова языка между ягодицами, остатки мыслей у Гора тут же вышибло из головы горячей волной ударившей в нее крови, и он заскулил и заерзал, еще шире раздвинув бедра, чтоб впустить в себя это блаженство еще глубже… Мелькор же приподнял голову и сунул в него теперь скользкие от масла пальцы, сунул осторожно, но глубоко.

- Еще… - умолял Гор.

- Еще так еще, конечно, моя радость…

Два твердых пальца вошли глубже, и Гор дернул задом им навстречу, он уже выл от того, что с ним делали… и от того, что ему не давали сделать. А именно, кончить. Пальцев тут было недостаточно, они только дразнили, только заставляли крутиться и стонать от разочарования, Мелькор намеренно не касался ими того места, которое было средоточием удовольствия. Он ждал… и дождался.

- Мэл… трахни меня… не мучай… не могу больше…

- Как ты хочешь?

Вопрос был столь дик в своей непривычной неожиданности, что Гор вывернул голову назад и удивленно вытаращился. Спрашивал ли его Мелькор хоть когда, как он хочет, чтоб его трахнули?! Трахал, да и все. Как сам хотел. Мелькора позабавил и тронул его вид, он смиренно, по-собачьи, улыбнулся и повторил:

- Как ты хочешь, чтоб я тебя трахал? Я сделаю, как ты хочешь.

Гор приподнялся на локтях и раздвинутых коленках. Раньше эта поза давала хоть какую-то призрачную надежду дернуться, вывернуться, если Мелькор делал ему больно - если Гор лежал под Мелькором на животе или на спине, то избежать боли, в случае чего, было совершенно невозможно. Это была такая туша, что под ней тощий майа и пошевелиться не мог.

- Ага, - сказал Мелькор, - Ну хорошо. Еще пожелания?..

- Поосторожнее… - пробормотал Гор, - Он такой у тебя здоровый…

- Хорошо.

Поосторожнее, весело подумал Мелькор, будет тебе так осторожно, что сам будешь просить сильней…

И Гор действительно просил, тихо, потом во всю глотку, да что там просил – умолял его, да с такими семиярусными матюками, глубже, сильнее, ничего не больно, пожалуйста, еби твою мать третий орочий взвод в полной боевой выкладке…

А потом рухнул ничком, вслепую нашел руку Мелькора и сильно сжал в немой просьбе, и тот не встал и не ушел – лег рядом. Они заснули, не сказав друг другу ни слова, не взглянув друг на друга.



Первым, что увидел проснувшийся Гор, было резкое, вовсе не сонное уже лицо хозяина с прищуренными серыми глазами, с золотящимся под лучом солнца чубом.

Воспоминание о прошедшей ночи было таким же резким и смелым, как это лицо, как эти глаза, в которые Гор сейчас не мог смотреть.

- Ну, скажи мне, пащенок, - начал Мелькор так, словно продолжал только что прерванный разговор, - Теперь ты тоже будешь ходить и хныкать «я – твоя вещь»?

Гор молчал.

- Ты сильно разочаровал меня с той своей истерической бабьей влюбленностью, - сказал Мелькор, - Но если судить по тому, как ты жизнерадостно матерился, когда я засаживал тебе, не все еще потеряно…

Гор молчал.

- Если б до тебя еще как-нибудь дошло, - усмехнулся Мелькор, - что все то, что у вас тогда было, не имеет ни малейшего отношения к любви, я бы точно не разочаровался в твоих умственных способностях. Может, и дойдет.

- Вот уж не знаю, - честно ответил Гор. Ему до сих пор было приятно вспоминать все это, - А то, что было этой ночью, имеет?..

- Самое прямое, - сказал Мелькор, - Ты любишь романы?..

- Романы?..

- Ну да, любовные?

- Нет.

- Но читал ведь? Хоть пару?

- Было.

- А если читал – наверняка ведь заметил, что все они кончаются одинаково? А именно, на том, что парочка счастлива и звонят, возвещая о свадьбе, вальмарские колокола… И ни в одном романе не описано, как же жила блаженная парочка после… Вот вы и есть такая парочка, Гор. Из романа. Встретились два одиночества, два сопляка, которым мешает слиться в экстазе вражда меж родителями и невесть что еще… Ладно. Слились. А дальше? Кто из вас возьмет на себя ответственность устроить ваше счастье после того, как вы благополучно облизали друг дружку? Он? Нет. Да растопчи он в прах свою ебаную корону, да прокляни он всех братьев – ничего не изменится. Он не приедет сюда и не останется здесь. Ты? Нет. Ты боишься. Меня. Себя. Его. Всего. Вот поэтому я не дал бы за вашу любовь ни грана обычной проклятущей ненависти. Вы из тех, кто не хочет платить по счету, ясно?.. Я видел твое лицо, Гор, сегодня ночью. Ты мог бы сказать мне – «иди на …» - и я бы ушел. Я люблю тебя, Гор, я поздно понял это, но я готов уважать твои желания, и ты это видел. Но нет. Тебе хотелось поебаться. Несмотря на бессмертную любовь. И тебе нравилось, как я тебя ебал. Несмотря на нее же.

- Да, - глухо сказал Гор, - Да.

- Ты делаешь выводы?.. Нет? Твое дело. Можешь сейчас сказать что-нибудь о своих муках совести по этому поводу. Если тебе не стыдно об этом говорить. Я знаю правду, Гор. Ты всю жизнь мечтал, чтоб я – именно я – выебал тебя понежнее. Я сделал это. И ты хочешь этого еще. Просить не надо. Мне и так ясно. Перевернись, пожалуйста.



Это ничья земля, думал Маэдрос, когда только пришел сюда и смотрел на холмы и равнины с лысой макушки Химринга.

