Ash-kha
Цикл "ПЛЕН"
Началось все с переписки с Saur_Incarnated и с разговора о том, мог ли наличиствовать конфликт между Темным Валой и его Майя. И если "да", то что ему было причиной... Честно говоря, я сама считала (хм... и продолжаю считать!), что никакого конфликта между ними не было и быть не могло по вполне определенным причинам (не имеющим никакого отношения к сексу). Однако я позволила себе пойти на поводу у доводов Saur_Incarnated и, сделав кучу допущений, представила себе ту ситуацию, о которой он говорил. В рамках этой ситуации (а, точнее, моего представления о ней) и был написан рассказик "Пленник Минас-Тирита". Писался он для Saur_Incarnated и с частичной стилизацией под образный ряд нашей с ним переписки... (Отсюда, кстати, возникло и ниенновское обращение "Тано", и все "фаэрни", "таирни", и умышленные ассоциации с работой О.Брилевой "По ту сторону рассвета".)
Сделав раз допущение, сложно забыть о нем. Я не смогла. Так родился этот цикл набросков, являющийся, фактически, попыткой подвести апокрифическую основу под однажды сделанное допущение. Если вы спросите меня, верю ли я в то, что написала, я отвечу, что верю не более чем процентов на 25...
...Но 25 - это не мало. Возможности "тайной любви между Мелькором и Манвэ" я не дала бы и двух процентов! Это вторая и, пожалуй, все-таки основная причина возникновения данного цикла. Очень неприятно видеть в сети подавляющее засилие пейринга Мелькор/Манвэ в текстах про данных персонажей. * "За державу обидно!" :((((
Маленькая декларация:
Я НЕ ВЕРЮ в наличие тотального гомосексуализма в Арде. Я НЕ ВЕРЮ в возможность гомосексуальных отношений между эльфами (разве что у единичных уникумов, но их за всю историю Арды едва ли наберется с десяток). Процент гомосексуалистов и бисексуалов среди людей Арды, я думаю, примерно соответствует нашей реальности. Если же говорить конкретно о сексуальных отношениях Мелькора и Саурона... не думаю, что они им были нужны, но, тем не менее, они МОГЛИ БЫТЬ.
Я не уверена, что допишу этот цикл, поэтому выкладываю наброски так, как есть. Может, и закончу... потом, но, в любом случае, того, что подробные описания гомосексуальных актов непременно будут - не ждите. Во-первых: не моя это все-таки тема - не моя ОСНОВНАЯ тема, во всяком случае. Во-вторых, СКУЧНО становится: простите уж, но секс, на мой взгляд - это приятное, но сиюминутное развлечение, иногда - это способ самоутверждения, но ничто большее. В редких случаях секс может стать мистерией... но, я не думаю, что подробные физиологические описания помогут читателям постичь смысл мистерии. :)) Короче - я умываю руки.
СОДЕРЖАНИЕ:
1. Пленник Валимара (наброски)
2. Пленник Утумно (не закончено)
3. Пленник Ангбанда (отсутствует) **
4. Пленник Минас-Тирита
5. Пленник Тол-ин-Гаурхот (наброски)
6. Плен по уговору (мелкий набросок)
7. Пленники Колец (не закончено) ***
8. Крушение Оков (наброски)
* Единственный автор, чьи тексты на данную тему я воспринимаю более-менее спокойно - это Мелф. Почему - разговор отдельный...
** О Маэдросе. Гомосексуальные отношения Нолдо с кем бы то ни было не предполагались. Предполагалось, что он станет невольным свидетелем взаимоотношений Мелькора и Саурона.
*** Рассказ о Первом Кольценосце полностью закончен. Здесь предполагалось еще наличие пары мелких эпизодов об изменениях в стиле общения Саурона с Лингулом и Гхаш.
ПЛЕННИК ВАЛИМАРА
(наброски)
Все началось с того, что после многих часов работы у горна Кузнец распустил учеников, но Артано приказал остаться. Он подозвал Майа к себе и указал сесть у своих ног.
Учитель и ученик долго сидели в тишине, глядя друг на друга. Артано первым начал отводить взгляд. Его смутило выражение глаз Валы – глаз золотисто-карих, яркость которых напоминала скорее металл, чем органическую субстанцию.
Наконец, Аулэ заговорил:
- Ты лучший из моих учеников. Ты превзошел в искусстве всех остальных моих Майар, Артано…
На похвалу надо было ответить. Но Майа не знал, что отвечать, и просто кивнул.
Кузнец такой сдержанности несколько удивился, однако вида не подал, и продолжил говорить:
- Ты доказал, что достоин моего доверия, и у меня есть поручения для тебя.
Артано понял к Аулэ лицо, не скрыв восторга в глазах.
- Самостоятельные?..
- Да. Решения тебе придется принимать самому, и с моей стороны не будет за тобой никакого надзора, - тут Кузнец улыбнулся. – Ты ведь давно мечтал о чем-то подобном, верно?
Майа поспешно закивал, потом начал благодарить в голос, однако запутался в словах и замолчал.
- Не спеши, - укоризненно напомнил Кузнец. – Суетливостью можно погубить любое дело.
Артано справился с непослушным языком и спросил:
- А что за поручение ты хочешь дать мне, господин?
Теперь уже взгляд отвел Аулэ.
- Об этом… мы поговорим чуть позже. Сначала, Артано, я должен задать тебе несколько вопросов.
- Вопросов? – переспросил Майа, подозревая, что учитель сейчас устроит ему экзамен. – Я готов отвечать.
Кузнец кивнул, но словно бы не на ответ ученика, а своим собственным мыслям.
- Вот и хорошо… Для начала ответь мне, Артано, почему нет у тебя друзей ни среди учеников моих, ни среди прочих Майар Валинора?
Такого вопроса Аулэндил не ожидал.
- Я дружен со всеми, - попытался возразить он. – И нет у меня недоброжелателей, учитель…
- Ты ровен со всеми, - поправил Аулэ, - но не близок ни с кем… Тебе это кажется правильным, ученик?
Майа замкнулся в себе. Он отвернулся от Кузнеца, и смотрел теперь в чуть тлеющие уголья топки.
- Не знаю, господин мой. Я не задумывался над этим.
…Он лгал. Ему приходилось задумываться и не раз. Он сам себе порой казался чужеродным всем тем, кто окружал его. Многие из Валар смотрели на него, как на какую-то диковинку: он схватывал их отношение на уровне танца необлеченных в слова образов, но не мог понять причины, по которой его выделяли из толпы прочих Майар. Причины и повода…
- Но разве тебе, ученик, никогда и ни кому не хотелось поведать радости свои, рассказать о своих успехах?
…Хотелось ли? Да, хотелось. Но он не видел того, кому стоило бы это рассказывать. Он не верил, что кто-либо способен искренне заинтересоваться его чувствами и думами…
- Нет, господин мой. Мне довольно того, что они есть.
Как видно, такого ответа Вала не ожидал.
Чувствовал ли он фальшь в словах Майа?.. Должен был чувствовать! Наверняка чувствовал! Но знания своего ничем не выдавал.
- Тогда… скажи мне, Артано, почему там, на заре времен, ты выбрал в наставники меня?
Майа непроизвольно вздрогнул. Нет – ему совсем не хотелось говорить на эту тему!
- А почему ты выбрал меня, учитель?
Ответить было легко, но отвечать правду не хотелось. Это ранило бы чувство Артано Аулэндила.
…Артано был одним из Майар, не имевших хозяина. Подобных ему Младших Стихий было еще около дюжины, но они быстро выбрали себе господ – или господа выбрали их. А вокруг Артано разгорелись нешуточные споры! Манвэ, Оромэ и сам Аулэ – ни один не хотел уступить другому. Поначалу и Намо был заинтересован, но, увидев, как разгорячились братья, предпочел устраниться. А потом, уже как посторонний наблюдатель, он подал совет: «Спросите его самого, к кому он идти хочет. Иначе так ни до чего и не договоритесь…» Дележ невысокого худенького черноволосого Майа, казавшегося невзрачным рядом с мускулистым златоволосым Эонвэ, уже сделавшим свой выбор в пользу Короля и теперь ревниво поглядывавшим на нежданного соперника, слишком затягивался, и утомленным спорщикам предложение понравилось. Когда у Артано спросили его мнения, он оглядел троих Великих Валар так, словно не понимал, чего они хотят от него. Взгляд черных глаз, казавшихся непропорционально большими на остроскулом лице, был потерянным. Он как будто искал кого-то и не мог найти. Вопрос пришлось повторять еще дважды, прежде чем Артано понял, чего от него хотят, и еще четыре раза, прежде чем он сделал выбор…
Кузнец молчал, а ученик не отводил от него пытливого взгляда.
- Почему я был ничей, учитель? – требовательно задал он новый вопрос, так и не дождавшись ответа на первый.
Ничейных Майар не бывает!.. Аулэ грустно рассмеялся про себя. Каждый Майа предназначен своему Вале… или своей Валиэ. Каждый Вала имеет своих Майар. Каждый… Кроме одного. Нет, Кузнецу определенно не нравился тот оборот, который приобретал разговор!..
- Отец сотворил Майар, подобных тебе, дав им многие способности и право выбора между ними...
Аулэ совсем не хотелось говорить то, что он думал на самом деле: «ничьи» Майар – сильнейшие из Майар - были сотворены, чтобы стать спутниками и помощниками сильнейшего из Валар, однако Диссонанс исказил и этот пункт изначального Плана.
«Мелькор сам виноват, что остался без спутников!» - попытался успокоить себя Кузнец.
Но успокоиться не получалось.
…Артано, как и остальные «ничьи» Майар, был ярок, как падучие звезды, и не похож в стремлениях своих и поведении своем ни на кого из Валар. Ни на кого, кроме Мелькора. Оно и понятно… Так и должно было быть: Майар были созданы вторыми – вслед за Валар и по подобию их. Все они были разными, и все же каждый из них в стержне своего духа был схож со своим Валой – Валой, которому его предназначил Эру… Порой Кузнец задавал себе вопрос, а знает ли о том, что потерял, сам Мелькор? Ведь Мятежный расстался с братьями и сестрами прежде, чем на Арде воплотились Майар…
Аулэ хранил молчание, а ученик тщетно искал его взгляд.
* * *
День начался плохо.
Владыка после полуночи улетел куда-то за пики вздыбленных две луны назад гор и вернулся только с рассветом.
Готмог не первый год размышлял над тем, чтобы проплавить в вершине сталактита Утумно хорошую дырку – большую дырку!.. дырку с заслонкой. Или, возможно, с дверями. Но Повелитель идею такого нововведения не одобрил, и приходилось слушаться. Дырка, на взгляд Готмога, была просто необходима: Властелин имел дурную привычку уходить и приходить через стены – проламывая их (как же без этого!), но когда у Черного Валы портилось настроение, и он припоминал поименно всех своих родственничков из Валинора, холодный ветер, рвавшийся в проломы, начинал его раздражать, и тогда он требовал от балрогов срочно заделать все щели. Их заделывали, но пару дней спустя они – право же, непостижимым образом! – появлялись снова, и процесс начинался по новой… Готмог подумывал, что если дырку сделать приличных размеров и вблизи от тронного зала, Господин перестанет ломать стены. Впрочем, уверенности в последнем пункте балрог не испытывал. Что если Властелину просто нравится именно так выходить наружу?.. Тут уж дверь никак не поможет: делай ты ее или нет!..
Итак, день начинался плохо: Владыка опять вышел через стену и вернулся через нее же. И едва он вернулся, Готмог услышал его зов. Поспешил материализоваться в тронном зале.
- Чего пожелает Властелин? – осведомился балрог, с тоской подумывая о заделке стенных разломов.
- Мне нужен Майа, - безо всяких предисловий, это была обычная манера разговора Черного Валы, сообщил Мелькор.
- Ну, так… а мы кто? – не понял балрог.
Вала поморщился.
- Вы – Майар, конечно, но и мои творения. Нет! Мне нужен нормальный Майа, самый обычный, такой, какой есть у моих братьев… - тут же он сам перебил себя: - Хотя, нет! Мне нужен не обычный, а лучший.
Готмог задумчиво почесал кожу вокруг костяного нароста на правом крыле.
- Из Светлых, что ли?.. Эти по доброй воле не пойдут…
- Так надо сделать, чтобы пошли! – рыкнул Вала.
…Нет, Мелькор, сегодня явно находился не в самом благодушном настроении!..
- А зачем? – продолжал недоумевать балрог. – Тебе нас что ли мало, Владыка?
Владыка был сердит, а потому одной эмоции его, без зримого действия, хватило, чтобы отшвырнуть балрога от трона, протащить по всему залу и шмякнуть об стену.
- Я высказал свое пожелание! – проревел он. – Тебе этого мало?!
Вообще-то, Готмогу было мало. Однако, учитывая обстоятельства, он не стал акцентировать на этом внимание, а только вскарабкался на ноги, потирая ушибленный хребет и сердито бормоча что-то сквозь зубы.
- Оно, конечно, так, Властелин, - осторожно заговорил балрог, оправившись после удара, - и мы когда-то Светлыми были… только вот, все те, кто хотел уйти к тебе по своей воле, уже давно здесь, у твоего трона. А если тебе нужен был нормальный Майа, зачем было всем нам такие тела давать? Был бы тебе нормальный Майа, если бы ты кого-нибудь из нас в изначальном теле оставил…
Готмог очень даже предполагал, что на такую его тираду последует очередная вспышка гнева со стороны Черного Валы. Но тот только насупился, уставился куда-то в потолок, а потом принялся шарить глазами по рельефами огромного полутемного зала, выстукивая при этом пальцами по подлокотнику трона рваный ритм.
- Что, Владыка, все мы чем-то на эту роль не подходили?.. Или тебе тогда еще не нужен был нормальный, - балрог выделил это слово голосом, подпустив толику насмешки, хоть такой выкрутас и был чреват неприятными последствиями, - Майа?..
Мелькор сумрачно взглянул на инфернального слугу.
- Ну, не нужен был… Да! А теперь нужен стал. И что ты находишь тут смешного?!
Готмог осторожно подошел ближе к трону и стал напротив Черного Валы, переминаясь с ноги на ногу.
- Да ничего особенно смешного, Повелитель. Только вот, думается мне, что не спроста тебе вдруг нормальный Майа понадобился… И недаром тебе ветры из щелей такими холодными кажутся…
Балрог тщетно подбирал слова, раздумывая, как бы потактичнее высказать то, что подозревал уже давно: Черный Вала был одинок; он знал, куда направить разрушительную энергию свою, но не мог найти выхода – найти объекта для того нежного тепла, которое помимо воли копилось в душе, и, не имея выражения, оборачивалось тоской.
- Хочешь, мы украдем для тебя какую-нибудь Валиэ? – наконец, решился Готмог.
Мелькор скривился.
- Мне не нужна Валиэ! Мне нужен Майа.
Балрог предпринял еще одну попытку:
- Даже Варда?
- Она прежде всего! – отрезал Черный Вала. – Мне нужен Майа. Все – точка! И у меня уже есть несколько кандидатур…
Готмог вздохнул. В глубине души он считал, что Владыка идет на поводу у своей очередной блажи, и того бедного Майа, которого выберет Мелькор, после пары месяцев в Утумно будет ждать незавидная судьба. Хорошо, если Владыка прикажет ему просто сменить тело, как было с остальными, и самим Готмогом в том числе… А ведь все может сложится и хуже.
- И кто эти счастливчики, Повелитель?
- Эонвэ, Олорин и… Артано.
- Ты выделил последнее имя, Владыка…
- Да. Так же, как я выбрал этих троих изо всех остальных Майар, так же и из их тройки меня больше прочих интересует Артано Аулэндил. Расскажи мне все, что знаешь о нем.
<...>
* * *
…Больше прочих мест его привлекали горы. Внутренний огонь, отблеск Огня Творения, что так ценил в нем Аулэ, неудержимо влек его к залежам металлов, драгоценных и полудрагоценных камней. Однако в ландшафтах лесов и полей он тоже находил свою прелесть.
Он знал, что подошел слишком близко к тем местам, которые уже не первое столетие считались вотчиной Врага, однако здесь же он обнаружил наиболее богатые залежи природных ресурсов из всех, что встретились ему за время его странствий. Он не мог уйти отсюда просто так – просто из опасения быть пойманным. И он проводил сутки за сутками, исследуя горные породы, лишь время от времени давая себе краткосрочный отдых в ближайшем леске, на полянке или на берегу узкой речушки, берущей свое начало где-то в подземных недрах и низвергавшийся маленьким водопадом с горных круч, окружавших Утумно.
Иногда Артано в своих исследованиях забывал об осторожности и заходил по горным тропам так далеко, что черная громада Утумно на горизонте становилась отчетливо видна. Опомнившись, он неизменно поворачивал назад, хотя какое-то странное чувство сродни любопытству звало его дальше. Он исходил весь Белерианд, исполняя задание своего Мастера, и хотя здешние места были намного опаснее нейтральных земель, Майа терзался подозрениями, что они же и наиболее богаты природными ресурсами. Ведь не спроста же Мелькор выстроил свою крепость в этом мрачном и неприветливом краю! Очень хотелось проверить свое предположение, но стремления свои Артано укрощал, вспоминая слова, которыми напутствовал его Аулэ: «Никогда не забывай об осторожности! Лучше оставить часть тайн земным недрам, в которых они хранятся, чем пасть жертвой черной зависти и ненависти Врага.» Воспоминание позволяло укротить исследовательский пыл, и Майа всегда поворачивал назад, едва заприметив у линии горизонта башни Утумно в окружении скалистых пиков, от которых они были почти неотличимы.
Артано не знал, что здешние горы далеко не так пустынны, как кажется на первых взгляд, и давно уже за ним наблюдает ни одна пара глаз, не привыкших встречать в здешнем негостеприимном краю незнакомцев. Потому для него явилось полной неожиданностью присутствие гостя на полянке у опушки леса, где Майа предпочитал проводить часы отдыха после многодневных блужданий в горах.
Гость был мужского пола и не похож ни на одно из созданий Валар, встреченных Артано Аулэндилом ранее. Он был очень высок по меркам Майар, и по всем внушительным размерам своим – и росту, и мускулатуре был ближе к Валар, чем к Младшим Айнур. Однако Валой он не был: Артано не требовалось задумываться над этим вопросом, чтобы знать ответ – присутствие любого из Старших Стихий ощущалось совершенно особенным образом, и даже что-то в плетении силовых линий мироздания менялось при их приближении – это было похоже на мелкую рябь от ветра на тонкой ткани бытия.