Это моя земля, думал он теперь. Если ты живешь здесь, если знаешь, как меняется лик земли со сменой времен года, если знаешь, как желтеют и когда опадают листья старого клена, когда замерзает вода и когда ломается лед, если можешь узнать по запаху каждый тощий цветок, что растет на диких холмах – какая же она чужая, ничья? Это твоя земля, а любишь ты ее или нет – дело пятое.

Здесь он понял, что никогда особенно не любил Валинора. Что там было любить, если ничего никогда не менялось и все давалось по высшей милости? Валинор – прекрасная земля… для детей, нежных и слабых, которых нужно оберегать от холода, боли и жестокости мира.

Хозяина Химринга вскоре узнали все местные жители – здесь встречались поселения синдар, и Маэдрос вскоре освоил их речь, такую похожую, но в то же время иную. Кое-кто из местных эльфов не скрывал, что радуется приходу нолдор – сами они были народец слабый, бездельный и суеверный и боялись Моргота как огня. Они, делая большие глаза (а глаза у них были и без того велики), рассказывали долговязому рыжему нолдо о самых разных чудовищах, что можно встретить в этих местах. Особенно яркими и живыми были рассказы о волках, странных волках со слишком умными, не звериными глазами. Может, этим эльфам казалось, что Маэдрос, так похожий на рыжего охотничьего пса, одним лишь появлением разгонит их кошмары.

- Это не настоящие волки, - говорили они, мерцая своими прозрачными, тусклыми глазами, - это оборотни, и разума у них в башке побольше, чем у иного эльфа. Эти зверюги – такие же воины тьмы, как орки, Гортхаур разводит их в лесах у Ангбанда…



- Ты по-прежнему хочешь в Химринг? – спросил Мелькор.

Гор склонил голову, не зная, что ответить.

- Так хочешь или нет?..

- Да…

- Что ж, - улыбнулся Мелькор, - Хочешь – пойдешь. Но пойдешь так, как я захочу.

- В смысле?..

Гор уставился на хозяина. Серые глаза Мелькора потемнели до мертвой черноты, и он что-то шептал, и от шепота этого воздух вдруг свернулся вокруг Гора, как плотный, колючий шерстяной кокон.

Гор захлопал глазами – все стало черно-бело-серым, другие цвета исчезли, кроме того, он видел теперь как-то не так… в нос ударила цветная, горячая волна запахов, режущих ноздри… Мелькор увеличился в росте… очень намного… и Гор смотрел на него снизу вверх, и вроде бы на карачках стоя… Это было страшно, и Гор открыл было рот, чтоб попросить Черного Вала не пугать его так, но из глотки вырвался только хриплый лай.

Мелькор с ухмылкой посмотрел на него.

- Отличный волк…

Зверь ощерился и зарычал, прижимая уши к голове, в его желтых глазах плескалось недоумение, смешанное с обидой, и обиды было все больше, словно кто-то подливал масла на маленькие раскаленные сковородки радужек.

- Что ты? – спросил Мелькор, протягивая руку к содрогающейся, гремящей от рычания морде, - Испугался?.. Ничего. Пройдет… Можешь теперь бежать, куда хочешь. Только будь осторожен, не попадайся охотникам. Убить тебя не убьют, но если попадут стрелой, будет больно. И не пробуй перекинуться назад самостоятельно. Тебя может развоплотить.

Зверь вдруг взревел и кинулся, его челюсти лязгнули в воздухе, Мелькор встретил его пинком под нижнюю челюсть, и волк, взвизгнув, кувыркнулся в воздухе и опрокинулся на спину.

- Не дури, пожалуйста, Гор, - сказал Мелькор.

Зверь свернулся на полу серым клубком. Черный Вала склонился над ним и стал гладить.

Волк вздохнул и стал похож на больную собаку, у которой скоро появятся противные коричневые дорожки глазной слизи на щеках, которые потом станут жесткими сосульками с неприятным запахом.

- Ты идиот, - тихо сказал Мелькор, поднимаясь, и больно ткнул волка под ребра носком сапога, - Ты слишком умный. А я хотел, чтоб ты понял кое-что, но не мозгами… Да, по поводу твоего хахаля, Гор. Если он действительно любил тебя, а не свое отражение в твоих полоумных плошках, значит, он узнает тебя и в этом облике. Любовь смотрит не только глазами.



Это была хорошая идея. Очень хорошая. Но рисковая. Ему все равно было страшновато за Гора.

Мелькор знал обо всех, кто временно или постоянно жил в Химринге. Знал и о том, что был там стройный феаноринг с жестокими, как у него самого, серыми глазами, самим Оромэ натасканный на волков лучше любой собаки.



Есть вещь, о которой мы ничего не знаем. Пустота. Страшное слово?..

Бродя меж небом и землей, мы слишком заняты собою, думал Гор – точней, не думал даже, не было у него теперь в голове того темного роя словесных обрывков, что называется мыслями. Теперь это казалось ему глупым. Он чувствовал себя лучше наедине с черным небом и жгучим ночным холодом, с темнотой, которой глупо бояться, с пустотой, которая была и вне, и в нем. Никогда раньше он не ощущал себя таким свободным – и никогда раньше мир не принимал его так, как теперь, без любви и без ненависти. И это было открытием. Гор сам теперь был – всем миром, как серая пушистая губка, он впитывал его вкус, запах, цвет, и холод, и тьму. Как все звери, и птицы, и травы, он знал, что мир радуется, пока он жив, но не восплачет, стоит ему исчезнуть – есть ведь и звери, и птицы, и травы, и пребудут всегда, и мир обрастает сочной травой потому, что не плачет о каждой былинке.

Мир не любит нас, думал Гортхаур, мир не ненавидит нас. Мы выдумали все это, чтоб оправдать свои слабости и свою глупость. Мир просто есть, а мы, мы и любим, и ненавидим его одновременно, словно капризные дети, и плачем в пустоту, а когда никто не приходит из нее вытирать нам слезы и играть с нами, проникаемся ужасом и отчаянием… Когда нам суждено вырасти?



Келегорм Феанарион мог пощадить оленя, заглядевшись на его корону или золотистую шкуру. Но волки, одичавшие псы, злобные кабаны, медведи были его законной добычей, и тут уж он не сомневался никогда.



Маэдрос с удовольствием принял предложение съездить на охоту. Келли казался каким-то притихшим и странным, и Маэдросу казалось, что с ним что-то не так. Во всяком случае, кончились вдруг подковырки насчет плена в Ангбанде, и пронзительные орлиные глаза больше не глядели на старшего брата неимоверно испытующим взглядом.



Волк не прятался. Не бежал.

Келли гневно вскинул брови. Псы, его рыжие гончие валинорской породы, да еще и с Хуаном в качестве вожака, не бросились. Они окружили волка брехливым кругом, словно были не лучшими в мире охотниками.

- Хуан! – голос Келли огрел пса не хуже хлыста.

Хуан покинул круг и медленно потрусил к хозяину. Остановился у стремени и поднял умную морду с добрыми янтарными глазами, глядя сразу на обоих братьев.

- Ты что это? – спросил Келли.

Хуан тихонько что-то проскулил, и Келегорм пригнулся в седле:

- Не волк?.. Маэдрос, он говорит, что волк – не волк.

- Оборотень? – предположил Маэдрос.

- Хуан, - и лицо сероглазого феаноринга вдруг изменилось, со стороны казалось, что он просто состроил рожу смеху ради, но Маэдрос знал, что это не так, Келли словно бы сам стал похож на собаку, у него затрепетали ноздри, уголки рта слегка оттянулись назад, уши дернулись, и он издал низкое горловое рычание, Хуан вильнул ему хвостом и пошел к стае.

- Я сказал ему, чтоб он спросил, кто этот волк и что тут делает.

Маэдрос с восхищением поглядел на брата: нечасто доводилось видеть, как Келегорм говорит с животными на их языке. Охотник словно бы слегка стеснялся показывать свое умение.

- А почему бы тебе не спросить об этом самого волка, Келли? – спросил Маэдрос.

- Я пытался, его разум закрыт для меня, - пожал плечами Охотник.



«Кстати, по поводу твоего хахаля, Гор. Если он действительно любил тебя, а не свое отражение в твоих полоумных плошках, значит, ОН УЗНАЕТ ТЕБЯ И В ЭТОМ ОБЛИКЕ. Любовь смотрит не только глазами».

Маэдрос, ты не узнал меня, подумал Гор.



…Хуан приблизился к серому зверю вплотную, и они обнюхались. И, наверное, все же столковались, потому что Хуан вернулся, теперь он выглядел еще более напряженно, когда смотрел на хозяина и что-то подвывал, стараясь, может быть, передать ему то, что было сложно для его собственного понимания. Но Келли не отрывал от собаки взгляда и издавал ободряющие пофыркиванья, и наконец поднял глаза на брата:

- Если я правильно понял, волк говорит, что искал Созвездие Рыжего пса.



- Маэдрос?... – Келли, пригнувшись, поймал братова коня за провисшие поводья.

Рыжий феаноринг покачнулся в седле, как подстреленный. Лицо у него стало цвета дрянной известки, смешанной с грязным песком, а глаза, феаноровы изумруды, на миг поблекли, став запыленными стекляшками.

- Скажи Хуану, - сказал он, уже в следующий миг овладев собой, - Пусть спросит его… не хочет ли он принять мое приглашение… погостить в Химринге.

- Брат? – Келли взял Маэдроса за запястье. Его глаза тоже были уже не орлиными. Это были глаза давешнего мальчишки из Благословенной земли, хвостиком ходившего за Вала Оромэ. У него даже шляпа была, как у Оромэ, зеленая, с широкими полями, и он перенимал у Вала всё, что мог – и мягкую походку, и тихий голос, и прищуренный, несмотря на отличное зрение, взор… Оромэ открывал молодому нолдо множество тайн… и то же самое сейчас, кажется, пообещал Маэдрос – тайну.

Маэдрос звал в Химринг волка. Возможно, оборотня. Тварь из тех, что уносят младенцев прямо из синдарских хижин, словно принося кровавую жертву своим умалишенным хозяевам из Ангбанда.

… - Он согласен, - перевел Келли Маэдросу с песьего языка.

- Хорошо, - отозвался Маэдрос, - Пусть идет с псами. Пусть охраняют его. Он мой гость.

Келегорм коротко пролаял что-то Хуану, и стая пошла домой, причем ритм ей задал эскортируемый рыжим кольцом волк, который бежал типичной для волков низкой, размашистой, стелющейся как поземка быстрою рысью.

- КОСОБОКО БЕЖАЛИ СОБАКИ!!! – вдруг внезапно и дурашливо, как умел только он, проорал Келегорм стае, уже поднимающейся на гребень холма. Хуан, отстав, поглядел на хозяина со своим вечным мудрым укором – ну, кособоко, а дразниться-то зачем?!

Маэдрос рассмеялся вдруг, его веселило все – и перекошенная воплем рожа Келли, и скорбный взор Хуана, и все на свете…

- Маэдрос!

- А?

- Маэдрос! Кто этот волчара?..

- Не твое дело, Охотник!