Майа принялся пристально рассматривать нежданного гостя. Смуглая кожа с бронзовым отливом лоснится в изменчивом свете, пламенно-рыжие волосы длиной до плеч обрамляют широкоскулое лицо. Глаза напоминают цветом расплавленный металл, свободный разворот плеч, мощные руки с большими ладонями, и ноги, словно колонны. И кожистые крылья за спиной, сейчас сложенные так, что над плечами и ниже колен видны на них костяные шипы-наросты. Нельзя сказать, что гость излучает угрозу, но и безобидным его облик при всем желании назвать было нельзя. Из одежды на нем только черные кожаные штаны, широкая грудная клетка заросла рыжей шерстью. На поясе оружие: меч в простых ножнах – у левого бедра и свернутый хлыст с тяжелой рукоятью – у правого. Всю фигуру гостя окутывало марево жара, как бывает над языками пламени костра, и Артано подозревал, что если жар чувствуется на таком расстоянии от незнакомца, на котором находился он, то вблизи он станет еще явственнее. Даже на взгляд это марево ближе к фигуре гостя казалось… гуще, плотнее, если можно так выразиться, и напоминало уже скорее сам огонь, чем бесцветный ореол над ним.
Гость, ни слова не говоря, не двигаясь с места и почти не мигая, рассматривал в ответ Артано. Чувствуя этот пристальный изучающий взгляд, Майа начал нервничать и первым нарушил молчание:
- Кто ты, незнакомец? – гость склонил голову к левому плечу и продолжил безмолвно его рассматривать; тогда Артано решил, что должен первым сделать шаг к сближению: - Меня зовут Артано Аулэндил, и в здешние края я пришел по поручению моего Валы. А кто ты такой и что делаешь здесь?
Гость, наконец, соизволил ответить, а Майа отметил про себя, что голос у него низкий, рокочущий, но не лишенный благозвучности.
- Я здесь с теми же целями, что и ты, Светлый.
Так… Ну, теперь, по крайней мере, можно не гадать, кто такой этот незнакомец, друг он или враг. Артано приходилось слышать страшные рассказы о том, что стало с ушедшими к Мелькору Майар, и теперь видел своими собственными глазами – тело этого существа не имело ничего общего с фана.
Голос Майа невольно упал до шепота:
- Ты… балрог?
Гость просто кивнул.
- И тебя послал... – Артано на секунду замешкался, понимая, что говорить «Враг» будет не разумно на его месте, - Мелькор?.. Зачем? Ты тоже ищешь руды?
Балрог молчал, но в его глазах Майа заметил искорки веселого любопытства, словно его слова и все его поведение чем-то порадовали и одновременно насмешили это чудовище. Наконец, насмотревшись на взволнованное и слегка обескураженное лицо Артано вдоволь, балрог соизволил ответить.
- Где тут жилы, я и так знаю. А искал я тебя.
Артано вдруг вспомнил, что гость так и не представился, однако не стал концентрировать на этом внимание, поскольку его больше занимал другой вопрос.
- Зачем?
- Да вот, - Темный, казалось, чуть смутился, - повидаться хотел. Ты меня не помнишь, Артано?
Нет, Артано его не помнил. Никого подобного ему не приходилось видеть ни в Валиноре, ни в Белерианде.
- Я раньше выглядел иначе, - и балрог назвал имя.
Артано не поверил. Это существо не могло быть тем Майа, которого он помнил, и который, чего уж тут скрывать, был одним из тех немногих Айнур, перед кем Артано Аулэндил был готов порой приоткрыть завесу своей вечной отстраненности, замкнутости, сдержанности.
- Это плохая шутка, - пасмурно отозвался ученик Кузнеца.
Балрог пожал плечами. Казалось, что он не слишком-то расстроен тем, что ему не поверили. Во всяком случае, доказывать свою правоту, приводя в ее пользу аргументы, он явно не собирался. Оставив не принесшую плодов тему, он с места в карьер перешел к главному.
- Я здесь, Артано, для того, чтобы передать тебе приглашение от моего Владыки. Он хочет говорить с тобой.
Глаза Артано Аулэндила удивленно расширились, а в голове мысли замелькали с небывалой скоростью. Враг?.. Приглашает его к себе? Зачем? Что ему нужно? Стоит ли идти? Разумно ли будет отказываться? Какие могут быть последствия у отказа? А у согласия? И самое главное – вопрос к самому себе: хочется идти или нет? Да, хочется. Любопытно. Но ведь Учитель предупреждал об опасности… Похоже, что войти в Утумно будет легко, но вот выйти…
Тут балрог, с усмешкой наблюдавший за сменой эмоций на лице Светлого Майа, сказал то, чего по всем законам логики говорить был не должен:
- Уносил бы ты отсюда ноги, Артано! На первый раз я могу сказать Владыке, что не нашел тебя, но если ему приспичит, он меня ведь и во второй раз за тобой отправит… И тогда я должен буду тебя привести в любом случае. Ну, разве что ты за Морем спрячешься…
Артано было не знакомо чувство страха, и прятаться от опасности ему казалось унизительным.
- Я еще не закончил здесь свои дела,.. – начал было он отвечать.
Но балрог рявкнул:
- Глупо! Ты у нас тут на виду, как по Лориэну слоняешься, Владыка ведь может и сам за тобой прийти…
- Да зачем я ему нужен? – выразил, наконец, свое непонимание Артано.
Балрог сразу притух и принялся рассматривать стволы деревьев.
- Поговорить он хочет, я же сказал, - отозвался он невнятно.
В душу Артано начали закрадываться нехорошие подозрения.
- Я на его сторону не перейду… Мне нравится творить. Я не разрушитель.
«Да и, кроме того, - добавил он про себя, - меня мое фана вполне устраивает. И в подобное чудовище у меня нет никакого желания превращаться…»
Балрог чуть слышно хмыкнул.
- Ты думаешь, Владыке нужно твое согласие? – перебил сам себя: - Хотя ты прав, твое – нужно. Только поэтому я с тобой здесь болтаю, время трачу в пустую… Но ты все равно не думай о себе слишком много: не захочешь идти – силком потащу.
После столь многообещающего заявления, балрог надолго замолчал и стал ждать ответа от своего собеседника. Артано глубоко задумался.
<...>
* * *
<...>
Артано поежился, косясь на пролом в стене.
- Мне холодно, учитель. Совсем ничего не хочется на таком сильном ветру…
Готмог, притаившийся за сталагмитом, подумал: ну вот, сейчас Владыка начнет созывать балрогов, чтобы очередную дыру в очередной раз заделать. Но… О чудо!
Черный Вала с тревогой взглянул на худенького Майа и сказал:
- Пожалуй, этой пещере не помешает немножко уюта. Давно пора сделать в доме нормальные двери!
ПЛЕННИК УТУМНО
День прошел буднично.
…Когда Артано проснулся, светало. Мелькор уже ждал его, стоя на подоконнике под самым сводом тронного зала, и его темная фигура издалека казалась тонкой, изящной и стройной – будучи вблизи Майа не часто замечал это: Мелькор был настолько крупнее его, что вблизи казался ему громадой, как и все прочие Валар.
Оттолкнувшись от пола, Артано взлетел к окну и встал рядом с Валой.
- Проснулся, малыш? – улыбнулся тот и с небрежной нежностью обнял за талию.
Они долго летали, где придется. Один раз приземлялись в лесу, и там искупались в прохладном, схваченным первым ледком озерце; второй раз – у новых копий, которые недавно начали разрабатывать по приказу Мелькора орки и тролли…
В Утумно вернулись под вечер – оба радостно возбужденные, в приподнятом настроении. Артано даже не стал ждать, когда Черный Вала выразит свои желания словами – едва лишь тот уселся на трон, Майа уже оказался перед ним, торопливо развязывая тесемки его брюк и приспуская их на бедра, чувствуя, как собственное его естество пульсирует от притока крови. Он целовал Мелькора долго и нежно, слыша звон в ушах и ощущая, как мутится от всепоглощающей радости рассудок. К своему члену он так ни разу и не прикоснулся рукой – не только рот, но и обе руки его ласкали Властелина, - однако кончил он первым, а на то, чтобы удовлетворить Мелькора потребовалось еще минуты четыре. Услышав негромкий непроизвольный стон своего Валы и проглотив горячий густой, чуть горьковатый поток его семени, Майа перекатился с колен и сел, потом сполз на четыре ступеньки вниз и устроился на полу, у подножия трона, опершись спиной о торец его подлокотника.
Мелькор молчал: не позвал его назад и даже не сказал ни одного ласкового слова, как поступал обычно. Когда они находились так близко, как сейчас, и эманации духовной составляющей их фана почти сливались, Артано мог видеть с незамутненной четкостью мысли и чувства своего учителя и господина. Сейчас он чувствовал, что хотя физически Мелькор удовлетворен, на душе у него неспокойно, и его мучают какие-то потаенные желания и навязчивые думы.
Около часа они сидели молча, прислушиваясь к шороху ветра. Потом Майа не выдержал и заговорил, надеясь, что сможет помочь. Ему было тяжело слышать отголоски душевных метаний Черного Валы.
- Что с тобой? – спросил Артано, запрокидывая голову назад, чтобы видеть лицо своего Валы, и соблазнительно выгибая при этом спину.
Впрочем, Майа совсем не думал о том, что выглядит соблазнительно. Он просто вел себя естественно – так, как привык. Естественнее было откинуть голову назад, чуть изогнувшись при этом телом, чем поворачиваться всем корпусом и поднимать голову вверх: в ходе этого движения пришлось бы, наверное, еще и на руку опереться, потом оказаться на коленях или же встать на ноги. Лишних движений делать не хотелось.
- Идея, - глухо отозвался Мелькор, в очередной раз замечая, что грациозные движения гибкого тела Артано, вызывают в нем почти мгновенное возбуждение.
- Что за идея? – любопытства у Майа за последние месяцы ничуть не поубавилось.
…Идея мучила Мелькора не первую неделю. Она засела в голове и неотвязно зудела, подобно какой-нибудь большой мухе. И зачем только Йаванна создала этих проклятых мух?!
Черный Вала в очередной раз подумал, что предыдущая его идея была очень хороша – но явно не достаточна. Даже после ночи, от заката до рассвета наполненной ласками, Мелькору все еще чего-то не хватало. Если бы он попросту не выставлял Артано за дверь, игры продолжались бы круглосуточно. Именно однажды утром, выпроводив ученика из тронного зала, Вала глубоко задумался. В принципе, он знал, чего именно ему хочется, но не совсем понимал, как желаемое получить от Артано. В какой-то безумный миг он подумывал даже о том, чтобы поэкспериментировать с физической формой своего Майа, добавив его телу явно недостающую, но такую желанную дырочку, но потом отверг дурацкую идею. Получится ли из этих экспериментов что-то путное – еще не факт, а Артано у него один, подопытного материала не имеется, так что если ошибка выйдет, он не только своего не добьется, но и то, что имеет сейчас, потеряет. Тогда Мелькор стал раздумывать над тем, нельзя ли как-нибудь по-новому использовать то, что у Майа и так имеется. Идея запала в голову и никак не хотела оттуда уходить…
«Надо проверить!» - решил Мелькор, уже предчувствуя, что если он сейчас прикажет Артано развернуться к нему и заняться делом, тот послушается, и продолжится обычная тягомотина – конечно, приятная тягомотина, очень приятная, но уже начавшая в последнее время Черному Вале сильно надоедать.
Сейчас был подходящий момент, чтобы проверить пресловутую идею.
- Раздевайся, - велел он выжидающе смотревшему на него Майа.
- Зачем? – не понял Артано.
- Делай, как тебе велят, - в голосе Мелькора возникла некоторая напряженность, так как у него существовали нехорошие подозрения, что даже если идея окажется осуществимой, Артано она не понравится.
Майа удивленно похлопал длинными ресницами, но послушно взобрался на ноги и начал разоблачаться. Узкие брюки и куртка, надетая поверх льняной рубашки, потом сапоги. Когда он встал перед своим Валой обнаженный, лишь в плаще длинных смоляных волос, Мелькор судорожно вздохнул, ощущая, что тот орган его тела, который у Детей Эру считался предназначенным для деторождения, а Валар, вроде как, и вовсе ни к чему не был нужен, уже стоит, готовый к новым играм.
«Чуть погодя, - обуздал себя Черный Вала. – Если с идеей ничего не выйдет…»
Артано стоял в паре шагов от трона, поеживаясь на сквозняке и продолжая недоуменно хлопать своими слишком большими для такого худенького тонкого лица глазищами.
- Подойди… Ну, подойди ближе! Так… Теперь спиной повернись.
Мелькор осторожно провел пальцами вдоль острых косточек хребта, по гладкой шелковистой и прохладной коже, и такой бледной, что она казалась почти прозрачной. Его рука опустилась ниже, по небольшому прогибу позвоночника у талии, по маленьким округлостям поджарых ягодиц и отыскала ту дырочку, которая собственно и была сосредоточение так мучившей Валу идеи.
Артано молчал, только переступая время от времени босыми ногами. Наверное, ступенька трона была холодной. Майа не выдержал молчания в тот момент, когда почувствовал, что пальцы Мелькора осторожно трогают узкое колечко мышц между его ягодицами.
- Что ты делаешь, учитель?
Вала не ответил, вместо этого он без предупреждения ввел в отверстие палец.
Артано взвизгнул от неожиданности и рванулся куда-то вперед и в сторону. Он несомненно упал бы и что-нибудь расшиб себе о каменные ступеньки, если бы Мелькор не успел подхватить его.
- Тихо, тихо, успокойся, - Черный Вала старался говорить, как можно более ласково, так как чувствовал дрожь худенького тела Майа, казавшегося ему таким хрупким. – Чего ты испугался? Что такого страшного произошло?
Он усадил Артано себе на колено и некоторое время успокаивал, поглаживая по спине и говоря какую-то чепуху, и смиряя в себе торопливость, так как кровь пульсировала в висках бешеным ритмом, а возбуждение становилось непереносимым, почти болезненным. Майа бросил только один короткий взгляд на то место, где член Черного Валы распирал брюки, и отвел глаза. Потом он только молча кивал в ответ на болтовню Мелькора и нервно покусывал губы. Наконец, его удалось уговорить подняться на ноги.
На этот раз Мелькор придерживал его одной рукой за бедро, не желая повторения всяких там головокружительных скачков. Палец он ввел быстро, ощутив, как Артано вздрогнул всем телом, но вырваться Майа не попытался – и это одно уже было хорошо. Слегка пошевелив пальцем и, убедившись, что предположения соответствуют действительности, Мелькор ввел в отверстие второй палец, за ним почти сразу третий. Тело Артано снова начала бить мелкая дрожь. Мелькор подвигал пальцами, пытаясь чуть расширить проход. Как он и предполагал, мышцы были эластичными – конечно, не такими эластичными, как в детородном органе женщины, но достаточно эластичными для того, что требовалось. Он убрал руку и откинулся на спинку трона, принявшись развязывать тесемки своих штанов.
Когда он положил обе ладони на бедра Артано и потянул Майа к себе, тот попытался вырваться. Конечно же, Мелькор ему этого не позволил. Обхватив его тело руками и подведя ладони под бедра, он развел ему ягодицы, собираясь попросту посадить Майю на себя.
- Нет, господин мой, пожалуйста, нет! – в первый момент Артано выкрикнул протест, потом голос его упал до шепота; он повторял одно и тоже, как заведенный, и предпринимал бесплодные попытки вырваться из кольца державших его рук. – Он слишком большой! Он слишком большой!.. Пожалуйста – нет! Нет, господин мой, пожалуйста…
Черный Вала его не слушал: он обнаружил, что выбранная поза ему не удобна, а, учитывая то, что верткий мальчишка пытается вырваться, дело никак не ладится. Мелькора уже и самого трясло, а долго сдерживаемое желание требовало удовлетворения.
Он поднялся с трона как был, с Майа на руках, спустившись на пару ступенек, развернулся и опустил Артано на колени, пригнув его туловище к сидению трона. Майа опять попытался ускользнуть, однако спереди была спинка каменного трона, по бокам - высокие подлокотники, а на спину ему давила тяжелая рука Валы. Он всхлипнул как-то потеряно и перестал дергаться – все равно знал, что ему некуда бежать.
Мелькор и сам опустился позади Артано на колени, и сразу понял: да, так действительно лучше! Мышцы маленьких поджарых ягодиц перед ним были напряжены так, словно это могло чем-то помочь Артано. Тут Мелькор вспомнил, как Майа кричал и вырывался, и с мимолетной лаской погладил его по спине, уже пристраиваясь сзади. На последнее не ушло много времени: он просто раздвинул колени Артано своим коленом, встал между ними, руками развел напряженные ягодицы и расположил член напротив той дырочки, которая, как оказалось, и мужчину позволяла на время превратить в бабу.
Почувствовав, как головка члена Мелькора коснулась его ануса, Артано последний раз прошептал безнадежно:
- Не надо, пожалуйста, не надо…
Мелькор вошел резким толчком, но только наполовину, и так остановился, захваченный вихрем новых удивительных ощущений и еще помня где-то в глубине сознания – но где-то уже очень в глубине! – что Артано может быть больно.
Артано было не просто больно – ему было очень больно, он даже не подозревал, что может существовать такая боль. Это превосходило худшие его опасения. Впрочем, сейчас он об этих опасениях уже не помнил, он просто заорал душой и в голос – и орал так, что Готмог, находившийся на много этажей ниже, в подземельях балрогов, помчался по Утумно выяснять, кого тут режут, и почему без него.
Пережив первый шквал ощущений – горячо, очень горячо, и так тесно, что от одного этого можно кончить, - Мелькор начал двигаться. Он так и не вошел полностью, еще помня об Артано и слыша его ор. Он кончил быстро, так как был давно возбужден, да и прелюдия заняла немало времени, расслабленно присел на ступеньку и откинулся головой к подлокотнику – так сидел в начале вечера Майа, который стоял сейчас рядом на коленях, уткнувшись лицом в сложенные на каменном сидении руки. Он перестал орать, и теперь были слышны только его тихие всхлипывания.
В дверь сунулся было Готмог, вылупил глаза на странную картину и быстро смылся.
Мелькор медленно перевел взгляд с каменной кладки пола под собой на Артано. Сперва его взгляд упал на узкую щиколотку, поднялся вверх по стройной лодыжке и… Накатила волна. Раньше он никогда не возбуждался после первого раза так быстро – хоть десять минут, но проходило. Теперь было иначе: готовность пришла сразу, уши словно заложило потусторонним гулом, возникшее желание было столь сильным, что отзывалось биением крови во всем теле, а взгляд притягивала чуть расширенная дырочка и капелька крови, повисшая на маленькой поджарой ягодице – Майа не переменил позы, ему было больно двигаться.
«Кровь, - как-то отстраненно подумал Мелькор. – Бедный мальчик… Зря я это сделал, плохая была идея…»
А потом мысли кончились. Капелька крови сорвалась с ягодицы и потекла по бедру.
У Мелькора словно бы помутился разум. Он резко приподнялся, притянул к себе бедра не ожидавшего этого Артано, который думал, что пытка уже закончилась, и вогнал в него член сразу на всю глубину. Майа выгнулся дугой и отчаянно закричал…
Еще два раза после первого Артано кричал, потом стонал, потом стали слышны только горловые всхлипывания, потом исчезли и они, и только худенькое тело Майа продолжало вздрагивать в такт с ударами рвавшего его нутро члена. Мелькор не замечал, что по ногам Майа бегут – уже не сочатся, не текут, а бегут – струйки крови, лишь отметил мимолетно, что ощущения его немного изменились: стало еще горячее, но более скользко. Это новое ощущение пьянило Черного Валу, и он продолжал раз за разом, почти без перерывов, стремясь впитать, постигнуть эти новые ощущения, насытиться ими вполне. Мелькор не замечал, что сам уже весь перемазался в крови Артано, что от нее намокли уже его брюки, которые Вала так и не снял. Сладостное безумие, напоминавшее исступление, начало отступать только тогда, когда тело Майа после очередного толчка начало безвольно соскальзывать с сидения трона. Мелькор все-таки кончил и на этот раз и, затем только, скрутив похотливого зверя, требовавшего «еще! еще!», потянулся к Артано и перевернул его на спину.
Грязные разводы от слез. Щеки и лоб исцарапаны неровным, грубо обработанным камнем скамьи. Глаза закрыты, а под ними глубокие тени, похожие на синяки. Губы искусаны в кровь, и на подбородке засохла капелька крови.
Кровь…
Словно очнувшись ото сна, Черный Вала заметил, что ладони его в бурых разводах, а весь пол под троном и три верхние ступеньки заляпаны бурыми, уже подсохшими, и совсем свежими ярко алыми пятнами. Он перевел взгляд на Артано. Тот ниже пояса весь был перепачкан кровью, и она продолжала сочиться, но теперь уже медленнее, по его ногам. На спине Майа и на животе – Артано лежал теперь на боку, и Мелькор мог это видеть – остались смазанные следы окровавленных ладоней.
В удушливый миг паники Черный Вала испугался, что развоплотил своего маленького, забавного, дивно красивого Майа. Но нет, тот дышал, и сердце его мерно билось. Просто обморок…
Нет, не просто!
Мелькор редко был склонен в чем-либо обвинять себя, но на этот раз его вина вопияла. Как он мог забыть об Артано?!.. Ведь понимал же, с самого начала понимал, что тому придется несладко. Ведь думал же, вплоть до самого начала думал, что это будет только попытка – осторожная попытка! – и если Артано станет плохо, они больше никогда не будут ее повторять. И где же оказались все его благие намерения?.. Он – Вала, Первый из Айнур, потерял над собой контроль, стремясь продлить наслаждение. Артано лежит чуть живой. И как ему посмотреть в глаза, когда он очнется?..
«Сколько же я его имел?»
Мелькор поднял взгляд к окну. Стояла ночь, но он не знал та ли это ночь, когда он пошел на поводу у своей восхитительно сладкой в процессе и такой ужасной по результатам идеи. Кажется, в том безумии, которое туманило его память, хранились воспоминания о восходящем солнце и длинных полосах света на полу.
Артано слабо застонал и чуть шевельнулся. Мелькор мгновенно придвинулся ближе и взял его левую руку в свои ладони.
Майа открыл глаза. Сначала взгляд его был отсутствующем и неосмысленным, но это продолжалось не дольше секунды. Потом в его глазах холодной ледышкой застыл ужас, а черты лица исказила такая мука, что Мелькору захотелось немедленно начать биться головой о стену. Артано вырвал свою руку из пальцев Мелькора, и движение это было странно размазанным, как будто бы тело не слушалось Майа. Он попытался откатиться от Валы, но фана скрутила судорога боли. Слезы почти сразу хлынули из его глаз, как только он очнулся, но едва ли он замечал это. Губы чуть шевельнулись, как будто пытаясь что-то произнести.
Мелькор решительно встал на ноги и, наклонившись, поднял на руки легкое тело Майа. Тот застонал громче, попытался оттолкнуть Валу, упершись рукой ему в грудь, потом бессильно обмяк, во второй раз потеряв сознание. Так было даже лучше: теперь, когда безумие прошло, Мелькору было страшно прикоснуться своим разумом к разуму Артано, но, даже не делая этого, он слышал отголоски его боли.
Черный Вала завернул бесчувственное тело Майа в плащ и вышел из тронной залы. Верхний этаж он миновал быстрым шагом, направляясь к лестнице. Орки и темные эльфы * не подходили для его нужд, здоровье Артано он мог доверить только другому Майа.
…Готмог тяжелым взглядом проводил своего Владыку, когда тот почти выбежал из подземелья балрогов, оставив здесь свою ношу.
- Я ведь говорил, что добром это не кончится, - Готмог сумрачно покосился на собратьев. – Лучше уж через огонь ему было пройти, как мы, чем через такое…
* * *
В беспамятстве и бреду, где-то на грани между бодрствованием и кошмарами отдаленно напоминающего сон забытья, Артано провел больше четырех суток. Балроги выхаживали его, как могли. В основном их помощь заключалась в бесконтрольном вливании энергии в его измученное тело и постоянном внушении образов покоя и защищенности его перепуганному, отупевшему от ужаса разуму.
На пятый день Артано пришел в себя. Не смотря на слабость и ноющую боль во всем теле, сразу же попытался подняться на ноги. Это ему не удалось, только боль местами стала резкой и пульсирующей. Тогда Майа остался сидеть – боком, на бедре, опираясь на руку - там же, где и лежал: на своем черном плаще, расстеленном на голых плитах пола. За все время своих перемещений он не издал ни звука, только кусал губы, и тонкие черты его лица болезненно искажались.
Подошел Готмог и присел рядом на корточки. От него пахнуло ощутимым жаром. Раньше Артано мало обращал внимания на такие частности, а сейчас вот отчего-то подумалось, что если прикоснуться к балрогу, не контролируя своей метафизики, то можно серьезно обжечься. Майа больше не верил в неуязвимость собственного тела.
- Как ты?
Артано отвел глаза и некоторое время смотрел в пол. Готмог не торопил его с ответом. Возможно, понимал, о чем тот думает: если скажет «хорошо», это будет очевидной ложью, если скажет «плохо», позднее можно будет упрекать его в том, что он жаловался.
- Не знаю, - наконец, ответил Артано. – Средне. Я давно здесь?
Готмог ответил и пояснил, - чтобы Майа не мучился догадками, как оказался здесь - что принес его сюда Владыка. Выслушав, Артано снова замкнулся в молчании, и тогда балрог решил добавить:
- Больше он к нам не заходил, но спрашивает о тебе почти каждый час, если здесь находится, а не улетел куда-нибудь…
Артано отрывисто кивнул. Готмогу по-прежнему не удавалось встретиться с ним взглядом.
Тягостное молчание затянулось надолго. Готмог старался не смотреть на Артано и шарил взглядом по стенам пещеры. Потом то ли увидел краем глаза, то ли почувствовал, что Майа пошевелился и перевел на него взгляд.
- Мне надо отдохнуть, - хотя голос Артано и звучал твердо, в интонации его была какая-то мучительная нотка: словно Майа боялся в ответ услышать упрек в слабости.
- Да, конечно, - облегченно согласился Готмог, больше всего опасавшийся истерики со стороны Артано. – Ложись, отдыхай. У нас здесь днем обычно спокойно. А когда наши вернуться, и если шуметь начнут, я их разгоню…
- Нет. Я хотел бы в одиночестве.
…Что он имеет в виду?..
Балрог предпринял очередную попытку найти взгляд Артано, но положительного результата не добился. Пару минут потратив на размышления, Готмог сообразил следующее: у Артано нет своей комнаты в замке, ведь до сих пор он и дни, и ночи проводил рядом с Мелькором; Артано сейчас не хочет никого видеть – и Мелькора в первую очередь, что объяснимо и закономерно; надо помочь Артано осуществить его желание, так его фана быстрее исцелится. А еще Готмог мимоходом, но не в первый раз отметил мысленно, что ему жаль этого худенького черноволосого Майа.
Балрог поднялся на ноги.
- Я все устрою, - и добавил почти просительно: - А ты лег бы, полежал все-таки…
Артано послушался. Он даже, кажется, слегка расслабился, тело его уже не казалось таким напряженным, словно скрученным судорогой, как в начале разговора. И он даже позволил сорваться с губ еле слышному стону, когда опустился обратно на плащ.
Покинув пещеры балрогов, Готмог направился в верхние этажи цитадели.
…Небольшую комнатку с высокими потолками, видом из окна на остывающее лавовое озеро и черную равнину с фонтанчиками гейзеров он выбрал без труда – большая часть помещений Утумно пустовала. Правда, в комнате не было мебели, но это была не беда. По дороге к тронному залу Готмог словил попавшегося на пути эльфа, объяснил ему, что требуется сделать, и немного порычал на малыша для острастки, так что тот побежал выполнять приказ со всех ног.
Уже подходя к тронному залу, балрог вспомнил еще одну деталь, которую упустил из виду раньше: Артано требовалась одежда. Старая была вся перемазана в крови и задубела, слуги сожгли ее, когда прибирались в тронном зале, а второго комплекта одежды у Артано не было. Пришлось отлавливать еще одного эльфа и объяснять ему задание, на глаз прикидывая и пересказывая размеры и фасон.
Но, наконец, с промежуточными делами было покончено, и Готмог, приотворив огромную створку двери, вошел в тронный зал. Поговорить с Мелькором и получить его одобрение или хотя бы просто разрешение – это сейчас было самым главным.
Черный Вала был на месте - сидел на троне, закинув ногу на ногу и уставившись в потолок, - хотя Готмог сильно опасался, что не застанет его. Владыка в последнее время мало бывал в тронном зале, его скорее можно было найти в одном из длинных запутанных коридоров Утумно, чем здесь. За четыре дня, прошедших с достопамятного инцидента, Мелькор редко покидал твердыню, но и в тронном зале, где все собственно и произошло, подолгу находиться не мог. Наверное, слишком ярки были его воспоминания.
Переступив порог, Готмог поклонился и замер.
Мелькор взволновался не на шутку, заметив балрога с похоронным выражением на лице. Даже вперед подался, вцепившись в подлокотники трона так, что побелели пальцы.
- Что с ним? Что случилось?!
Готмог прокашлялся, наблюдая, как багровеет при этом от ярости лицо Валы, и ответил:
- Он пришел в себя, Владыка.
Мелькор облегченно выдохнул и, откинувшись на спинку трона, прикрыл глаза. Но затишье в его эмоциях наступило лишь на долю минуты. Через мгновение он уже был на ногах, решительным шагом направляясь к двери.
- Пойдем. Я хочу немедленно поговорить с ним!
Готмог, загораживавший выход своей массивной фигурой, не пошевелился, и не подумав уступить дорогу Властелину.
- Не стоит этого делать сейчас, Владыка.
В первый момент Мелькор не понял ответа, а, поняв, немало удивился наглости слуги. Он подумывал о том, чтобы рассердиться, но любопытство оказалось сильнее.
- Почему это?
Готмог отвел взгляд и заговорил, глядя в сторону и стараясь не встречаться глазами с Властелином.
- Дай ему время прийти в себя, Владыка. Хотя физически ему и стало лучше, но дух его в полном смятении… Мне кажется, он не понимает, за что ты так с ним поступил…
- Это было не наказание! – резко перебил Мелькор. – Это... – небывалое дело: Черный Вала смутился, и во взгляд его закралась тоска, - была ошибка…
Готмог мрачно вздохнул; ему казалось, что такое безответственное слово, как «ошибка», не может являться оправданием состояния черноволосого Майа.
- Владыка, ты пойми, он боится…
Мелькор тяжело привалился к стене и прикрыл глаза. Голос его, когда он отозвался, был тихим, как шелест ветра:
- Меня?
Готмог решил, что может не отвечать на этот вопрос, который и вопросом-то по большому счету не был. Вместо этого балрог решил пояснить свою мысль:
- Владыка, он не смог удержать контроль над своей метафизикой. Он чувствовал боль, как Сотворенные. Он понял, что фана уязвимо. Он сейчас себя чувствует так, словно мир рухнул!
Черный Вала не стал спрашивать слугу, на каком фундаменте тот сделал подобные выводы - понятно было и так, что разум Артано был открыт для Готмога все то время, пока балрог выхаживал его. Мелькор молчал, и только его невозможно ясные глаза пытливо удерживали пойманный, наконец, взгляд Готмога, словно хищник свою добычу. Балрогу не пришло в голову, что можно закрыться от вторжения Темного Валы, который читал сейчас его память – Готмог слишком хорошо знал, что сопротивление бессмысленно, оно лишь вызовет гнев Владыки, который так или иначе все равно добьется желаемого. Балрог и не сопротивлялся…
Узнав все то, что хотел, Мелькор оставил Готмога в покое.
- Я не стану встречаться с ним, пока он сам ко мне не придет, - по тому, как что-то дрогнуло в глубине ярких светлых глаз Темного Валы, Готмог догадался о страхах своего Владыки – об опасении, что Артано по своей воле не придет к нему больше никогда. – Позаботься о нем…
И, повернувшись к балрогу спиной, Мелькор направился к трону. В его походке чудилась усталость, не свойственная бессмертным Айнур.
* * *
Артано сидел в кресле, опершись локтями на каменный подоконник и положив подбородок на сомкнутые ладони. Телам Айнур была свойственна быстрая регенерация, и телесная часть фана Майа была окончательно исцелена еще две недели назад, чего нельзя было сказать о духовной части.
Хлопнула дверь. Майа не повернулся, потому что знал, кто пришел. Никто, кроме Готмога не заходил к нему, да он и сам никого не хотел видеть. Ежедневные посещения балрога он терпел, как неизбежное зло.
Готмог остановился за его спиной, и Артано почудилось незавершенное движение, словно балрог хотел положить ему на плечо свою лапищу, но передумал. Майа еле приметно вздрогнул, ощутив близкий жар его огненной формы.
- Артано, - окликнул Готмог негромко, смиряя рев своего голоса, - чего ты все сидишь, в окно пялишься? Пошел бы погулял что ли…
Майа все-таки оглянулся, и балрогу в очередной раз, как и ежедневно, стало не по себе от той пустоты, что царила в его взоре: взгляд был почти неподвижным, а радужка — такой темной, что почти сливалась со зрачком. Эти глаза напоминали бездонный провал, в который легко оступиться.
- Я не хочу гулять, - ровный безинтонационный звук голоса.
- Ну… - балрог потоптался на месте. – Чего ты запер-то себя в четырех стенах?.. Посмотри, как на улице славно! А если ты думаешь, что Владыка… Артано, он обещал, что тебя не тронет!
Майа резко отвернулся обратно к окну, и Готмог заметил, как сжались в кулаки ладони упавших вдоль тела рук.
- Я не хочу гулять.
Первая открыто проявленная эмоция за многие дни – раздражение на грани с гневом. Похоже, он начинает приходить в себя. Готмог мысленно порадовался за Майа.
- Ну, смотри… Как хочешь.
Балрог собрался было уходить, но в дверях задержался.
- Может, тебе прислать чего-нибудь вкусненького? Эльфята так позавчера кашеварили, что даже у меня слюнки потекли…
- Мне ничего не надо, - и снова ровный голос, отсутствующий тон.
Готмог сильно втянул носом воздух и выдохнул с негромким рыком, яростно тряхнул головой, так что огненно-рыжие кудри заметались вдоль шеек, и вышел, хлопнув дверью, а не притворив ее тихонечко, как делал обычно.
* * *
Майа провел взаперти еще полтора месяца.
В прилегающем к горам подлеске отцвели летние травы, а белки начали заготавливать орехи на зиму. Реже стал слышен птичий щебет, пернатые улетали на юг. Арка незастекленного окна комнаты Артано пару последних ночей покрывалась изморосью, и даже пледы и теплая шкура снежного барса не помогали Майа согреться в постели. Готмог заглядывал к нему все реже, и визиты его были все короче. Кажется, он был на Артано обижен, но тому не было до этого дела. По большому счету, ему ни до чего не было дела. Душевные терзания и страхи сменились апатией, полным безразличием к жизни, которая текла мимо него. В душе у Майа не было больше тоски, но не было и спокойствия: болезненные воспоминания притупились, но лишь потому, что он не позволял себе думать о том, что произошло. Стоило возникнуть лишь намеку на происшедшее, как тогда в разговоре с Готмогом, и его фана от подземелий души до самых кончиков пальцев скручивала волне реальная боль, как будто его тело, независимо от его согласия, восстанавливало в деталях случившееся.
На исходе второго месяца своего добровольного заточения Майа был вынужден признать, что так и не смог вернуть себе контроль над самим собой. Он понял, что мысли, циркулирующие в его голове по замкнутому кругу, только ослабляют фана, не принося никакой пользы. Ему надо было отвлечься: перестать думать о том, что не следует думать о том, что уже случилось.
Раз приняв решение, он стал часто и надолго покидать Утумно. Гор теперь он избегал – слишком видна была в их непокорной дикой красоте воля Мелькора; Майа тянуло в леса и поля, к озерам и рекам. Он часто стал вспоминать Валинор и, хотя ни разу всерьез не задумывался о возвращении, порой, особенно под вечер, он представлял вокруг себя сады Лориэна или кузницу Аулэ – те образы его памяти, которые были связаны с теплом, уютом и покоем.
* * *
… К утру озеро, возле которого Артано заночевал, покрылось тонкой коркой льда. Он решил искупаться, хотя и не любил холод, но сейчас идея окунуться в ледяную воду отчего-то вдруг показалась привлекательной.
Разбить лед не составило труда; Майа бросился в воду одним движением и сразу нырнул с головой. Ледяная вода обожгла кожу. Артано вынырнул, глотнул воздуха и снова ушел на глубину. После третьего ныряния, он почувствовал, что начинает согреваться.