- Как скажешь, - непривычно послушно согласился Келли. Он снова вернулся в себя. Снова похолодел, снова обзавелся пронзительным взором, высматривающим твою душу, как ястреб – мышь на земле.



Волк прошел в замок с ними и тут же направился к дальней комнате, маленькой, но зато с камином. Зверь явно не боялся наткнуться здесь на кого-то, кто еще не знает, что он приглашен сюда в качестве гостя. Он вообще ничего не боялся, судя по всему.

Феаноринги проводили его удивленными глазами.

- Он ведет себя так, словно он бессмертен, - усмехнулся Келегорм.

«А так оно и есть, - подумал Маэдрос, - Чего ему бояться?..»

- Рыжий, - вдруг сказал Келегорм, - Я хотел кое-что тебе сказать.

Маэдрос с недоверием посмотрел на его холодное лицо, пустые глаза, сжатые губы.

- Не здесь, - Келегорм отправился вдаль по коридору, неся голову так, словно на ней была диадема со всеми тремя сильмарилями, по меньшей мере.

Маэдрос пожал плечами и последовал за ним.



- Слушаю тебя, брат.

Келегорм опустил глаза – и вдруг, словно подломившись, преклонил перед братом колено.

- Что за…

- Маэдрос. Я хотел сказать тебе… мне плевать, на чьей башке теперь сверкает эта окаянная корона Финвэ. Мой король – ты.

- Келли!..

- Что Келли?.. Пойми, я… Я не узнал тебя, когда ты вернулся, а теперь… теперь я знаю, что если мне и суждено служить какому-то королю, то это будешь лишь ты. Не Финголфин. И даже не Феанор, если б он даже вернулся из Мандоса. Я… верю только тебе. Во всем этом мире.

- Спасибо, брат, - тихо сказал Маэдрос.



- Что случилось? Почему?.. – тихо спрашивал рыжий, сидя перед волком и глядя, как стекают с его толстых лап лужицы грязной воды, - Хочешь, останься, Куруфин попробует снять закля…

Маэдрос поперхнулся, представив себе последствия. Хрен с ним, с Куруфином, но есть Финголфин и другие, кто вспомнит тебя в лицо… еще по Валинору… а что будет дальше, проще не предполагать. Это будет просто праздник какой-то.

Волк поднялся, ткнулся мокрым носом в руку Маэдроса… и пошел прочь. Маэдрос остался сидеть на ковре. Опомнился. Пошел вслед. Вышел на крыльцо – и увидел исчезающую в темноте цепочку следов.

Он вернулся и приказал принести вина.



- Кто это был? – спросил Келегорм.

Маэдрос был уже достаточно пьян.

- Гортхаур.

- А?..

- Келли, прочисть уши. Гортхаур Жестокий. Саурон.

- Что?..

- Что слышал.

- Ага. Жаль, что я не убил его.

- Если б ты убил его, я б, возможно, убил бы тебя. Кроме того, это все равно невозможно. Айнур бессмертны, как ты знаешь. Ты всего лишь развоплотил бы его… а он бы потом припомнил это тебе. А скорей всего, даже не он, а Мелькор. Он повесил меня на скалу за то, что я сломал Гортхауру руку…

- Интересные подробности, - сказал Келли, - Мелькор так дорожит им?

- Да, Келегорм. Мне показалось, что Гортхаур – единственное существо на всем белом свете, которое Мелькор действительно любит, насколько он вообще способен любить…

О Манве Маэдрос вовремя сообразил умолчать.

- Любить… Гортхаура Жестокого… - Келли размышлял вслух.

- Гор может быть очень славным, - отозвался Маэдрос, и брови его брата полезли вверх. Рыжий тихо насладился произведенным эффектом.

Нет, Маэдрос не был настолько пьян, чтоб разразиться истерикой, но достаточно пьян, чтоб быть безжалостным. Ему вдруг захотелось знать, как отнесется его брат к сказанному.

- Я спал с ним в Ангбанде… Я висел на скале всего неделю. Потом он меня вытащил… - Маэдрос бесстрастно рассказал всю историю своей связи с Гором и злосчастного чучела, вплоть до своего тайного появления в Митриме вместе с Манвэ и подмены чучела на себя-настоящего.

- Молодец, - только и сказал Келли. Неясно было, к кому это относилось, - Ну, коль у нас вечер постельных историй, то расскажу и я тебе кое-что.

Келегорм налил себе вина и залпом опорожнил кружку, вытер губы тыльной стороной узкой ладони.

- Ты всю жизнь защищал нас от отца, но и я делал то же самое, Маэдрос.

- Да ну?

- А то. Только ты защищал нас от его ярости, а я вас – от его любви.

- Что?..

- Уши прочисть, Маэдрос. От его любви. Или ты думаешь, что после ухода мамы наш папа жил одною лишь пищей духовной, как Ниэнна Квалмэтари?.. Хрена!

- Поди сюда… ты который?

- По счету - третий, отец.

- Ммм… Куру…

- Келегорм, отец.

- А , да. Сколько тебе уже?..

- Пятнадцать, отец.

Жесткая лапища со вздутыми на тыльной стороне венами. Прикосновение шершавого пальца к нежной щеке.

- Келегорм. Хм. Теперь я не забуду, пожалуй…

Да. Неплохое заявленьице – для папаши. Впрочем, ребенок – бабья забота.

- Ты красивый парень.

Что ответить на это?