Плескался он долго, и даже на душе что-то изменилось, как-то легче стало. В приподнятом настроении, которого не ощущал уже долгое время, и потому оно было особенно ценным, Артано вышел из воды и направился к поваленному стволу ясеня, на котором оставил свою одежду. Поглощенный собой и полузабытым восприятием радости бытия, он не смотрел вокруг, и потому окликнувший его внезапно звонкий девичий голос стал для него полной неожиданностью.
- Аулэндил! Артано!
Майа повернулся на звук.
Дева его народа. Майэ Йаванны. Русоволосая, крутобокая, полногрудая, высокая хохотушка, которую он помнил еще по валинорским временам.
- Привет тебе, Аулэндил, - улыбнулась она в ответ на его взгляд и продолжила без малейшего смущения оглядывать его, так и не успевшего одеться. – Ух ты! Я всегда подозревала, что ты покрасивее Эонвэ будешь, который только и знает, что пыжиться, гордясь своим почти валарским ростом и соломенной шевелюрой… Было б чем гордиться!
Артано слегка поклонился, выражая благодарность за комплимент своей внешности. Стыд был незнаком Айнур, и Младшие тут ничем не отличались от Старших.
…Артано все-таки оделся, хотя Майэ отговаривала его от этого, весело смеясь. Они устроились рядом на стволе поваленного ясеня и долго разговаривали. Девушка больше десяти лет не была в Валиноре и, конечно же, не знала, что Артано никто ныне не называет Аулэндилом. Она легко и свободно рассказывала о своих странствиях по просторам Белерианда, о растениях и зверушках, которые попадались ей по пути. Слушая ее, Артано невольно улыбался, рядом с ней ему было уютно и спокойно.
Завершив очередную историю, повествующую о драке двух соек за колосок пшеницы, Майэ обратила, наконец, внимание на то, что ее собеседник почти все время молчит и, наверное, с момента начала разговора произнес не больше десятка слов.
- Я все о своем, о зверушках и травках! – смутилась она. – Тебе это должно быть неинтересно, Аулэндил…
Артано улыбнулся.
- Отчего же? Ты так интересно рассказываешь, что даже Майар Тулкаса бы заслушались, а ведь Кузнец ближе к Травнице по делам своим, чем Гнев Эру.
Майэ расхохоталась этому дерзостному намеку на то, что нет у Валы, пришедшего последним, дара творца.
- Остер ты на язык, Аулэндил! Чего же такой талант скрываешь, все молчишь, как бирюк какой?
У Артано в горле словно комок встал: с таким трудом обретенные вновь радость и спокойствие духа исчезли после этих слов без следа. Нет, он не собирался ничего рассказывать этой девушке, он намеревался только стиснуть зубы, надеть на лицо маску холодной отстраненности и поискать способ отделаться от любопытной Майэ, но слова сами собой хлынули из него. Хорошо, хоть слезы удалось сдержать, подавив в зародыше мечту найти у ученицы Йаванны сочувствие и утешение...
Он рассказал ей все: как и почему ушел из Валинора, о первой встрече с Мятежным Валой (хотя Майэ испугалась при упоминании Врага, но, надо отдать ей должное, прерывать рассказ не стала), об Утумно и ночах, полных ласк и поцелуев (тут девушка посмотрела на него с сомнением и легким недоумением) и… о том, что хотя и случилось больше двух месяцев назад, Артано никак не мог забыть.
Ученица Йаванны не раздумывала долго. Она вскочила с места, на котором сидела, схватила Артано за локоть и потянула за собой.
- Бежим! – заявила она. – Сейчас же! Если мы поспешим, то доберемся до моря прежде, чем тебя хватятся…
Артано аккуратно высвободил руку.
- Зачем? Я не собираюсь никуда уходить.
- Аулэндил!.. – потрясенно выдохнула Майэ, как и большинство последовательниц Йаванны, считавшая себя ответственной за все те глупости, которые, бывало, вытворяли Майар Аулэ; она чувствовала себя кем-то вроде старшей сестры для всех учеников Кузнеца.
- Я больше не Аулэндил. Разве ты не поняла меня?
Черноволосый Майа смотрел на нее в упор без тени прежней дружеской симпатии.
- Ты можешь еще вернуться, - робко возразила она. – Кузнец простит… Я расскажу все госпоже, и она за тебя похлопочет…
- Зачем мне возвращаться? – Артано хмурился, и Майэ показалось, что он спорит не с ней, а с самим собой. – Что я забыл в Валиноре?.. Ничего. Не зачем.
Ученица Йаванны порывисто обняла своего непутевого собрата.
- Тебе нельзя оставаться здесь, это главное!
- Он не тронет меня, он обещал…
Мысленно подивившись наивности бедного мальчика, поверившего в обещание Отца Лжи, девушка перебила:
- Даже если так, не в этом дело! Артано, будет безумием оставаться здесь! Зачем ты пришел в Утумно?.. В тебе нет Тьмы, я же вижу!.. Пока еще нет, но если ты останешься…
- Чепуха. Я остаюсь.
- Почему?!
На пушистых ресницах ее сверкнули слезинки.
- Я…
Артано не договорил и, замолчав, погрузился в диалог с самим собой. Майэ с грустью наблюдала за ним, понимая, что выбор он должен сделать сам, и переубедить его словами не удастся. Она могла лишь надеяться, что он сделает правильный выбор.
Вот Артано яростно тряхнул головой, словно прогоняя какую-то непрошенную мысль, и почти тут же глаза его просветлели.
- Как же я был глуп, - прошептал он еле слышно.
- Ты понял, что должен идти со мной? – умоляюще вопросила ученица Йаванны.
- Нет, - он поднял на нее глаза, и Майэ чуть не задохнулась от той мешанины образов и шквала эмоций, что хлынули в ее сознание от этого взгляда: там мучительная тоска была переплетена с исступлением счастья, страх соседствовал с радостью, воспоминания о насилии мешались с памятью о ласке рук Темного Валы, гордость прятала свой оскал, а смиренное восхищение оборачивалось осознанием избранности, там… Майэ знала, что если захочет пересказать увиденное, то ей не хватит слов. – Я не могу существовать вдалеке от него, я… Не знаю! Когда я не думаю о нем, я думаю о том, чтобы не думать о нем… Я могу уходить так далеко только потому, что знаю, что всегда могу вернуться… Я способен не искать встречи с ним только в том случае, когда точно знаю, что он где-то рядом, когда ощущаю его присутствие где-то недалеко… Я думал, что меня мучила боль и воспоминания об этой боли, но это оказалось не так. Меня терзала обида! Обида на то, что он совершенно забыл про меня… Даже не спросил согласия!.. Если бы он сначала объяснил и спросил, я ведь все равно не смог бы ему отказать… Возможно, я удержал бы контроль, если бы он…
Артано все бормотал и бормотал что-то вполголоса, и ученица Йаванны поняла, что он давно уже забыл о ее присутствии и проговаривает свои мысли вслух для того, чтобы регламентировать их, обозначить, овеществить, забыв о невольном слушателе.
Девушка поднялась на ноги и, неслышно ступая в высокой траве, двинулась от берега озера вглубь леса. Только один раз она оглянулась, последний раз окинув взглядом стройный тонкий силуэт, видимый в просвете между деревьев и кажущийся сейчас черной тенью какой-нибудь хищной птицы – или, может быть, гигантской летучей мыши? – на фоне зеркальной глади озера.
- Прощай... Мельколэндил, - прошептала Майэ.
* * *
<...>
(не закончено)
* Это не Эллери Ахэ (по Ниэннах), это не Эльдар Мор… (что-то - не помню, как точно - по Тайэрэ) и это не Авари (по Клоду и Марго). Мой взгляд: данные темные эльфы – это остатки подопытного материала, из которого были сделаны орки: орками они не стали, но и нормальными эльфами по большому счету их считать уже нельзя…
ПЛЕННИК МИНАС-ТИРИТА
Saur_Incarnated – тебе :)
И… извини, что без вдохновения…
Они попали в засаду – глупо, позорно подставились под эльфийские стрелы.
«Когда Тано узнает, он примерно накажет меня за подобную халатность, - первой была отстраненно-равнодушная мысль. – Или хуже того: насмеется! Полководец Черного Валы должен знать местность, на которой ведет войну, как свои пять пальцев…
Тано… Тано!.. – воспоминания минувшей ночи мучили его, повторяясь в памяти с болезненно-сладостной навязчивостью. – Тано, за что ты всегда со мной так?.. Ведь ты же привязан ко мне, я знаю. Как-то по-своему, но привязан… Знаю я и то, что моя привязанность, моя покорность и нежность нужны тебе… И я покоряюсь – покоряюсь тебе одному! И что же получаю взамен? К иным из врагов ты более милостив, чем ко мне… Зачем так, Тано?.. Сил моих нет на это больше – я ведь не игрушка, Тано!»
Подобные мысли ослабляют – он это знал, но ничего не мог с собой поделать. Мысли назойливыми насекомыми зудели в голове, мешая сосредоточиться на выполнении своих прямых обязанностей.
С самого утра он не находил себе покоя. Хотелось проветриться, стряхнуть с себя пыльный сумрак ставшей привычной горечи. Может быть, верховая прогулка поможет? А вдруг еще какая незапланированная стычка с противником случится в пути?.. Весьма ко времени будет! Сегодня ему как никогда за последние месяцы хотелось крови – хотелось видеть, как она пенится на лезвии его меча, как густыми тяжелыми каплями падает в траву, как впитывается во влажную от утренней росы почву, как хлещет из раны поверженного врага… Эльфа – лучше бы эльфа. Но и человек сойдет. Он хотел противостояния и победы, доказывающей его власть, его силу и превосходство. Нет, кровь пленника, истерзанного умелыми руками палачей – это совсем не то… Посмотришь – только гаже на душе станет.
«Ох, Тано, что же ты со мной делаешь?! Неужели не знаешь, что происходит со мной после каждого подобного раза?.. Или знаешь – и тебя это устраивает?.. Или, может, именно этого ты и добиваешься от меня?.. Тебя забавляют мои метания, верно?.. Или тебе просто наплевать, что чувствую я после твоего насилия, что делаю для того, чтобы сохранить хоть толику уважения к себе?..»
Возле конюшен он нашел отряд готовых к выезду конных разведчиков. Велел спешиться командиру отряда и сказал, что сам заменит его. Человек повиновался беспрекословно, однако выражение его лица и отголосок мыслей, услышанных Майя, порадовать не могли.
«Сколькие еще в Цитадели догадываются о том, что гонит меня рано поутру выполнять работу обыкновенного воина? Сколько их было, сколько еще будет этих косых взглядов, смешков и перешептываний украдкой?.. Шлюха Моргота. О, я уже это слышал однажды! И, наверняка, услышу снова… Если даже свои не могут понять, то чего же от врагов ждать приходится?.. Даже если свои… Но они, по крайней мере, не осуждают. По крайней мере, пытаются понять…»
Он чуть стиснул коленями круп коня, понуждая его двинуться с места и направляя к огромным воротам, створки которых уже распахивали перед отрядом орки-стражники. Верховые разведчики двинулись за ним, не дожидаясь словесного приказа. Ни для кого не была секретом утренняя неразговорчивость Черного Майя и его взрывоопасная раздражительность, которая грозила увечьями всякому, кто решался нарушить размышления Повелителя Воинов.
Влажная от росы трава под копытами коней. Рассветные лучи солнца сквозь кисею облаков на быстро светлеющем небе. Порывы холодного ветра, бесчинствующие на равнине и бессильно разбивающиеся о незыблемую громаду Тангородрим.
Гортхаур вздохнул полной грудью, впитывая жизненные токи хрупкого бытия, окружавшего его. От утренней прохлады ему слегка полегчало. Вот только назойливые мысли не желали отступать ни на минуту – но ничего, это пройдет. И он пустил коня галопом.
Отряд продвигался вкруг Цитадели обычным своим маршрутом. Такие ежедневные выездки проводились Темными скорее по привычке, чем из необходимости. Следовало проверить не заметно ли у лагерей Феанорингов подозрительной активности, не планируют ли эти безумцы новой сумасбродной атаки на неприступные бастионы Ангбанда. Впрочем, последние пару лет на линии фронта царило затишье. Происходили, разве что, время от времени порубежные стычки разведывательных отрядов – не более того.
Противника в лесостепном ландшафте, лишь кое-где изрезанном оврагами, легко было заметить издали. Сейчас до самого горизонта в округе не было заметно ни одной живой души. Воины разведывательного отряда позволили себе расслабиться, сломали привычный строй и ехали теперь, кучкуясь по тройкам и парочкам, мелкой рысью, негромко переговариваясь. Догонять Черного Майя они не спешили, по опыту зная, что на таких прогулках, как сегодняшняя, его лучше оставлять в одиночестве.
…Никто не успел опомниться, когда стрела со светлым оперением вонзилась в горло одного из воинов ехавшей впереди тройки. Тело его еще не успело сползти с крупа коня, как были подкошены еще двое, ехавшие справа и слева от убитого первым – одному стрела попала в глаз, второму пробила кольчугу в районе сердца. Воины Ангбанда схватились за мечи, силясь понять, откуда идет нападение. Лишь редкие ближайшие кусты могли скрывать атакующих. Воины пришпорили коней. Отряд развернулся цепью, и это было роковой ошибкой. Впрочем, и прежнее кучное построение едва ли спасло бы их от метких стрел эльфов…
Он почувствовал смерть первого из сопровождавших его солдат прежде, чем увидел происходящее. Он гнал коня назад, к отставшему от него отряду, уже зная, что не успевает. Он клял собственную слепоту и глупость, и душевные терзания, заставившие его витать в облаках и не позволившие заметить врага, который был у него под носом. Ведь он же проехал мимо этих кустов несколькими минутами раньше! Если уж не увидел, то почувствовать хотя бы должен был!.. А они-то сами – олухи, прости Предвечная Тьма! Отборные воины Ангбанда, они-то каких мух, мать их, считали?!..
Он почувствовал, как остановилось сердце умершего последним. Он знал, что весь его отряд уничтожен, и холодная ярость очистила его мысли от всего постороннего. Осталось лишь одно – желание убивать.
Он спрыгнул с коня на полном скаку и пружинисто, по кошачьи, приземлился на обе ноги, выхватывая из ножен свои ятаганы. Он любил это орочье оружие и всегда пользовался им, когда выезжал так, как сегодня, под видом простого воина.
Он был очень быстр – услышал даже чей-то удивленный присвист. Он был очень быстр, но слишком разъярен, чтобы мыслить здраво. Спрыгнув с коня, он оказался в окружении Элдар. Их было больше двух десятков, одетых в камуфляжные цвета, сливавшиеся с летней зеленью. Еще прежде, чем ятаганы успели начать в его руках свой смертоносный танец, луки были натянуты, и в лицо ему смотрели дюжины две каленых жал.
Не было произнесено ни звука, но он понял, что проиграл. От двух-трех стрел он сумеет уклонится, парочку срубит на лету, а остальные? Возможности Майя не безграничны. Тем более что Элдар будут стрелять практически в упор. Он мысленно выругал себя за вторую глупейшую ошибку, совершенную им в этот проклятый всеми звездами день. Такие ляпы в пору совершать зеленому новобранцу, а не ему – Повелителю Воинов!
«Я что, не видел, куда прыгаю?! Ох, и будет же смеяться надо мной Тано!.. Но что делать-то теперь?..»
Ятаганы так и не пошли в ход. Увидев колебания Темного, предводитель отряда Элдар обратился к нему на Квэнья:
- Брось оружие и сдайся на милость нашего князя, и тогда тебе будет сохранена жизнь. Мы не хотим убивать Смертных. Ты понимаешь меня?
«Сдаться? Ишь, чего захотели! Гортхаур Жестокий в плену у Нолдор – анекдот на потеху всей Арде!.. Я же от стыда развоплошусь еще раньше, чем с меня Тано за подобное шкуру спустит! И поделом мне будет: глупее, по-моему, мне не удавалось повести себя еще никогда,.. – разум Майя отказывался серьезно воспринимать грозившую ему опасность. – Стоп! Я, кажется, что-то упустил… Кем меня назвал этот Элда? Смертным?.. Они приняли меня за человека? Вот так-так! А что… если я им и в правду сдамся? И они не будут знать, кто я… Это может оказаться забавным!»
Он внутренне рассмеялся, предвкушая, как глупейшая подстава судьбы может обернуться занятным приключением, и, выпустив рукояти ятаганов, позволил оружию упасть в траву.
- Я сдаюсь, - ответил он, слегка, без излишней нарочитости, которая могла показаться его пленителям подозрительной, картавя Квэнья.
- Свяжите ему руки, - велел предводитель отряда эльфов, - и приведите коней…
* * *
- Мы захватили пленника, мой лорд.
Эльф склонил голову в полупокроне перед князем Финродом, сыном Финарфина – лордом крепости Минас-Тирит, стоявшей на острове Тол-Сирион чуть в стороне от передовой линии укреплений Феанорингов.
Финрод поднял свои чистые, пронзительно светлые глаза от лютни, которую держал на коленях, в задумчивости перебирая пальцами ее струны.
- Одного?
- Остальные мертвы. И этот-то достался нам живым по чистой случайности. По-моему, он слегка безумен. Сам полез под наши стрелы.
- Человек?
- Похоже, что да, хотя…
- Ну, договаривай. Что же?
- Смертные неповоротливы. А этот чересчур прыток, на мой взгляд… Ты будешь разговаривать с ним, мой лорд?
- Да, - Финрод вздохнул и отложил лютню. – Приведи его ко мне до вечернего пира.
- Хоть сейчас, мой лорд. Прикажешь нам молчать о пленнике при госте?
Финрод мгновение поколебался, потом утвердительно кивнул.
- Пока да. Не стоит бередить в нем тяжелые воспоминания. Если сведения, которые я получу от этого Темного окажутся важными, я сам расскажу о нем князю Маэдросу после пира.
Командир отряда разведчиков коротко поклонился и вышел. Вернулся он не более четверти часа спустя, ведя с собой пленника.
- Вот он, мой лорд, - несильным, но настойчивым тычком в спину Элда направил человека в комнату, а потом отступил с порога и прикрыл за собой дверь.
Финрод, сидя в кресле, разглядывал стоящего перед ним смертного.
Высокого роста – не ниже самого Финрода будет, а то и повыше слегка. Уверенная стать, гордая повадка. Явно пленник не из простых воинов, хотя и одет весьма скромно. Черная ткань и кожа обтягивают стройную мускулистую фигуру стык в стык. Финрод знал, что у Темных не в почете просторные одеяния – любую складку в одежде они считают нефункциональной, лишь, может быть, в покрое праздничной одежды позволяют себе больше свободы. Хотя откуда у Темных быть праздникам?..
Князь Нолдор нахмурился, разглядывая пленника. Что-то смущало его во внешности этого мужчины, но он никак не мог понять что. Ну, что возраст его не удается определить – это ладно. «Не настолько уж я большой знаток признаков старения у Аданов, - подумал Финрод. – Хотя бы ясно, что это не ребенок. Что же еще?..» Князь отметил то, что у пленника чересчур тонкая кость для смертного, отчего на фоне массивных беорнингов, например, он показался бы хрупким. С другой стороны, по сравнению с Элдар, пленник был чересчур мускулист. Может, все дело в том, что он очень молод, потому только и не набрал еще присущей людям массивности?..
- Сколько тебе лет?
Пленник, до сих пор разглядывавший мозаику пола под собой, поднял голову и взглянул на князя. Кожа у него была бледной, черты лица тонкие и правильные, а разрез больших глаз напоминал эльфийскую породу. Цвет глаз был не просто темным, а почти черным, отчего было трудно определить, где заканчивается зрачок, и где начинается радужка.
- Двадцать восемь, - ответил он спокойно, без малейшей заминки.
Внезапно у Финрода мелькнула догадка, заставившая его податься в кресле вперед, навстречу пленнику, настолько предположение это было волнительным:
- Кем были твои родители?
- Отец был воином Владыки, как и я сам.
- А мать?
Пленник безо всякого волнения и страха пристально рассматривал князя Нолдор, словно пытаясь для себя что-то решить. Финроду на мгновение стало неуютно под этим изучающим взглядом – как будто сознания его коснулось чья-то чужая и враждебная воля, любопытствуя до тайных мыслей и чувств эльфа. Финрод прогнал наваждение: «Что за чепуха! Люди не владеют осанвэ. Так скоро я, пожалуй, начну пугаться собственной тени!..»
- Она была пленной Синдэ.
Финрод откинулся обратно в кресло, не зная радоваться ему или огорчаться тому, что его догадка получила подтверждение. До сих пор ему не приходилось сталкиваться со случаями смешения крови Перворожденных и Пришедших Следом.
- Где она сейчас?
Пленник равнодушно пожал плечами и снова уставился в пол.
- Что с ней стало после твоего рождения? – настаивал на своем князь.
- Не знаю, - нехотя ответил пленник. – Моему отцу ничего не было от нее нужно, кроме ее чрева.
Финрод потянулся своим сознанием к сознанию полуэльфа, надеясь уловить отголоски его чувств и мыслей. Сына Финарфина волновала судьба его безвестной соплеменницы. Он потянулся, начал искать… но отступил после нескольких безуспешных попыток. Там, где должно было быть кипение живых мыслей и чувств, его встретила лишь душная темнота. Приходилось признать, что либо кто-то научил полукровку ставить стены в своем сознании, либо он каким-то немыслимым способом научился этому сам.
- Кто ты такой? – Финрод устало прикрыл глаза, разочарованный невозможностью получить ответы более быстрым и легким путем.
- Воин Владыки Мелькора.
- Ты сам прекрасно знаешь, что это не ответ.
Пленник снова слегка повел плечами, и уголок его рта дрогнул в намеке на усмешку, не спешившую ломать линию его губ в полную силу.
- Командир отряда разведчиков, который был уничтожен твоими лучниками, князь.
Финрод открыл глаза и взглянул пристально, отыскивая и зацепляя взгляд пленника.
- И это тоже не ответ. Назови свое имя, свой род и свой воинский чин в армии Врага.
Теперь уже усмешка окончательно исказила губы пленника – яркие, мягкие, изящно очертанные губы… А верхняя слегка припухла, отчего смазались четкие изгибы линии… «О чем это я думаю?!» - одернул себя Финрод.
- И ты думаешь, Нолдо, я буду отвечать на этот вопрос?
Нет, конечно, он не будет. Они никогда не отвечают на подобные вопросы. Весьма охотно и даже доброжелательно в большинстве своем отвечают на расспросы, не имеющие прямого отношения к нынешней войне, но стоит спросить их о чем-то конкретном – сразу замыкаются в молчании или начинают вести себя вызывающе, как этот пленник.
Финрод сложил на коленях руки, сцепил пальцы, наблюдая за игрой камней в оправе двух перстней искусной работы на фоне светло-зеленого шелка своих просторных одежд.
- Я не люблю жестокость и не поощряю ее, но ты не оставляешь мне выбора. Лучше тебе ответить сейчас на мои вопросы, чем позднее…
- Твоим палачам? – полукровка продолжал насмехаться.
Финрода сильно нервировала невозможность прощупать мысли пленника. Если бы он хотя бы знал, что Темный испытывает страх, было бы проще.
- Среди моих сородичей нет палачей.
- Надо же! – пленник возликовал очень натурально. – Значит, мне опасаться нечего? Но кто же тогда, князь, выполняет для тебя грязную работу?
- Нет никакой грязной работы. Тебя никто не будет пытать.
- Да?.. А как же ты тогда собираешься получать от меня сведения, Нолдо?
- Твой дух искажен и порабощен Врагом. Целители снимут этот гнет и помогут тебе освободиться.
- Ну, надо же! – хмыкнул пленник.
Финрод плотнее сцепил пальцы, так что ему на какое-то мгновение даже стало больно. Этот Темный совсем не боится. Как странно!.. Рабы Моргота, чья воля сломлена была Искажением, больше пыток и смерти боялись того, кто обещал свободу их фэар. Может быть, полукровка и вправду безумен?..
Эльф снова взглянул на пленника, пытливо изучая черты его лица. Тот стоял, по-прежнему, спокойно, не смущаясь ничуть таким открытым разглядыванием.
«Он очень красив, - внезапно подумал Финрод, и по спине побежали мурашки, от того, что мысль эта показалась князю чужеродной, пришедшей откуда-то извне. - Как странно, что я сразу не заметил этого. Как будто бы смотрел и не видел… Эти длинные смоляные волосы – они, вроде бы, совсем черные, но когда он чуть поворачивает голову, в них вспыхивают медные и серебристые огоньки. Я никогда ни у кого не видел такого цвета волос. А тело… Почему мне показалось, что сочетание хрупкости и силы в нем – это какой-то изъян? Напротив! Он похож на хищного зверя – волка, или даже скорее, кота. Никогда мне еще не приходилось видеть столь гармонично развитого тела… Никогда ли?.. Если бы мне пришлось сравнивать, я сравнил бы его с Айнур. Лишь у них я видел подобное смешение расовых черт… Право же, если все полукровки будут такими, как этот, не только Аданы, но и Элдар смогут ими гордиться!.. А его лицо… Чтобы суметь запечатлеть такое, надо быть великим ваятелем! О, Эру, под его взглядом мне становится трудно дышать… Да что же такое творится со мной?! Если бы этот полукровка был иного пола, и сердце мое не осталось за Морем, я решил бы, что мое фэа избирает его,.. – осознание пришло слишком рано, и Финрод вздрогнул, ужаснувшись того устья, в которое вылилась река его дум. – Великие Валар, это не он, это я безумен!»
Если бы Элда не был занят собой в момент этой вспышки прозрения, он успел бы заметить, как исказилось лицо пленника, не сдержавшего досады на себя за свою поспешность. Но у Финрода отчего-то вдруг разболелась голова, и ему жутко захотелось начать массировать виски пальцами. Факт этот был тем более странен, что Преворожденные вообще были редко подвержены хворям.
- Ты можешь идти, - голос Финрода звучал чуть хрипловато, когда он подвел итог разговору.
Пленник удивленно приподнял брови, потом повернулся и пошел к двери, которую тут же распахнул перед ним некто, ожидавший снаружи. Стоило ему выйти из покоев лорда Минас-Тирита, как его тут же окружила стража в полдюжины Элдар.
…Лишь четверть часа спустя Финроду удалось утишить головную боль и привести в порядок свои мысли.
«Что это было? – спросил он себя в глубоком недоумении. – Я бы сказал, что недобрая воля пыталась внушить мне чуждые мысли, и боль пришла от того, что я ускользнул из под ее власти слишком быстро… Но как такое может быть? Не настолько силен Черный Враг, чтобы дотянуться до сознания моего на таком расстоянии… Да и почему я? Почему не кто-то из Феанорингов, не Фингон или кто-то еще?.. Мысли, которые мне пытались внушить, касались странного пленника. Могу ли я предполагать, что от него исходила и сама атака?.. Или он был всего лишь окном, через которого Моргот увидел меня?.. Надеюсь, что целителям удастся найти ответы на эти вопросы.»
* * *
Гортхаур лежал на спине, на каменной скамье внутреннего сада Минис-Тирита и созерцал голубое небо над собой. Тишина и покой умиротворяющее действовали на него. В листве цветущих деревьев клекотали, стрекотали, поругивались и выводили чистые трели мелкие птахи с цветным оперением. Ветер шелестел кронами деревьев и высокой травой, порой поигрывая и длинными прядями распущенных темных волос, плотной завесой накрывших подлокотник скамьи.
«Мне здесь нравится, - решил Черный Майя после получасовых дремотных раздумий. – У этого Нолдо хорошо развито чувство прекрасного…»
Руки его были сложены на животе, и пальцы сплетены. Цепь между широкими наручниками была не слишком короткой и оставляла свободу движений. В принципе, для Гортхаура не было проблемой разорвать цепь или расплавить металл наручников – было бы желание, но он не спешил. Ему нравилась крепость, в которую он попал, его забавляли повадки окружавших его Элдар, и еще – его заинтересовал высокородный Нолдо, к которому его отвели сегодня после полудня. Финрод, сын Финарфина, внук Финвэ. Очень красивый эльф даже на придирчивый вкус Майя. И красиво не только его роа: светлые с золотистым отливом волосы, серо-голубые глаза, лучащиеся каким-то внутренним светом, высокое стройное тело – чересчур хрупкое на взгляд людей, словно у смертного юноши-подростка, но, на самом деле, пропорциональное и хорошо развитое в сравнении со многими другими Элдар. Красивым было и его фэа – стойкий и благородный дух, без леденящей гордости, свойственной сыновьям Феанора, ровный и сильный, как спокойные волны глубоководной реки, чуткий к чужой боли и к чужой радости… Гортхаур любовался эльфом на протяжении всей произошедшей между ними беседы.
Майя нравилась игра, которую он затеял. Так забавно было наблюдать за Нолдор, когда они, вовсе не смущаясь его присутствием, вели между собой личные разговоры и занимались привычными делами. Никто не заботился мыслями пленника, никто не считал нужным что-либо скрывать от него. Элдар и в голову не приходило, какая рыбка добровольно заплыла в их сети. Цепи, высокие стены и многочисленная стража – все это не сможет удержать Черного Майя, когда он решит, наконец, что видел и слышал достаточно. Он мог бы, если бы захотел, освободиться из плена еще по дороге в Минас-Тирит, но любопытство, которое так ценил в нем Учитель, остановило Гортхаура на этот раз. Ему захотелось встретиться лицом к лицом с одним из предводителей Нолдор, пришедших в Беллерианд из Валинора.
И встреча не разочаровала его. Она придала новый смысл всей этой авантюре и разбудила в Гортхауре охотничий азарт.
«Прости, Тано, но ты совсем заездил меня, а вот теперь я на досуге развлекусь!»
Сознание Финрода было для Ученика Черного Валы, как раскрытая книга, и, прочитав все мысли и чувства эльфа вдоль и поперек, он подумал: «А почему бы не записать сюда новые строки?», что и принялся осуществлять незамедлительно. Поначалу все шло хорошо: требовалось лишь подтолкнуть мысль Финрода в нужное русло, а дальше он повелся на приманку сам. Гортхаур чувствовал одиночество Нолдо и его тоску о той, что осталась за Морем, и это будило в нем трепетную, почти животную нежность к светловолосому эльфу. Майя нажал сильнее, торопясь и подталкивая Финрода к осознанию решения и принятию его… Вот здесь-то он и просчитался! Финрод осознал, но не принял – он рванулся прочь, почувствовав неладное, и выставляя в своем сознании защитные барьеры.
«Ничего. Я подожду… И в следующий раз буду осторожнее.»
Гортхаур сладко потянулся, ощущая, что камень скамьи холодит его тело даже сквозь одежду. Это было приятно. Наверное, почти также приятно будет прикосновение к обнаженной коже этого красавчика-эльфа. Как прохладные струи реки по весне, после половодья…
«Тано, ты сжигаешь меня! Если так пойдет дальше, скоро от меня останется только пепел, - он прогнал непрошенную мысль и велел себе: - Я буду думать об этом голубоглазом Нолдо, и только о нем. Тано все равно напомнит о себе раньше, чем оно того хочется… Надо отдохнуть, пока есть возможность.»
На посыпанных гравием дорожках сада зашуршали шаги нескольких пар ног.
- Эй, Темный, поднимайся! – окрик не грубый, но требовательный. – Целители хотят видеть тебя.
Гортхаур промедлил, прежде чем приподняться на скамье и сесть. Он отлично представлял себе, насколько красив в эти минуты – тонкий, стройный и мускулистый, в плаще растрепанных смоляных волос, в которых, переливаясь, играют разноцветные искорки, отчего порой начинает казаться, что отдельные пряди меняют свой цвет, с бледной от сотворения, а сейчас почти неестественно белой от вечерней прохлады кожей. Майя хотелось проверить реакцию, которую его вид вызовет у Элдар. Они ведь не слепые! И, к тому же, эльфы – раса, наиболее изо всех прочих народов Арды чувствительная к красоте.
- Ну, вставай же. Идем, - предводитель отряда стражи остановился от паре шагов от скамьи.
Майя двигался сейчас с той плавной, почти парящей, медлительностью, которая всегда так заводила его Учителя. Он взглянул на эльфа искоса из-под тени низко опущенных ресниц и выверенным, но не нарочитым движением заправил за ухо упавшую на лоб прядь волос, прислушиваясь к шепоту фэар пришедших за ним Элдар… Ничего! Вздохнул с досадой. Они смотрят и не видят. Точнее, видят и даже констатируют «да, красив», но физическая красота пленника не вызывает у них никаких эмоций.
«Может, я зря затеял эту игру? – мелькнула запоздалая мысль. – Эти валимарские цветочки, вперехлест всех Валар, даже в голову пустить не могут мысли, что пол не помеха для вожделения! Насколько все-таки проще с людьми… Они хоть сразу понимают в чем дело! А Финрод, наверняка даже и не догадается, как называть то чувство, с которым он разглядывал меня!..»
Гортхаур нехотя встал со скамьи, и стража тут же взяла его в кольцо. Командир отряда пошел впереди, направляясь к выходу из сада.
«Что мне делать-то? – мучительно размышлял Майа. – Целителям мне точно показываться нельзя, они наверняка заподозрят неладное, не сумев преодолеть мои защиты… Убираться отсюда прямо сейчас?.. Фу, а к чему тогда было столько усилий! Есть ли у меня все-таки шанс заполучить красавчика-эльфа или нет его в принципе?..»
- Стойте! – неожиданно даже для себя сказал он в голос.
- Что тебе? – обернулся к нему командир стражи.
- Я хочу говорить с вашим князем. Прямо сейчас. Я готов ответить на все его вопросы.
* * *
Весь остаток дня и вечер Финрод не находил себе покоя. Сначала он размышлял о том, кому и зачем потребовалось внушать ему мысли о красоте пленника-полуэльфа. Потом он стал думать о том, какая могла быть Врагу выгода от подобного, бессмысленного на первый взгляд поступка. Затем заподозрил, что пленник может оказаться гораздо более ценной добычей с тактической точки зрения, чем можно было предположить на первый взгляд. После этого он взялся припоминать детали давешнего разговора, испытывая непонятное томительное волнение, отдававшееся пульсацией в его крови…
Конечно, пожелай Финрод понять, что же именно его столь сильно тревожит, это не составило бы труда. Но он не желал понимать, а лишь прокручивал в памяти эпизод за эпизодом: вот пленник стоит перед ним так спокойно и уверенно, как будто бы его руки вовсе не скованы, а он просто держит их так, как ему удобно… вот блик солнца, попавший в комнату через окно, играет в его волосах разноцветными искорками… вот он пожал плечами так равнодушно, словно и не ведает для себя никакой опасности… вот чувственные губы его исказила усмешка… Эльф был не в силах избавиться от наваждения, образ пленника преследовал его везде, неотступно.
…После пира, устроенного в честь прибывшего в гости лорда Маэдроса, старшего из сыновей Феанора, двоюродные братья вышли на галерею замка, чтобы скоротать вечернее время за беседой.
Маэдрос, обычно молчаливый, взял на себя ведущую роль в разговоре, видя смятенное состояние духа своего родича. Финрод пропустил мимо ушей большую часть сказанного гостем, пребывая мыслями далеко отсюда. В конце концов, Маэдросу надоело разговаривать с самим собой и с прямолинейностью, свойственной большинству детей Феанора, он осведомился: в чем, собственно говоря, дело. Финрод вздрогнул и заставил себя очнуться от грез.
- Скажи мне, Майтимо, - невпопад отозвался он, - ты видел Врага и его приспешников, каковы они показались тебе?
В первый момент сын Феанора побледнел и бросил невольный взгляд на свою изувеченную руку, но справился с собой и ответил, удивленный тем, что обычно чуткий сын Финарфина не замечает сейчас нетактичности своего вопроса.
- Что ты хочешь узнать?.. Изменило ли их тела то зло, что погубило их дух? Нет. Это сказки. Они очень красивы. Я бы даже сказал завораживающе красивы, - Нолдо горько усмехнулся. – Но одновременно они ужасны и отвратительны, потому что даже прекрасная оболочка не может скрыть черноты их духа… Почему ты спросил об этом, Финарато?
- Не знаю сам… Мне отчего-то вдруг захотелось понять, сколько правды и сколько вымысла в том, что говорят люди и сами мы говорим про Моргота и Саурона…
От этих слов лицо Маэдроса и вовсе окаменело. Заострились тонкие черты, взгляд сверкнул притушенным гневом.
- Я сказал тогда в лицо Тху и могу это повторить сейчас, что он – шлюха Моргота!
- У тебя были основания для таких слов? Или это было просто оскорблением?
- Даже если бы это было просто оскорблением, я не пожалел бы о сказанном! – отозвался Феаноринг сквозь сжатые зубы. – Но у меня были основания так говорить… Я видел их вместе, Финарато. Этого тебе достаточно, чтобы поверить?