Келегорм пораженно смотрит в неожиданно внимательные зеленые глаза на узком, жестком, как клинок, лице, на кожаный шнурок, пересекающий лоб и прижавший к голове буйные ржаво-стальные лохмы. Мой отец, думает он, украшение рода нолдор, мой отец, мастер, мой отец, Феанор… Внимание отца столь непривычно, что в парне закипает кровь. Ведь Феанор их и по именам плохо помнил, кроме разве старших – Маэдроса и Маглора. И то потому, что Маэдрос был за хозяйку, а Маглор, хоть и помогал, но временами исчезал – и надолго. Маглор уже тогда был совершенно непотребным, как все менестрели, созданием – во всяком случае, часто совершал набеги на погребок, а потом подолгу сидел в саду, то плача, то смеясь неясно по какому поводу и обнимая тонкими, как тростинки, руками свою лютню. Келли предпочитал общение с Маэдросом – Маглор был высокомерен и притом истеричен, словно девчонка…

- У тебя есть кто-нибудь? – интересуется Феанор.

- Э?..

- Ну девушка там…

- Нет, - мрачно отвечает Келли.

- Почему?..

Потому, что ты мой папа, хотел ответить Келли. Потому, что нас в Тирионе все сторонятся – из-за тебя. Потому, что на нас смотрят, словно ожидая, когда мы выхватим мечи и пойдем крушить мебель во дворце. Потому, что больше нечего ждать от детей полоумного отца.

Феанор гнусно ухмыляется. Ему не надо слышать это от сына – он знает, все прекрасно знает и так. Возможно, думает Келли, он читает мои мысли. Почему нет? Такой, как он, вполне в силах овладеть осанвэ как техникой. И пользоваться им когда заблагорассудится. Ты читаешь мои мысли, да, папа?

- Ага, - отвечает Феанор, - Хорошо. Я понял. Стало быть, мои дети не ко двору в проклятом Тирионе?.. Что ж. Великолепно. Это говорит лишь о том, что у вас лучшее предназначение…

- Какое к хрену предназначение, отец? – не выдерживает Келегорм, - Да кто мы такие?! Что мы без тебя стоим? Что значим?!

- Вы – наследники Первого дома. Вы – МОИ дети. Вы – моя надежда… - отвечает Феанор, пристально глядя на сына, и без перехода произносит:

- Ты мне нравишься.

- А?..

- Ты глухой, Келегорм? Я сказал, что ты мне нравишься.

- Спасибо, отец, - отвечает мальчик.

- Идиот, - ухмыляется Феанор…



- Вот, значит, как… - сказал Маэдрос тихо.

- Значит, так, - глухим эхом откликнулся Келегорм.

- Вот почему у тебя никого не было. Из-за отца.

- Дурак. Я не любил его так, никогда. Просто не мог ослушаться. Он позволял мне звать себя по имени. Согласись, смешно звать «отцом» того, с кем спишь. И тяжело. Как-то порочно звучит.

- Весьма. А ты любил кого-то еще, да?..

- Да, - сказал Келегорм, - Всю жизнь. Но не мог и думать об этом, пока рядом был он.

- Кого, если не секрет? Я ее знаю?

- Ее-то? А то. Приметная девица, - ухмыльнулся Келегорм, - Знаешь, рыжая, с зелеными глазами и без руки!..

Маэдрос издал звук «мэээ?»

- И мычит, - сообщил Келегорм, - Красавица, правда?.. Как ты думаешь, брат, она ответит мне взаимностью?..

- Я ее спрошу, - сказал Маэдрос. Как во сне глядел он на белую рубашку Келегорма, на странно-потеплевшие его глаза и на губы, искривленные белесой от напряжения ухмылкой. Черт знает, что она ответит, весело думал он, но я этого, наверное, никогда не забуду…

- Пошли, - сказал Маэдрос, - Пойдем.

- Ты… - только и сказал Келли.

- Не знаю. Хотеть – хочу, да. Дашь?

- Да.

- А там посмотрим.



Маэдрос до последнего не верил, что у них что-то получится – за ними побрело в спальню их прошлое, их отчуждение и ревнивая охота за отцовским взглядом, они ведь – все семеро - буквально вырывали друг у друга кусочки его внимания и случайного тепла… и сейчас он снова следовал за ними, между ними широкоплечею тенью, заставляя Келегорма по-мальчишески ежиться, а Маэдроса – смотреть в пол, клоня голову, давно уже полную крамольных мыслей. Он был удивлен – ему казалось, что этого больше никогда не случится, и он почти ненавидел в тот миг Келегорма, который словно призвал из Мандоса призрак отца.

Поднять взгляд Маэдроса заставил хлопок двери, громкий и гулким эхом отдавшийся и в коридоре, и в полупустой спальне.

Келегорм стоял перед ним.

Келегорм.

А призрак, похоже, прихлопнуло дверью… его не было здесь. С ними. Между ними. А брат – Маэдрос вдруг увидел, что брат смеется.

- Келли?..

- Я понял, рыжий, я понял! Помнишь, ты на ночь рассказывал нам сказку про бесхвостого волка?..

- Что?..

- О Эру, да вспомни же ты! Про волка, который ловил рыбу в проруби – хвостом?.. Его лиса подговорила. «Мерзни, мерзни, волчий хвост…»

- А, да… - Маэдрос решительно не понимал, с чего Келли вспомнил вдруг эту глупейшую сказку.

- Ты сам того не знал, Маэдрос, но ты рассказывал… про отца!

- Что?..

- Наш отец всю жизнь пытался ловить хвостом рыбу в проруби!.. А другой на его месте сожрал бы эту лису, и дело с концом!

- Ты что несешь?..

Маэдрос задумался, а Келегорм уже валялся на кровати и ржал, видимо, представив себе Феанора с огрызком волчьего хвоста, торчащим из штанов, или еще Эру знает что.

- Ма-э-дрос! Не спи! Ты потом поймешь!..

Неожиданно рыжего поразила еще одна мысль, совершенно неясно, почему именно сейчас.

- Келегорм. Ты заметил, на каком языке ты говоришь?

Теперь уже Келли уставился на брата.

- Чего?.. Я? Да ты что?..

- Ты говоришь не на нашем, Келли, - сказал Маэдрос, - И я. И мы уже не замечаем.

- Чего?..

- Это синдарин, Келли. Мы говорим уже не на языке отца.

- Неужели, Маэдрос?..

- Маэдрос?.. Я всю жизнь был Майтимо.

- О Эру… - пробормотал Келли, осознавая.

- А я зову тебя Келегорм. И давно, - с удовольствием сказал Маэдрос, - И это значит, что прошлого – нет.



Нет, словно далеко-далеко кто-то брякнул в самый низкий вальмарский колокол.

- А мы, - спросил вдруг притихший, сжавшийся Келегорм, - Мы – есть?..

- Только мы и есть, - сказал Маэдрос, - И никого больше сейчас тут нет – или ты ослеп и не видишь?.. Ты говоришь, ты любил меня. Это было давно. Если ты любишь меня и теперь – ты сам разберешься, что делать. Если же нет – ступай, пожалуйста, к себе…

- Черта с два, - ответил Келегорм, он одним движеньем всего существа оказался рядом с братом, - Черта с два, - и он прижал онемевшие от ожидания губы к его губам.

Буквально через мгновенье он оказался перед братом обнаженным, словно тело его стало узким языком жгучего бледного пламени, враз пожравшим тряпье и предрассудки. Маэдрос не мог оторвать взгляд от этого тела, вмиг изгнавшего мрак из комнаты – и из его души.

Рыжий медленно стянул через голову рубаху, и холод – камин тут давно прогорел – похлопал его по загривку своею узкой ладонью, брызнул на кожу мурашками, и Маэдрос лег рядом с братом, зная, что тот согреет его. И Келли согрел, сейчас он светился и грел, едва не тлея от одного запаха причесанных ветром рыжих волос. У Маэдроса прилипла к щеке выпавшая ресница – и Келегорм, сам смеясь над собственной глупостью, слизнул эту золотую хвоинку, даже столь малую частичку Маэдроса он не мог отдать теперь никому, даже миру, даже Эру.

Маэдрос извивался, словно пламя змеилось по коже. Он наглядеться не мог в глаза Келли – не орлиные, нет, это были глаза феникса, готового сгореть заживо – здесь, сейчас, с ним, для него и во имя его, чтоб воскреснуть уже через полчаса – в новых перышках, в новом сиянии.

Маэдрос вошел в него одним длинным и плавным толчком, и Келегорм закричал, заорал во всю мощь, радостно, отчаянно и торжествующе, возвещая холодным стенам спальни, холодному небу севера, холодному лицу мира, что он больше не боится ничего, словно Маэдрос был его щитом заговоренным – а он и был щитом из горячей кожи, тепла и горсти кленовых листьев. А Келли, Келли был для Маэдроса не щитом, ибо в рыжем давно уже не было страха – скорей уж, Келли был для него… просто оберегом. Чем-то вроде того. Есть обереги от напастей, есть от болезней, есть для любви. Самому сильному и то нужно что-то теплое и волшебное, что можно носить под рубахой, у сердца.

Келли ездил на охоту, бродил по Химрингу, объезжал заставы – но все это время Маэдрос носил его за пазухой. И сам Келли знал, что это так.



А где-то в ночи, в ледяной пустыне, выл от отчаяния, боли и злобы призрак бесхвостого волка – но в Химринге не слышен был этот вой.



Мелькор ждал, сам не зная, чего ждет.

Сделанного не воротишь, думал он, но я не жалею. Я хочу посмотреть на него после этого, хоть и не знаю, что увижу. Никто еще не изучал и не описывал изменения, которые могут произойти с майар, превращенными в зверей… и никому не известно, какая сторона натуры возобладает в этом случае – высокий дух младших Айнур, данный Эру, или их приобретенные в результате долгого служения Валар пороки, яд вечного служения, отравляющий кровь. Что с того, что я позволял ему звать меня просто Мэл?

Эру Илуватар, не слишком ли я был жесток? Мой Гор – из тех волков, что ловят рыбу, опуская хвост в прорубь… он такой глупый и слабый… Где он сейчас болтается, замерзший и голодный?.. Ага, обрывал он себя, молодец. Унижай его и дальше – своей жалостью.

Я люблю его, думал он, а любовь – это не жалость. Не снисхождение. Не вечное унылое чувство превосходства.

Может, он и вообще не вернется. Слишком опасное искушение. Может быть, то, что вернется, мне придется развоплотить… а может, я просто не смогу этого сделать. И, может быть, буду тосковать потом по своему Гору – такому смешному, такому чувствительному, такому неумному и неотразимому – в этой его вечной вере во всякие глупости… Хотя в одном ему не откажешь – в смелости.

Он умеет любить неправого. Побежденного. Того, на кого нацелены все луки и натравлены все псы.

Может, это поможет ему теперь… а может, помешает.

Мелькор слегка завидовал этой Горовой способности. Майа был дурак, но в глупости его были твердость и бесстрашие. А Мелькор знал за собой – всю жизнь – одну типично бабью черту.

Он всегда хотел быть на стороне силы, и потому все его «декларации независимости» не стоили и выеденного яйца, если его вылощенной шкуре грозила настоящая опасность. У него не было нравственности – ни их, ни своей. И потому, как ни грустно, в каком-то смысле он был настоящей бабой, этот светловолосый громила с плечами не на всякий дверной проем и конским членом, с вечной презрительной усмешкой - и с мощью, которой можно сокрушить полмира…



Гор вернулся в Ангбанд тогда, когда Мелькор уже потерял надежду на его возвращение.