Финрод, наконец, вернулся из свого блуждания в заоблачных далях и попытался сгладить назревавший конфликт.
- Конечно, Майтимо! Прости… Мне было достаточно и первого твоего слова.
Некоторое время они продолжали путь в молчании. Но Финрод не смог сдержаться и вернулся к скользкой теме.
- А люди? Как смотрят они на те отношения, которые связывают их господина и его первого слугу?
- Ты спрашиваешь о рабах Моргота?.. Мерзостям, изобретенным их гнусным хозяином, они готовы предаваться во всякое время! А чего еще можно было ожидать от последышей?
Финрод не успел вступиться за людской род, к которому питал известную слабость. По галерее к беседующим приблизился Элда и, поклонившись лордам, сообщил Финроду, что пленник изъявил желание отвечать на вопросы и был доставлен в покои хозяина Минас-Тирит.
* * *
В вечерних сумерках он стоял на том же самом месте, что и днем – даже, кажется, на том же самом участке геометрического узора мозаики пола, словно и не уходил никуда. Финрод бросил на него лишь один короткий взгляд, кровь прихлынула к щекам эльфа, и участилось сердцебиение. Глаза пленника, наблюдавшие за Нолдо, смеялись, но Финрод был слишком занят сохранением собственного хотя бы внешнего спокойствия, чтобы обратить на это внимание. Эльф сел в кресло, расправил складки свободных домашних одежд и лишь после этого осмелился снова взглянуть на пленника.
- Ты сказал, что готов отвечать на вопросы…
- Да. Спрашивай, Нолдо, и ты получишь ответ.
Финрод проигнорировал легкий налет высокомерия, который прозвучал в словах пленника.
- Честный ответ?
- Ну, да. Зачем бы иначе я стал тебя беспокоить?
- И как же я смогу проверить честность твоих ответов? – спросил Финрод вслух, а в мыслях своих добавил: «Ведь разум твой скрыт от меня, и я не в силах отличить правду ото лжи.»
- Тебе придется поверить мне на слово, князь, - теперь во взгляде пленника читался откровенный вызов.
- Ты слышал, что я сказал?
- По-моему, ты говорил достаточно громко.
- Я имею в виду вторую часть фразы…
- Вторую?.. – недоумение казалось искренним. - Нет. Я, должно быть, оглох.
Некоторое время длилось молчание, и Финрод пытливо разглядывал пленника, надеясь, что хотя бы мимика полуэльфа выдаст его истинные мысли и настроения.
- При первой нашей встрече я забыл спросить, как твое имя, воин…
- А на что тебе мое имя, Элда? На хлеб его не намажешь!
- Но я же должен как-то к тебе обращаться…
- Зови меня Горт.
- Разве это имя?
Теперь уже смеялись не только глаза пленника, но и губы его тронула улыбка.
- Нет, конечно, князь, это прозвище.
- Странное прозвище…
- Какое уж есть!
- Ты сказал, что будешь честно отвечать на мои вопросы… - начал Финрод, намереваясь указать на то, что увиливание от ответа – уже почти ложь.
Пленник перебил его:
- Так и будет. Спрашивай!
Щеки у Финрода пылали, и ему хотелось прижать к ним ладони, чтобы хотя бы немного охладить жар кожи.
Странный получался допрос – сыну Финарфина казалось, что ситуация выходит из-под его контроля, но он ничего не мог поделать – даже на этих условиях ему хотелось продолжать разговор. Образ полуэльфа преследовал Финрода весь день, но видеть пленника наяву было гораздо большей отрадой для глаз. Завораживал и его голос – то высокий и звонкий, то падавший до низкой хрипотцы – он был богат модуляциями и эмоциональными оттенками, словно голос талантливого менестреля.
- Каков размер войска, скрытого за стенами Ангбанда?
- Дюжины сотен или сотни дюжин. Ты про людей или про орков спрашиваешь?.. Вообще-то, я никогда не считал.
Финрод засомневался на мгновение в этом ответе, но потом решил, что командир дюжины или даже сотни, кем, вероятно, и является пленник, едва ли может ответить на заданный вопрос с точностью до десятков и единиц.
- Есть ли из крепости выходы, кроме главных ворот?
Пленник хмыкнул.
- А ты как думаешь? Конечно, есть!
- И ты сможешь указать мне их? Ты сможешь нарисовать план замка?
- Едва ли! Цитадель огромна и среди моих знакомых нет ни одного человека, которых знал бы досконально все ее уголки. Что же касается потайных ходов… Вопрос не ко мне, князь. Об этом ведает только Владыка, его Первый Ученик и высшие командиры. Ну, еще, может, те, кто копал...
И полукровка снова хмыкнул.
Финрод поерзал в кресле. Он не видел повода для того, чтобы усомниться в словах пленника, и все-таки почему-то ему казалось – полуэльф лжет. Бесполезный выходил разговор: пленник отвечал подробно, не выдавая при этом никаких секретов Врага.
- Как часто из крепости высылаются дозоры?
- Регулярно. С рассветом и после заката. Утром – люди, ночью – орки. Да ты и сам, князь, должен знать об этом!
Финрод не ответил, раздумывая, какой вопрос задать следующим. Мысли никак не удавалось сконцентрировать на деле, а в голове настойчиво стучало: «Спроси! Спроси! Ты ведь хочешь спросить!» Взгляд раз за разом притягивало лицо пленника с яркими чуть разомкнутыми губами, за которыми была видна полоска белых зубов.
Молчание затягивалось. Пленник пошевелился, переступив с ноги на ногу, и живая мимика его отразила удивление таким длительным перерывом в допросе.
В сознании Финрода гулом набата разросся призыв: «Спроси! Спроси! Не медли!» В том, что мысль эта чужеродна, послана кем-то извне, эльф больше не сомневался. Он рванулся из кресла вверх, отталкиваясь руками от подлокотников и понимаясь на ноги.
- Нет! – он почти выкрикнул это слово.
Стремительное движение пленника Финрод не успел даже толком отследить, когда оказался прижатым к его торсу, и горячие яркие, так манившие эльфа губы впились в его рот с настойчивой требовательностью.
Финрод попытался оттолкнуть пленника от себя, и почувствовал как врезались в спину звенья цепи. Нолдо стоял теперь в кольце рук полуэльфа, и кандалы, сковывавшие запястья пленника, крепко держали и самого князя.
- Ты и вправду двигаешься чересчур быстро для смертного, - тяжело дыша, признал Финрод.
Горт едва дал ему договорить и зажал его рот своим, намереваясь продолжить прерванный поцелуй. Он действительно оказался на полголовы выше Финрода, и для высокородного Элда, не привыкшего на кого-либо смотреть снизу вверх, это было удивительно и непривычно.
Почему-то Финроду даже в голову не пришло, что можно позвать на помощь стражу. Он только уперся руками в плечи Горта и оттолкнул во второй раз, не обращая внимания на боль в спине. У эльфа мелькнула шальная мысль: «А ведь ему, наверное, еще больнее, когда наручники впиваются в запястья…»
- Можно и потерпеть, - неизвестно к чему заявил Горт и в третий раз возобновил прерванное занятие.
Он лишь поверху целовал губы эльфа, время от времени касаясь их кончиком языка. Финрод стиснул зубы, не позволяя поцелую стать более интимным, однако сердце его бешено колотилось, кровь пульсировала в висках, и дышать становилось все труднее. Носом же дышать просто не хотелось: пленник пах странно – не потом и всеми теми животными запахами, которые приходилось улавливать раньше чувствительному нюху эльфа, когда рядом находился какой-нибудь Адан, а солью моря, снежной чистотой горного ветра, дымом прогорающего костра, жаром плавящегося в горне металла, туманными росами… Наконец, Финрод начал задыхаться, и, не выдержав, разомкнул зубы, чтобы глотнуть свежего воздуха. Горт не замедлил воспользоваться возможностью, и его язык проникнул внутрь, лаская и дразня.
Финрод предпринял новую попытку вырваться, но и на этот раз она оказалась безуспешной. Мышцы державших его рук были словно каменные, и как эльф не упирался в плечи Горта, ему не удалось даже на ёту отстранить его от себя. Потом он почувствовал, что пленник его (или уже пленитель?), не прекращая поцелуя, подталкивает его, заставляя шаг за шагом отступать к стене.
Ощутив за спиной плотную ткань шпалеры, Финорд почувствовал себя увереннее и, дождавшись, когда Горт оторвется от его губ на мгновение, чтобы вздохнуть, сказал, как можно спокойнее:
- Остановись. Тебе что, своей жизни не жалко?
Эльф не заметил сам, что голос его дрожит от возбуждения. А, может быть, он и заметил, но не хотел отдавать себе в этом отчет, потому что… Потому что это восхитительное, немыслимо красивое лицо было совсем рядом, и бледная кожа его даже порозовела чуть-чуть, и губы были влажными, а от того казались особенно яркими после долгого поцелуя, а в черных глазах бушевал такой шквал страстей, что они, казалось уже, меняли цвет с ночного на пламенный…
- Зачем же я буду останавливаться, князь? Ты же хотел узнать о том, насколько рабы Моргота следуют его вкусам в том, что касается любви…
- Это не любовь! – повысил голос Финрод, не удосужившийся задержаться мыслью на том, откуда пленнику стало известно содержание его вечернего разговора с Маэдросом, ведь на какой-то спасительный миг его мысленному взору предстал светлый лик Амариэ.
- Да какая разница! – не стал спорить Горт и впился губами в шею эльфа повыше ключицы.
- Я закричу, - негромко пробормотал Финрод, теряя последние остатки воли и разрешая себя, наконец, признать тот факт, что горячая волна возбуждения, поднимавшаяся в его теле, вызвана прикосновениями этого мужчины.
И тут же действительно негромко вскрикнул, когда острые зубы прикусили кожу на шее – там, где секунду назад ее касались жаркие губы.
- Кричи громче, Нолдо, если хочешь, чтобы тебя услышала стража! – рассмеялся Горт. – Или ты боишься, что не оберешься стыда, когда они застанут нас с тобой в таком вот виде?..
Финрод не нашел в себе сил ответить. У него мутился разум от близости этого стройного сильного тела, чей жар он ощущал даже сквозь двойной слой ткани – шелк собственных одежд и крашеный лен рубашки Горта. Эльф уже плохо отдавал себе отчет в собственных желаниях, знал лишь - ему хочется одного – быть еще ближе, почувствовать кожей кожу мужчины.
Горт навалился, вжимая Финрода в стену, пряди его растрепавшихся волос лезли эльфу в рот, щекотали кожу рук и шеи. За спиной Финрода натянулась цепь наручников, и сильные ладони накрыли его ягодицы – в первый момент это было скорее поглаживание, потом пальцы стиснули их сильнее, причиняя боль, и остроту ногтей можно было ощутить даже сквозь ткань. Эльф не сдержал стона.
- У тебя горячие пальцы, - прошептал он.
- Валар побери эти железки! Они мне мешают! – отозвался Горт так, словно это все – все вообще - объясняло.
Потом Финрод ощутил новое натяжение цепи за своей спиной и открыл зажмуренные в какой-то момент глаза, почувствовав, как прижавшееся к нему мужское тело скользит вниз. Горт опустился на колени. В каком-то смысле в этой позе у Финрода оказалось больше свободы, чем было раньше, хотя пальцы Горта продолжали тискать его ягодицы. Однако эльф не попытался освободиться. Его пленник-пленитель, стоя на коленях, поднял к Нолдо лицо и велел резким, прерывистым от возбуждения голосом:
- Ну же, князь, подними свою занавеску! Видишь же, что мне несподручно!
Финрод не сразу понял, о какой собственно «занавеске» идет речь, но когда понял, залился краской до кончиков ушей.
- З-зачем? – спросил он лишь для того, чтобы потянуть время.
- Что «зачем»? – огрызнулся Темный. – Давай поднимай, иначе я зубами в ней дырку прогрызу!
Руки Финрода были свободны, и делали они явно не то, чего хотела голова. «Великие Валар, помогите мне! – взмолился эльф. – Я не хочу!» Но руки его, почему-то не послышались это мысленного вопля протеста и, подхватив полы длиннополого зеленого одеяния, потянули их вверх.
- Ну вот, а говорили еще, что Элдар столетиями могут без этого дела обходиться! – услышал Финрод тихий смешок. – То-то я и смотрю, что очень оголодал ты…
Финрод глянул вниз, и вид собственного напряженного стоявшего члена поверг его в холодный ужас. Паника ослепила сознание: «Что же я творю?! Что я позволяю этому Темному?!.. Что я…» Додумать он не успел, да это было уже и неважно. Шершавый язык скользнул по стволу его дерева, вызывая сладостную истомную слабость во всем теле, от которой расслаблялись мышцы тела и подгибались колени.
«Только не вздумай падать, Нолдо! Я тебя из такой позы не удержу…»
Финрод не разобрал, как услышал эти слова, но ему сейчас это было и не важно. Нежные умелые губы доводили его исступления, играя головкой его члена, то чуть касаясь, то засасывая ее, язык то щекотал нежную кожу, то отступал куда-то, то вновь появлялся и давил, прижимая головку к небу. Эта невозможно сладостная томительная игра могла длится еще довольно долго. Горт, как будто чувствовал состояние своего партнера, и стоило тому приблизиться к пику наслаждения, сбавлял ласки.
Тело эльфа била мелькая дрожь, и игра начинала казаться его истомленному сознанию изощренной пыткой. «Я больше так не могу!» Он выпустил из ладоней складки шелковой ткани, которую до сих пор поддерживал, и материя, упав до пола, накрыла Горта с головой. Тот, сочтя ли событие это знаком, что пора заканчивать, или приняв решение самостоятельно, забрал член партнера в рот полностью и в несколько быстрых уверенных движений, действуя лишь при помощи губ и языка, довел эльфа до экстаза. Лишь в самый последний миг он отстранился, позволив семени пролиться на пол. Впрочем, Финрод парил в тот момент в таких заоблачных высях, что этот маленький казус не мог уменьшить его наслаждение ни на ёту.
Лишь спустя пару минут эльфа вывел из прострации голос Горта. А тот ведь окликал его, похоже, не первый раз.
- Да подними же ты эту дурную тряпку, Элда! Я тут скоро задохнусь!..
Финрод поспешно поддернул полы одежды. Цепь за спиной эльфа опять натянулась, когда Горт поднимался с колен.
- И, вообще, снимай ее с себя, радость моя! – велел он, выпрямившись в полный рост и чмокая эльфа в губы.
Финрод не спешил выполнять требование. Жгучий огонь, горевший внутри и не дававший рассуждать разумно, был наконец удовлетворен. Эльф медленно приходил в себя, вспоминая, кто он, где он и с кем он.
- Зачем это? – осведомился он чуть напряженно.
- Ты на каждое мое слово будешь спрашивать «зачем»? – парировал Горт. - Мы начали с самого простого, теперь будет интереснее…
На лице Финрода отразилось сомнение, а стыд за совершенное поднимался в душе, требуя скорее прекратить творящееся безобразие.
- Что ты хочешь делать? – строго спросил он.
- Кое-что, что тебе понравится, - уклончиво отозвался пленник. – Тебе ведь понравилось то, что было?
Пламя, пылавшее в темных глазах, отнюдь не угасло, и Финрод почувствовал, как жар этого взгляда пробуждает в нем ответный отклик. Его тело еще не испытывало нового позыва к страсти, но желание Горта уже отражалось в серо-голубых глазах, как в зеркале.
- Да, - он не смог солгать.
«Еще бы не понравилось! – мысленно усмехнулся Черный Майа. – То, что удовлетворяет Мелькора, эльфу должно уж как-нибудь да сойти!..»
- Что? – Финорд напрягся, услышав отголосок чужих мыслей, но не разобрав детали образов.
Гортхаур мысленно выругался. Испытываемое им возбуждение заставило его ослабить стены сознания и приоткрыло эльфу истинную его суть.
- А что? – переспросил он, поднимая барьеры выше и вновь входя в роль грубоватого и нахального полукровки, воспитанного под Тенью, а потому манер эльфийских не знающего, лишь – казарменные нравы.
- Ты что-то сказал?..
- Я?.. Я сказал, чтобы ты снимал свой балахон. Он нам мешать будет…
Финрод стоял, прислонившись спиной к стене, вслушиваясь во что-то далекое.
- Нет, Горт, хватит, - сказал он, наконец. – Я поддался слабости, но теперь воля вернулась ко мне. То, что мы делали, это плохо…
- Это почему же еще? – голос пленника звучал раздраженно. – Разве ваши Валар запрещали вам любить друг друга?
- Это не любовь, - качнул головой Финрод. – Валар не запрещали нам этого, но, я думаю, они и не ведали о том, что Враг внесет подобное Искажение в Арду… Это плохо, потому что противоестественно. Ты видел когда-нибудь подобное в природе? Среди животных?
- При чем тут животные? – в голосе Горта нарастал гнев. – При чем тут Искажение?! Вы, Светлые, все, чего не понимаете, списываете на это мифическое Искажение! Да где ты его видишь, князь?!
Финрод отвернул лицо в сторону. Он боялся смотреть на пленника, он боялся, что плотское безумие вновь овладеет им.
- Везде, Горт, везде. Те же орки…
- При чем здесь орки?! – еще недавно звучавший мелодично голос сорвался почти на рык. – Ты снимешь, наконец, свою тряпку, Нолдо, или мне делать это самому?!
Финрод вздрогнул и глянул в огромные темные глаза, пылавшие сейчас, словно уголья.
- Как ты, интересно, собираешься это делать?
Горт не ответил. На несколько мгновений он прикрыл глаза, и эльф чувствовал, как вздымалась его грудь, когда он выравнивал дыхание, обуздывая гнев. Когда он задал вопрос, обаяние его голоса дурманило сильнее прежнего:
- Ты ведь знаешь сам, что совершаешь ошибку, возможно, самую горькую в своей жизни, отталкивая меня, не так ли?
Но Финрод устоял перед новым искушением и ответил:
- Нет. Ошибкой было уступить тебе в первый раз.
Эльф не смог отвести взгляда от лица своего пленника. Ярость так исказила его черты, что прекрасное на миг показалось отвратительным. Напряглись руки, обхватывавшие талию Элда, звякнули о стену разорванные звенья цепи, и Финрод почувствовал себя свободным. Смятенная мысль метнулась в его мозгу: «Он мог это сделать в любой момент?! Но почему тогда?..» В следующее мгновение он увидел то, что заставило его позабыть все вопросы: тело, казавшееся человеческим, на его глазах начало меняться, обретая звериную форму. Бледная кожа покрылась шерстью, пальцы изогнулись когтями, и не было больше рук – только кожистые крылья.