Волк пришел, когда Мелькор спал, и тот пробудился от его взгляда.

- Ага. Вернулся.

Волк, по понятной причине, молчал.

Мелькор сбросил с себя одеяло и поднялся, по привычке откидывая пятерней назад пряди светлых волос. Сейчас посмотрим. Посмотрим…

… и воздух снова скрутился, стянулся вокруг Гора – на этот раз ласково, гладко, но зверь заворчал, не желая лишаться мерзлой-стреляной, крепкой, проверенной, пышной шубы… Все произошло быстрее, чем в тот раз, и Гортхаур каким-то слишком быстрым, хищным движением поднялся с пола и встал перед Мелькором во весь свой немаленький рост.



«кто это?...»



- Привет, Мэл, - сказал Гор. Голос, отвыкший от слов, звучал хрипло, но отнюдь не неуверенно.

- Привет… Гор.

Гор. Гортхаур. Ты ли это. Какой мороз пробрался даже в зрачки, какая драка оставила на морде незримую печать торжества, какой недотепа-охотник с его косою стрелой, ушедшей в кусты, научил тебя так улыбаться – с этим ласковым презрением? Твой хвост цел, ты не ловил им рыбу в застывающей проруби. Твои лапы целы, они за версту обходили капканы. Твоя шкура невредима – иногда волки схожи с призраками, это знает любой, видевший хоть одного – и не понявший, как он исчез. А глаза твои – прежние глаза в круглых глазницах – все еще хранят в себе память о раскосой близорукой бдительности зверя… Что ты видишь, глядя на меня теперь?.. Кого ты видишь? У волков нет хозяев… ты сам, ты помнишь, приручал их, и более-менее слушались тебя лишь волчицы. То бишь сучки. Волки-самцы не приручаются. Не подчиняются приказам. Ломать бесполезно. Он превратит твою комнату в руины, пока тебя нет. Он кинется, едва лишь поймает свой шанс. С волчицами проще, они боятся силы, они всегда на стороне силы.



Кого ты видишь?...

Тебя, Мэл. А кто еще здесь?..

Золотой, чуть волнистый чуб, косо падающий на лоб.

Взгляд серых глаз неожиданно беспомощен, хоть и по-прежнему внимателен…

Губы – те губы, что Гор привык видеть сжатыми от ярости, презрительно ухмыляющимися, да какими угодно, только не такими… недоуменно полураскрытыми… словно Мелькор хочет что-то сказать, но не решается… Эта полурастерянная, полуудивленная гримаса делала его лицо беззащитным.

- Мэл. Говори.

- Гор… черт, как ты изменился! Я с ума от тебя схожу! – с жаром выговорил Мелькор. Он не мог оторвать пораженного взгляда от своего ночного гостя, смотрел и смотрел, не узнавая. Холодные жестокие глаза. Другая улыбка. Прежняя была чуть наивной. Эта – открытая, наглая какая-то и казалась бы шальной, кабы не глаза.

И никогда раньше Гор не разглядывал его так – пристально, беззастенчиво и с откровенным удовольствием, с восхищением даже… С непристойным в своей искренности восхищением. Мелькор не ожидал этого, это было очень приятно, а взгляд Гора жег его кожу, клеймом ложась то тут, то там, Черный Вала чувствовал, что именно вызывает у Гортхаура наиболее сильные чувства, именно поэтому плечи Мелькора невольно расправились шире, кулаки сжались, словно это спасло бы от жжения, кольцующего запястья, Гору всегда нравилось смотреть на косточки, выступающие под кожей у соединения кисти и запястья, у Мелькора и впрямь были очень красивые руки. Сейчас золотистые волоски на них словно завились от жаркого взгляда майа. И взгляд этот как-то сразу скользнул туда, где обычно болталась у Мелькора пряжка его армейского ремня. И ниже. И еще ниже.

Мелькор переступил с ноги на ногу.

- Что ты так смотришь? – не удержался он.

- Любуюсь. Ты очень красив… для всеобщего врага, - усмехнулся Гор. Он подошел к Мелькору вплотную. Глаза его чуточку сузились, когда он мягким жестом убрал со лба Мелькора золотистую прядь.

Мелькор с удивлением смотрел на него.

- Скучал по мне? – спросил Гор, всё улыбаясь своей новенькой улыбкой.

- Да, - просто ответил Мелькор, - Ты будешь смеяться, но я даже хранил тебе верность. Словно честная жена.

- Я не удивлен, - так же просто ответил Гор, - И не собираюсь смеяться.

Его теперешние яркие, нахальные глаза бесстрашно таращились на хозяина, и тот вдруг почувствовал, что просто не может спокойно смотреть на него – так сильно было искушение прямо сейчас попробовать любовь с этим почти чужим Гором.

- Я очень признателен тебе за урок, - сказал Гор, - ты позволишь мне выразить эту признательность?

- Хоть сейчас, - ответил Мелькор, его глаза потемнели, дыхание стало чаще.

- Подожди немного. Мне надо хотя бы вымыться.

Гор развернулся на каблуках и вышел, Мелькор заметил, как его почти незаметно шатнуло на ходу – видно, трудновато было снова ходить на двух ногах.

Мелькор рухнул на постель, закрыл одуревшие глаза и до боли прикусил нижнюю губу. Он не мог ждать. Ни минуты. Если бы кто-то видел его сейчас, то не узнал бы. Черный Вала, всегда излучавший изо всех пор мужественность, походил сейчас на бабу, истосковавшуюся по любовнику.

Гор вернулся быстро, все такой же спокойный, с тою же дерзкой улыбкой. Мелькор квадратными глазами смотрел на его тонкие пальцы, когда они принялись расстегивать пуговицы на чистой черной рубахе, ему хотелось заорать «Поторопись!!», но он был просто не в силах сделать это. Никогда в жизни он не хотел любви сильнее. На лбу у него выступила испарина, щеки загорелись, губы пересохли, глаза дико поблескивали.

- Ты действительно скучал по мне… хозяин, - с тихой усмешкой сказал Гор.

- Зови меня Мэл, - пробормотал Мелькор, - Что еще за новости…

- Ты же любишь все новое.

- Я не люблю идиотизм. Старый или новый – без разницы.

- Как скажешь, хозяин. Буду звать тебя Мэл.

- Тьфу, черт! ДОЛГО ТЫ БУДЕШЬ ВОЗИТЬСЯ СО СВОИМИ ОКАЯННЫМИ ШТАНАМИ??? Кажется, на ширинке всего одна пуговица?..

- Я просто давно ничего не делал руками, - объяснил Гор, - Придется, наверное, поиграть на лютне, чтоб пальцы начали слушаться, как раньше.

- Что, прямо сейчас, Тулкас тебя еби?!



Оказавшись рядом с Мелькором, который тихо застонал от случайного прикосновения, Гор вполголоса сказал ему:

- Я действительно собираюсь выразить тебе свою признательность. Она велика, и мне придется делать это долго… А тебе – тебе ничего не нужно делать.

Мелькор послушно кивнул, сам себе удивляясь.

Вскоре выяснилось, что руки Гора отнюдь не утратили чуткости. Во всяком случае, они определенно знали, как и чего нужно касаться, чтоб Мелькор стонал все громче и кусал губы. Гор то и дело внимательно и хитровато поглядывал на его лицо, блестящее от пота, с полузакрытыми блаженными глазами.

Когда член Мелькора оказался у Гора во рту, Черный Вала затрепетал, словно лист на ветру.

Гор оставил свое занятие именно тогда, когда Мелькор меньше всего желал этого. Вала сходил с ума, ему казалось, что у него вот-вот лопнут яйца, он готов был сделать все что угодно, только чтоб освободиться наконец, тело словно обернули горячей, колючей, влажной простыней, кровь пульсировала под кожей болезненными толчками, в башке вместо мозгов плескалась приторно-сладкая медовуха.

- Тебе хорошо, но будет еще лучше, - прошептал Гор, - Перевернись-ка.

Мелькор послушался, он готов был слушаться, потому что пока его покорность Гору приносила только сладкие плоды. Гор коленом раздвинул ему ноги, не очень заботясь о том, чтоб сделать это ласково, но Мелькор и это воспринял как должное, сам развел бедра пошире, совершенно не соображая, что делает…

… и взвыл от неожиданности, боли и удовольствия, когда член майа вонзился в его задницу… как ты посмел, подонок, подумал он, да как ты… Но думать не получалось. Член входил медленно, глубоко, и жестко тыкался головкой в место, которое отзывалось на это волнами болезненного наслаждения, и боль придавала этому наслаждению слишком опасный привкус. Мелькору нравилось, как с ним обходятся. Он никогда в жизни не думал, что ему это может понравиться… Он орал отчаянно, хриплым кошачьим ором, он крутился, едва не сбрасывая с себя партнера, пока Гор не притиснул его широкие плечи к постели:

- Хватит прыгать!

Теперь майа окончательно расстался с осторожностью и взял такой темп, что Мелькор задохнулся под ним, даже орать уже не мог, но простонал:

- Да осторожнее ты, черт, больно…

- Ничего. Привыкнешь. К тому же тебе и это нравится… Может, когда твоя задница сжимает мой член, я что-то не так понимаю?..



- Пащенок. Ты… выебал меня, - с кретинским удивлением сказал Мелькор после того, как отошел от оргазма, сокрушительного, как война.

- Рад служить твоему удовольствию, хозяин, - тут же откликнулся Гор постным голоском, пряча под полуопущенными ресницами колючую смешинку.

Гор оказался прав – Мелькор привык.

И очень скоро.

Новое положение вещей устраивало всех. А в Мелькоре невесть откуда появилась вдруг странная для него мягкость, придававшая этому здоровенному охламону просто невероятное очарование…



Не один сказитель, рассказывая историю о нолдор в Белерианде, в общем-то, не искажал общеизвестных фактов, но не один и не объяснял, почему после освобождения Маэдроса из ангбандского плена наступили долгие годы мира. Да, объяснить это можно было тем, что нолдор, занятым обустройством на новом месте, было никак не до войны. Но и Черная Твердыня молчала все это время… и не брели из нее неисчислимые полчища орков, возглавляемые Гортхауром Жестоким, вообще-то большим любителем подраться…

Все было так просто, что ни один сказитель не поверил бы в это.

Мужчины хотят воевать только тогда, когда у них нет любви.

Есть вещь, о которой мы ничего не знаем – пустота. Она не дар и не проклятие, она просто есть, и она ждет всех нас – рано или поздно, но отпустит назад лишь того, кто не убоялся ее.

Для Келегорма и Маэдроса спасением от пустоты стала любовь и помогла им родиться заново – на новой земле, для новых испытаний; для Гортхаура – наоборот – пустота помогла спастись от любви, и именно в ней родился Саурон, которому суждено было только зло; она же стала последним домом для бесхвостого волка, до сих пор с тоскою смотрящим в равнодушное небо и проклинающим его за равнодушие.

© "Купол Преисподней" 2015 - 2024. Все права защищены.
Яндекс.Метрика Рейтинг@Mail.ru