Финрод, пятясь, отступал в угол комнаты, зажав себе рукой рот, боясь не сдержать невольного крика и обратить на себя внимание чудовища. Звать стражу было поздно, меча под рукой не было, и оборотня он видел в свой жизни впервые – до сих пор ему лишь приходилось слышать о них от Адан.
Ставни широкого окна были распахнуты навстречу летней ночи, и огромная летучая мышь, вырвавшись сквозь них на улицу, полетела на север.
* * *
Гортхаур недолго кружил над Ангбандом, выискивая в ночной мгле неосвещенное окно своей комнаты. Он знал сторону света и высоту, а потому окно это ему было не сложно разыскать, даже если бы он плохо видел во тьме. Слугам был отдан приказ никогда не запирать ставни, и еще ни разу это приказ не был нарушен, потому Черный Майя не ждал никаких помех своему возвращению.
Однако, приземлившись на внешний каменный карниз окна, Гортхаур был озадачен. Тяжелые, окованные железом ставни были закрыты, и когда Черный Майя когтистой лапкой летучей мыши поцарапал стык створок, он понял, что они не просто прикрыты, но и заперты изнутри. Этот факт озадачивал.
Примостившись на карнизе и свернув крылья, Гортхаур задумался о том, каким же входом в Цитадель ему теперь следует воспользоваться. Он мог приземлиться невдалеке от ворот Ангбанда, вернуть себе человекоподобную форму и войти в Цитадель, просто постучав в ворота. Он мог кануть в котловину Барлогов и подняться к верхним этажам крепости, воспользовавшись запутанными подземными ходями и крутыми винтовыми лестницами. Он мог пересечь на крыльях зону кормежки молодых дракончиков и добраться до орочьих казарм. Он мог, в конце концов, просто поискать другое открытое окно: ночи сейчас стояли теплые, и, наверняка, не все жители Цитадели спали с затворенными ставнями… Но все это было не то, и Майя интуитивно понимал это.
Почему, возвращаясь домой, он должен красться, словно шпион или вор?.. Почему окно его комнаты оказалось закрытым?.. Возможно, сменился слуга, которому велено было следить за порядком в его покоях, и никто не удосужился объяснить новичку, что запирать окно кабинета Повелителя Воинов не следует даже в самые холодные ночи. Возможно… А что еще возможно?.. Сколько не думал Гортхаур, он находил еще только один вариант. Кто-то приказал запереть окно его комнаты. Но кто мог позволить себя подобную самоубийственную шутку? И, что гораздо важнее, чьей воле покорился бы слуга, зная, что за нарушение строгого приказа будет наказан?..
Ответ был очевиден.
Черный Майя мысленно вздохнул, и большая летучая мышь, сидевшая на карнизе, пискнула что-то, расправляя крылья. Она сорвалась вниз с карниза и теперь парила, ловя горячие токи воздуха, идущие от земли, и поднимаясь все выше к короне Цитадели, пролет за пролетом.
Открытая галерея, кольцом охватывавшая обелиск Цитадели под самым венцом, послужила надежной посадочной площадкой. Многочисленные арочные проемы, не имевшие дверей, позволяли заметить дрожащие отсветы факелов, лишь клочками рассеивавшие тьму и рождавшие гротескные тени на полированной плитке пола. Ночь была тихой, даже ветер не шумел в кронах деревьев.
Гортхаур потратил не больше пары минут на то, чтобы вернуть себе первосозданную форму, и не больше нескольких секунд на то, чтобы причесать растрепавшуюся гриву пятерней и оправить одежду. Потом, шагнув через ломаную струю приглушенного света, стелящуюся по полу, вошел в залу.
Черный Вала сидел в кресле у камина, вертя в тонких нервных пальцах ножку хрустального в золотом каркасе кубка. Наполовину пустого кубка… Гортхаур, которому довелось за последние дни узнать много нового о специфике мышления эльфов, задумался на мгновение, насколько относительны все-таки такие понятия, как сила и хрупкость: Элдар можно было счесть хрупкими, только сравнивая их со Смертными, однако в их телах была заключена не меньшая сила; и эльф, и человек показался бы хрупким рядом с большинством из Майар, даже рядом с самим Гортхауром, а ведь Черный Майя знал, что не является в своем народе самым высоким или самым мускулистым; самому себе Гортхаур казался хрупким и беззащитным перед Мелькором, и это пугало бы, если бы давно не стало привычным, а ведь Мелькор не мог бы поспорить в стати и физической мощи с Тулкасом или Оромэ…
Мелькор поднял голову на звук шагов. Он сидел против света, и отблески, бившие Майя в глаза, слепили его, а потому выражение лица Валы Гортхауру было не разобрать.
- Соизволил, наконец, вернуться…
Майя отвечать не стал, поскольку интонации Властелина вопросительными не были.
- Хочешь мне что-нибудь сказать?
Гортхаур чуть повел плечами, вкладывая в это движение и попытку отстоять свое право на молчание, и недоумение холодностью приема – недоумение, которое не могло быть искренним.
- Хорошо развлекся? – Черный Вала отвернулся и теперь смотрел в огонь, от чего лицо его частично попало в полосу света.
Гортхауру не понравилось спокойствие Учителя. Он просто в него не поверил и внутренне сжался, ожидая неизбежного взрыва.
- Я не развлекался, - предпринял он слабую попытку возразить; интонации собственного голоса показались ему жалкими. – Я был в плену. Мне кое-что удалось выяснить о силах Нолдо на Тол-Сирионе…
- Да? – Мелькор взглянул на Ученика, и черты лица его опять стали трудно различимы в контрасте света и тени, а голос был насмешливым. – Никакой более достоверной лжи ты не успел придумать?
Гортхауру захотелось взвиться, вздыбиться, словно ретивый конь, и, перейдя на крик, начать доказывать, что он говорит одну только правду. Но он знал, что такое поведение будет смешным, наивным и глупым… а самое главное – не принесет желаемых результатов. Майя через зубы выдохнул свой страх и потупился.
- Я, правда, узнал там много полезного, Тано…
- Мимоходом, когда информация сама подворачивалась тебе под руку, - Мелькор и в этот раз не спрашивал, а утверждал.
Гортхаур спросил себя: а почему вовсе не идет речи о потерянном отряде разведчиков, и почему Учитель так спокоен, а не рвет и мечет, как следовало бы ожидать?..
- Я… - Майя отводил глаза, - хотел немного развеяться… Мне тяжело, Тано.
Лучше сразу признать очевидное, чем продолжать играть в игры, которые могут закончиться только одним образом, и Гортхаур этот исход знал: Мелькор потребует, чтобы Ученик открыл ему свое сознание, и, если Майя не согласится, Учитель добьется желаемого силой – сокрушит незыблемые, неприступные стены сознания Майя, которые перед мощью Черного Валы не толще стекла…
Молчание, воцарившееся после этих слов, резонансом эха разнесшихся в тишине залы, длилось долго. То ли Мелькор не ожидал, что Ученик решится на откровенность так скоро, то ли молчал, пытаясь сдержать свой гнев в узде.
Готхаура тяготило молчание. Он не ждал иного окончания происходящему, чем та изламывающая душу и тело боль, которую ему приходилось сносить почти ежедневно, а потому стремился поторопить события: чем раньше начнется, тем раньше закончится.
Майя стащил с себя кожаную, подбитую тонкошерстным мехом куртку и позволил ей упасть на пол. Потом принялся расстегивать петли на льняной рубашке.
- Что ты делаешь? – голос Мелькора был сухим, отстраненным.
Мысленно Гортхаур горько рассмеялся над этим вопросом, и ему не удалось сохранить спокойствие на лице – тоскливый страх перед неизбежным исказил черты.
- Раздеваюсь! – откликнулся он резко.
- Зачем?..
Гордыня Майя, не позволявшая покориться выворачивающему наизнанку душу отчаянью, прорвалась наружу едким сарказмом в голосе:
- Что бы тебе было сподручнее, Тано!
Он сказал и сам смутился дерзости своих слов.
«Ну, что же мне совсем себя не жалко?! – тоскливо вопросил он мысленно. – Итак ведь мне не мало будет… Зачем еще его раздражаю?»
И снова повисло молчание в зале.
Ожидавший вспышки гнева Учителя и не узревший ее, Гортхаур неуверенно перетаптывался с ноги на ногу, стоя посреди залы, шагах в пятнадцати-двадцати от камина.
Мелькор долгое время молчал, глядя не на Ученика, а куда-то в пространство. Внезапно пальцы его сомкнулись на граненых стенках кубка. Покорежился мягкий металл под давлением, брызнуло в стороны крошево хрустальных осколков.
- Кто это был?! – голос Черного Валы напоминал рев, набатным гулом ударяясь о дальние стены просторной залы и высокий ее свод.
Майя вздрогнул.
«Ну, вот… Началось!»
- Сын Финарфина.
Зажмурился, перво-наперво ожидая удара.
Но его не последовало…
Мелькор угомонился также быстро, как начал бушевать.
Гортхаур решился приоткрыть один глаз.
Черный Вала сидел в пол-оборота к камину и, казалось, что его крайне занимает веселая трескотня язычков пламени над пирамидкой прогоравшей поленницы.
Гортхаур подождал с полминуты, а потом решился окликнуть Властелина:
- Тано?..
Мелькор так и не отвернулся от огня. Но отозвался все-таки, хотя голос его звучал тихо и глухо:
- Уходи, таирни.
Черный Майя даже не сразу понял с трудом расслышанный приказ. Не понял – поскольку тот показался ему невероятным.
- Что?..
- Уходи, - повторил Вала чуть громче. – Мне противно сейчас смотреть на тебя…
«Так не бывает!..»
То, что недавно вызывало страх пополам с тоскливым стыдом, теперь вдруг отчего-то показалось Гортхауру вожделенным.
- Тано, когда-то ты говорил, что если я предам тебя… В любом смысле... Ты не собираешься наказывать меня за измену?
Мелькор бросил на Ученика взгляд искоса, не повернув головы.
- А ты изменил мне?
- Почти… - Майя смешался. – Наверное, да.
- Почему только «почти»? – Мелькор снова смотрел в огонь.
Гортхаур не был уверен, что хочет рассказывать на словах все подробности, хотя и понимал, что Учитель узнает о них рано или поздно.
- Он слишком… упрям. Светел. А я… слишком спешил. Он отказал мне…
- Вот как?.. – Мелькор задал этот вопрос так отстраненно, словно его и вовсе не интересовало то, о чем говорил Майя. – И что же дальше?
- Ну… Я ушел.
И снова надолго между двумя повисло молчание.
Черный Вала заговорил снова, как видно, почувствовав, что Гортхаур может простоять вот так, ожидая продолжения беседы и ночь, и следующий день, и еще ночь, и неделю, и месяц…
- Уходи, фаэрни. Мне не то, что прикасаться к тебе, а даже смотреть на тебя тошно… Если тебе так нужен этот эльф, - тут губы Мелькора скривились в горькой издевке, - иди к нему… Или боишься, что не примет?.. Так силой возьми, ведь ты только передо мной разыгрываешь невинной дитятко!..
- Тано… - Майя сделал шаг к камину, к креслу – к Мелькору. Он не понимал, что происходит: как же так? его отталкивают? – Тано!..
Мелькор повернулся и взглянул Ученику прямо в глаза.
- Нет, Ортхэннер. Я давал тебе то, чего хотел ты сам, хотя порой, быть может, я и превышал меру… Дело ведь не во мне и не в этом Элда, а в тебе самом, Ученик. Тебе хочется не только повелевать, но и подчиняться… Иначе бы ты не пробыл так долго рядом со мной. А я-то надеялся, что ты понимаешь меня… Как ты способен понять кого-либо другого, если и в себе не можешь разобраться?.. Уходи.
При первом же отрицании Майя запнулся и дослушал отповедь до конца, не зная, как спрятать глаза.
- Куда мне идти, Тано?.. – прошептал он потеряно, едва Вала замолчал.
Мелькор глубоко вздохнул, смягчилась суровость его лица.
- Я не гоню тебя с земель своих, фаэрни, и не забираю ту власть, что дал тебе раньше. Я всего лишь некоторое время не хочу тебя видеть вблизи… Потом я сам позову тебя. Когда смогу простить… забыть.
С полминуты Гортхаур понуро смотрел в пол, затем кивнул коротко, развернулся и, подобрав с пола куртку, направился к выходу из залы.
Вопрос Мелькора остановил Майя, когда он был уже в шагах четырех от лестницы:
- Почему ты не убил его?
Гортхаур задумался, подавляя эмоции и ища ответы в глубине своей памяти. Он увлекся воспоминаниями, и молчание длилось почти четверть часа, но Мелькор терпеливо ждал. Потом Черный Майя прервал копание в собственной душе и, неуверенно отыскав взгляд своего Валы, ответил честно:
- Я не знаю, Тано.
ПЛЕННИК ТОЛ-ИН-ГАУРХОТ
(наброски)
Финрод Фелагунд, король Нолдор, государь Нарготронда понял мгновенно, что миссия отряда, который повел он за Береном, сыном Барахира, провалена и утаить свою истинную природу под иллюзией орочих морд не удастся. Для понимания хватило одного взгляда.
Пока задержавший путников орочий разъезд провожал их к Тол-ин-Гаурхоту – замку, который Финрод некогда построил и по праву называл своим, князь Нолдор слышал неоднократные высказывания орков о том, что уж «Гортаур-то разберется», кто такие эти необычные пленники: вправду ли они дикие орки, отправленные своим племенем на поиски места для нового стойбища, или что-то иное. Тоскливая безнадежность норовила закрасться в душу, так как Элда подозревал, что его магия не способна будет обмануть Первого-из-Слуг-Врага — сильнейшего из Майар. Он подозревал, но окончательно понял, что шансов на спасение нет, только взглянув Саурону в лицо, только узнав эти застывшие в холодном совершенстве черты. И Эстель покинула его, испуганная безмолвным воплем фэа.
Высокая поджарая фигура воина, показавшаяся бы хрупкой и эфемерной, если бы не стать и рельефы мышц, обтянутые штанами из крашенной кожи и узкой шелковой рубашкой, распахнутой у горла. Огромные бездонно-черные глаза в обрамлении длинных ресниц были все-таки непропорционально велики для остроскулого лица, но, как не странно, это не портило общего впечатления совершенства. Губы казались, пожалуй, чересчур тонкими, но их выверено правильное очертание компенсировало этот недостаток, пусть и делая лицо Темного Майа более строгим, но не отнимая у него соблазнительности. Черные, словно воронье крыло, волосы шелковистым плащом лежали за его плечами, и лишь порой в них играли разноцветные отблески. Длинные тонкие пальцы узкой ладони вертели писчие перо, пока Майя с нескрываемым интересом разглядывал приведенных к нему пленников.
Финролд Фелагунд с безмолвным стоном проклял свою недогадливость, закрывшую ему глаза на то, что темный воин, некогда бывший его пленником в стенах этой самой крепости, тогда еще звавшейся Минас-Тиритом, и Первый-из-Слуг-Врага — это одно и тоже существо. А ведь, пожелай Нолдо задуматься — и отгадка была на поверхности. Неопределенность расы и возраста, отнюдь не показное бесстрашие пленника, шит от осанвэ, оборотничество, имя, которым он назвался — в конце концов!..
Взгляд Саурона безошибочно нашел среди замаскированных под орков Элдар глаза Финрода.
- Как забавно изменились наши роли со времени прошлой встречи, князь! - Майя улыбался уголками губ; похоже, что ситуация его крайне забавляла.
Финрод невольно проследил за направлением взгляда Гортхаура Жестокого и понял, на что тот смотрит. Пленников привели в ту самую залу, где некогда сам Финрод допрашивал пленного Темного. И стоял сейчас Элда лишь на полшага вправо от того куска геометрической мозаики пола, где некогда перетаптывался с ноги на ногу, ожидая окончания затянувшегося допроса, сотник Черной Цитадели.
Финрод прикрыл глаза, собирая резервные силы духа. Он собирался сражаться, хотя и не верил, что способен победить. Но, по крайней мере, он должен был попытаться: возможно, его попытка дала бы шанс Берену… Шанс на что? Эльф не хотел рассуждать: слабый отблеск Эстель вернулся к нему, и он не хотел душить надежду доводами разума.
Когда он запел, всю силу фэа вкладывая в мистерию звука, иллюзорные маски, скрывавшие его лицо и лица его спутников, рассеялись. Но это уже не имело значения. Нолдо и сам не мог дать себе ответ, зачем он затеял этот поединок — бессмысленный поединок, в котором у него самого не было практически никаких шансов на победу, но он знал одно: смысл существования его сейчас сузился до единственной цели — чтобы Саурон принял вызов, чтобы только он не проигнорировал его!..
Темный Майя слушал пение Финрода, оставаясь в неподвижности в кресле за письменным столом, а в глазах его затаилась блеклая тень грусти. Когда отзвучали слова, превозносившие величие и красу Валимара, он поднялся на ноги, и темные своды замка на Волчьем острове услышали пленительное очарование и предвечную мощь голоса Младшего Айну.
* * *
Финрод слегка удивился, что ведут его не в парадные залы крепости, которые сейчас, похоже, как и в те времена, когда Нолдо был здесь хозяином, использовались для официальных встреч и приемов, а в жилое крыло замка, где некогда располагались личные покои Финрода и его брата Ородрета.
Эльф почувствовал себя смущенно и неуютно, обнаружив, что охрана привела его к дверям его собственной бывшей спальни. Тягостные предчувствия, не оставлявшие Финрода с того момента, как он узнал в новом хозяине Минас-Тирита своего давешнего пленника, кажется, начало подтверждаться.
Казалось бы, чего было опасаться Элда сейчас, когда худшее, чего можно было ожидать от самоубийственного похода за Сильмариллами, уже свершилось?.. И все же Финрода мучили затаетнные страхи. Ему вспоминались совершенные черты лица Жестокого не в леденом недвижном спокойствии, какими видил их эльф меньше суток назад, а искаженные огненной страстью и желанием, больше похожим на ненасытный голод…
Финрод в который раз вопрошал себя: как можно было так обмануться? Как он, прозванный Мудрым, не смог разглядеть истинную сущность своего пленника? Как можно было притять Майя за полуэльфа? И почему, во имя Великих Валар, он не задумался тогда над именем, которым назвался пленник? Почему не соотнес имя Горт с прозвищем Первого-из-Слуг-Врага на Синдарине? Все было настолько очевидно! Видимо, наказанием за невнимательность стал для него теперешний плен…
Жестокое наказание – слишком безжалостное! Ведь Берен и остальные спутники эльфийского короля не были виноваты в его давней ошибке. «Хоть их помилуй, Эру!» мысленно взмолился Нолдо, подозревавший в глубине души, что собственное наказание им заслужено. Некогда, находясь в этих же самых стенах он едва не приступил норм морали и обычаев рода… Да что там! Не «чуть было», а – преступил. Он поддался соблазну Искажения, переступил через собственное естество, и одно только спаслдо его от окончательного падения во Тьму – он во время сумел взять себя в руки, он во время успел остановиться. Нет, все-таки не совсем во время… Немного запоздал. За это и карает его нынче судьба, и знаки ее настолько явны, что игнорировать их невозможно. История вернулась на круги своя, поменяв пленника и пленителя местами, и каждая деталь нынешней ситуации казалась насмешкой судьбы. Некогда отряд Гортхаура попал в засаду Нолдор, и Темного Майя пленником привезли к Финроду на Тол-Сирион. Так и ныне: орочий разъезд задерожал отряд короля Нолдор и доставил на Волчий остров, к крепости, не звавшейся больше Минас-Тиритом. Некогда Гортхаур предстал перед Финродом Фелагундом под видом полуэльфа, и Нолдо обманулся, поверив в эту легенду. Ныне же магия Финрода и вся его мудрость не помогли ему утаить от Темного Майя правду о себе и своих спутниках… Одна деталь оставалась неизменной в обеих ситуациях - Элда проигрывал: тогда он проиграл Саурону в поединке воль, на этот раз – в песенной магии. И Финрод не сомневался, что проигранный поединок – это только начало, а в переди его ожидает нечто намного худшее…
Командир стражи постучал в дверь и через мгновение исчез за ней. Пленнику не пришлось ждать долго. Вскоре дверь снова отворилась, Финрода ввели в комнату и оставили одного… точнее наедине с тем, о чьем присутствии невозможно было не догадаться, не смотря на то, что в комнате царил полумрак, рассеиваемый лишь светом единственной свечи в канделябре, стоявшем на маленьком круглом столике возле зашторенного окна.
Нолдо не узнавал своей спальни; почти ничего здесь не осталось прежним. Комната та же, но абсолютно иное убранство. Все выдержано в темных тонах и строгом, мрачноватом стиле.
Саурон, опершись локтем на высоко взбитые подушки, как был в сапогах и той же одежде, в которой Финрод видел его сутки назад, лежал на широкой кровати прямо поверх темно-бордового бархатного покрывала, богато расшитого золотой нитью. Он бросил на Финрода только один взгляд и улыбнулся ему так искренне, что у Элда, предпочетшего бы сейчас увидеть на лице Майя глумливую радость врага, все похолодело внутри. Эта искренняя улыбка предрекала ему игру, которой Нолдо боялся больше, чем пыток.
- Ну, здравствуй, князь! – весело произнес Темный Майя тем слогом и с теми же грубоватыми интонациями, которыми отличался пленный сотник Горт. – Вот мы и снова встретились.
Финрод промолчал и ни одним движением не подтвердил, что слышал произнесенное.
Саурон некоторое время подождал ответа, с интересом разглядывая пленного Элда и время от времени раздумчиво покусывая кончик прядки собственных длинных волос, которую он вертел в тонких пальцах.
- Не будешь со мной разговаривать?.. Жаль, - Саурон покачал головой, словно сокрушаясь неразумностью пленника. – Я ведь не для допроса велел тебя сюда привести. Ты, сын Финарфина, даже если бы захотел, то не смог бы рассказать мне ничего такого, чего я не знаю сам. Ваш поход глуп и заранее обречен на провал, как и надежды на новую войну с моим Владыкой. Пытать вас – пустая трата времени… разве что, для того, чтобы орков развлечь, а то заскучали они у меня что-то без дела… Видишь, Элда, я с тобой откровенен. Пожалуй, только одна твоя тайна, до сих пор остающаяся тайной, может оказаться интересной для меня. Местонахождение Нарготронда. Но тебе повезло, Нолдо, - Майя улыбнулся уголками губ, - в данный момент она мне не нужна, так что ты можешь безо всяких опасений поддержать беседу со мной…
Финрод молчал.
- Не хочешь? Зря, - с очень натуральным огорчением вздохнул Саурон. – А я было начал подумывать о том, чтобы отпустить на все четыре стороны одного из твоих спутников, если ты вспомнишь, что такое хорошие манеры…
Финрод велел себе не поддаваться на столь очевидную уловку и продолжил молчать.
Темный Майя снова некоторое время ждал ответа, потом на лице его появилось недовольство, а брови нахмурились.
- Ну вот, надо же! – произнес он с досадой. – Сидишь год за годом в этой глуши, где, кроме как с орками, и поговорить не с кем, вдруг подворачивается тебе собеседник, способный построить предложение длиннее, чем в три слова, и - на тебе! То он в самоубийственную драку бросается, явно надеясь до пыточных не дожить, то молчит, словно ему уже язык отрезали… А ведь на этом сумасшедшем лежит ответственность не только за свою жизнь, но и за жизни тех, кто шел за ним!.. Предположим, он считает, что я обманываю его, когда говорю, что его беседа со мной спасет жизнь одному из его спутников. Но он мог бы попытаться проверить, лгу я или нет… Давай сделаем так, Нолдо, я кого-нибудь из них отпущу, ты посмотришь, как он уходит с острова, а потом начнешь разговаривать со мной, а?
- Конечно! И едва он только скроется от моих глаз за деревьями, как арбалетный болт найдет его спину!
Финрод и сам не понял, как у него вырвался это возмущенный протест – почему, вообще, он заговорил с Майя, не смотря на принятое решение молчать. На мгновение эльфа охватил подлинный ужас: «Если я не способен даже свой язык сдерживать перед этим чудовищем, то что же дальше-то будет?»
Гортхаур обижено надул губы, отчего вдруг на несколько мгновений начал напоминать капризного мальчишку-подростка.
- Ну, вот! – возмутился он с видом оскорбленной невинности. – И как мне жить прикажете, если все без разбора меня в дурных намерениях подозревают даже тогда, когда они у меня наичистейшие?..
Финроду тошно было смотреть на эту лживую маску – восхитительное, утонченное фана, которое почему-то не отражало мрак и душевное уродство Гортхаура Жестокого. Не отражало – а должно было. Странно…
<...>
- Понимаешь, Нолдо, у наслаждения есть две стороны. И даже мне, князь, - тут Майя усмехнулся, отводя глаза, но Финрод успел заметить мелькнувшую в них беззащитность и почти детскую тоску по ласке, - даже мне порой приедается вторая форма любви, и я готов променять огонь на воду… пусть и не надолго… Подчинись мне, будь со мной по своей воле, и жизни твоих спутников ничего не будет угрожать, и я… я способен выполнить огромное количество таких твоих желаний, Элда, которые тебе казались мечтами!
Финрод молчал – на этот раз потрясенно. Он не знрал, можно ли верить сказанному, и если да – то насколько. Но он твердо знал одно: по своей воле он больше никогда не примет Искажение.
- Что ж, ты не оставляешь мне выбора, - в очередной раз не дождавшись ответа, вздохнул Саурон.
Майя поднялся на ноги и прошелся по комнате из угла в угол. Финрод невольно следовал за ним взглядом.
<...>
* * *
<...>
Более суток прошло с тех пор, как он вернулся в Ангбанд. И до сих пор он не мог решиться пойти и поговорить с Учителем. Ждал вызова, приказа прийти и отчитаться – ждал и боялся его. Мысли пусто, безвыходно бились о стены его сознания, оседали на них серой грязной пеной, оставляя на сердце глухую тоску и тупую щемящую боль, сосущую под ложечкой в фана. Он и сам не знал, чего он хочет больше – чего больше боится: того, что Тано узнает о происшедшем под тяжелыми каменными сводами замка на Волчье Острове и накажет его, или того, что не захочет наказывать… или того, что вовсе не узнает о случившемся.
Майя во многом судил своего Валу по себе самому, а потому никак не мог подобрать к своим вопросам достойных ответов. Он пытался представить Мелькора на своем месте там, рядом с Финродом, но это не удавалось сделать достаточно достоверно. Как вел бы себя Тано на его месте?.. Гортхаур ответа не знал. Как не мог и понять того, какие чувства должен был бы испытывать сам, оказавшись на месте Темного Валы в нынешней ситуации. Должен ли он был ревновать?.. И да, и нет. Ответ сложно выбрать. С одной стороны – да, ведь эльф пробудил в том, кто дороже был собственного воплощения, чувства, прежде неизведанные, и потому манящие своей новизной. С другой стороны – нет, потому что эльф был всего лишь очередным пленником, врагом, опущенным до рабского положения, минутным развлечением – вещью, а ревновать к вещи – себя не уважать…
Точно знал Темный Майя только одно: Тано любил его столь же (…), если не более страстно, чем Гортхаур любил своего Валу. Только вот что из этого следовало?.. Где лежала та грань чувства собственничества Темного Валы, которую нельзя было преступать, потому что за ней лежала ревность? Гортхаур пытался поставить себя на место Владыки. Ревновал бы он на месте Мелькора, поменяйся они вдруг местами в ситуации с Финродом? И если бы ревновал, то смог ли бы простить?
<...>
- Да какая разница: Финрод или кто-то еще? – яростно вскрикнул Майя. – Да чем он отличается от других нолодорских пленников, в конце концов?!
- Я вижу разницу, потому что она есть для тебя, - не менее яростно отозвался Мелькор.
- Для меня нет никакой разницы! – Майя почти взвыл.
- Да?.. А что же ты тогда его не отдал оркам, как всех остальных, а? Каких барлогов ждал?!
Темный Майя насупившись смотрел на своего Валу. Молчание – мгновения тишины, последовавшие за этой перебранкой, тяготили обоих. В конце концов, Гортхаур отвел взгляд и тихо ответил на последний из заданных Мелькором вопросов:
- Я не ждал долго. Немного подождал, а потом взял то, чего хотел. Силой, - губы Майя скривились, и в этой усмешке было больше презрения к себе самому и своему господину, чем подлинной горечи. – Как ты учил меня, Тано!
При этих словах совершенные черты лица Мелькора дрогнули, и в выражении светлых глаз появилась неподдельная обида.
- Я учил тебя брать силой? Я?
…Гортхаур знал, что так задело Темного Валу – тот всерьез считал, что ни единого раза от Начала Времен не свершал сексуального насилия, поскольку все, кто бывал под ним, получали удовлетворение, подвывали от страсти и молили «Еще!», даже если роа их уже были изувечены так, что жить им оставалось не больше часа. Майя же считал, что насилие не перестает быть насилием оттого, что палачу удается заставить свою жертву наслаждаться мучением. Гортхаур знал по себе, что Темный Вала не брезгует сексуальным насилием, но в отличие от случайных любовников и любовниц Мелькора, которые долго не жили, он имел возможность постфактум тщательно осмыслить то насилие, которому его подвергали. И Майя вспоминал, как Владыка брал его против желания, не спрашивая согласия, не взирая на протесты и просьбы – и Майя считал это насилием над собой, хотя и помнил, что каждый подобный раз сопротивление его бывало недолгим и непременно сменялось желанием – помнил и все же не мог простить унизительных, болезненных, страшных минут, предварявших наслаждение…
Саурон нарочито картинно пожал плечами.
- Нет, наверное, это был не ты, Тано… наверное, это был Аулэ!
Несколько мгновений Темный Вала стоял неподвижно. Создавалось впечатление, что он плохо понимает, что происходит вокруг. Потом был шаг вперед – или скорее, яростный бросок, напоминающий стремительностью прыжок большой дикой кошки. Узкая ладонь в неизменной перчатке из черной кожи хлестнула Майя сначала тыльной стороной по правой щеке, а затем на возвратном движении – по левой. Пусть это были всего лишь оплеухи, однако рука у Темного Валы всегда была тяжелой, а уж когда он не сдерживал свой гнев, то и подавно. Гортхаур не удержался на ногах. Первый же удар оглушил его, в глазах потемнело. От возвратного удара левую сторону лица обожгло огнем.
Не слыша ничего, кроме шума в ушах, пытаясь сфокусировать взгляд и остановить вращение залы, от которого к горлу подкатывала тошнота, Майя попытался встать на ноги. Почувствовал ткнувшийся в бок узкий нос сапога из мягкой кожи. В следующее мгновение рука Валы была уже в его волосах, вздергивая тело Майя на колени и запрокидывая ему голову так, чтобы Мелькору было видно лицо Первого Ученика. От боли – скорее от неожиданности ее, чем от интенсивности – в уголках глаз Гортхаура выступили слезы, которые он поспешил сморгнуть.
- Совсем страх потерял?! – голос Черного Валы сейчас был низким, изобилуя шипящими и свистящими, словно в противовес его обычному напевному чистому и ласкающему слух высокому звучанию. – Похоже, я слишком много дал тебе воли, фаэрни!
Гортхаур прикрыл глаза. Он не пытался скрыть от самого себя, что почти парализован страхом: Майя не первый век знал Темного Валу, и при этом не больше десятка раз сталкивался с подобной силы вспышками гнева у Мелькора. Судорогой скрутило внутренности от надвигающегося ужаса. Гортхаур знал, что может умолять о прощении и валяться в ногах – когда Мелькор в таком состоянии, как сейчас, это ничем не поможет. Владыку удовлетворит лишь собственноручная расправа с виновником его ярости.
Факелы на стенах плевались синими искрами и гасли, будто прогорев разом. Сгустившаяся плотная тьма была вполне осязаемой. Воздух стал недвижим и холоден, словно стоял мороз середины зимы. Ресницы Гортхаура отяжелели, покрывшись инеем; губы стянула невидимая пленка, и Майя знал, что через пару минут они треснут до крови; каждый вдох обжигал легкие. Даже сквозь толстую кожу брюк Гортхаур чувствовал, как сильно охладился за несколько мгновений мрамор пола под ним — каким он стал ледяным. И Майя понимал, что все эти признаки отпущенной на волю разрушительной силы Мелькора – только начало.
Тонкие пальцы Темного Валы, казалось уже окончательно запутавшиеся в роскошной гриве Саурона, неожиданно легко выскользнули из волос Майя, дав тому мгновение передышки. Зато голос Мелькора, вновь вернувший себе чарующие ласковые интонации, зазвучал сразу вслед за тем, как Гортхаур перестал ощущать его руку.
- Раздевайся, фаэрни… Надеюсь, у тебя еще осталась хоть капля разума для того, чтобы проявить послушание?
Гортхаур только стиснул зубы, бездумно уставившись взглядом в сомкнувшуюся вокруг него тьму. Майя хорошо видел даже в полном мраке, однако сейчас ему не нужно было зрение для того, чтобы чувствовать близость Мелькора.
- Какая разница, Тано, буду я послушен или нет? – тихо спросил он, и в душе была глухая пустота, изгнавшая даже на время всегдашний страх перед Владыкой. – Ведь это не изменит меры твоей снисходительности…
Длинные пальцы цепко схватили Майя за подбородок и подняли его лицо вверх. Глаза Гортхаура встретили пасмурный неподвижный взгляд Мелькора.
- Пререкаешься? – спокойно поинтересовался тот.
Не став дожидаться ответа, он убрал руку и отошел. Майя понял, что ему дан шанс – вероятно, последний шанс – добиться для себя смягчения наказания. Гортхаур был очень горд и крайне упрям, но он никогда не был глуп, и его разум был способен обуздать его собственные упрямство и гордость.
Саурон поднялся на ноги, испытывая легкое головокружение, и начал быстро раздеваться: расстегнул и снял куртку, стянул через голову шелковую рубашку, за ней последовали пояс и сапоги; когда Майя приступил к расшнуровыванию брюк, его тело уже била крупная дрожь – было не просто холодно, царивший в тронной зале лед вымораживал внутренности, казалось, что мышцы и сухожилия становятся хрупкими, как сосульки. Когда он закончил и выпрямился в полный рост, обнаженный, с трудом сохраняя внешнее спокойствие, мороз пробрал его уже до костей, обожженное горло горело, грудь разрывалась от боли, и он не чувствовал ног.
Свистящие плети полуматериальных ледяных бичей ударили с нескольких сторон. Словно живя собственной жизнью, они льнули к телу Майя, рассекая его гладкую кожу до крови, оставляя в ранах осколки… нет, к счастью, не стекла – всего лишь льда, но Гортхаур не ощущал разницы, ведь в Тронном Зале Ангбанда не было сейчас ни ручейка тепла, которое могло бы растопить этот лед.
Дюжина ледяных плетей била одновременно, и Гортхаур не устоял на ногах долго. Сознательным ли было решение упасть на колени, или тело действовало, не дожидаясь приказов разума, или все его фана совокупно и неожиданно подкосила боль, но в этой позе хотя бы некоторые участки тела можно было защитить. Из многочисленных порезов сочилась кровь, а бичи все продолжали хлестать. Майя сидел на коленях, сжавшись, не шевелясь и принимая основную часть ударов на спину и руки.
Внезапно избиение прекратилось.
В зале воцарилась мертвая тишина. Майя слышал только собственное сбитое дыхание да размеренный звук крови, лениво капающей из глубоко рассеченного плеча на каменные плиты пола.
<...>
ПЛЕН ПО УГОВОРУ
(мелкий набросок)
<...>
- Я знаю, на чем мы можем сговориться, - улыбнулся Эонвэ, и на мгновение черты его лица заострило какое-то хищное, плотоядное выражение.
Гортхаур коротко взглянул на него, отсек эту перемену, и линия его губ исказилась в ответ – понимающе и чуть горько.
Эонвэ ждал реплики для продолжения своей речи, но Темный Майа не собирался подавать ее. Испытывая легкую досаду и одновременно радость предвкушения: «Тем будет интереснее!», Эонвэ продолжил:
- Все эти слухи про нравы прихвостней Моргота… Все эти сплетни про тебя и него… Поверишь ли? Они меня очень забавляли, - тень усмешки, еще кривившая пухлые губы Эонвэ, наконец, исчезла, и главнокомандующий армии Валинора взглянул на Гортхаура серьезно. – Я пущу тебя повидаться с твоим хозяином, подстилка Моргота, если прежде ты покажешь мне, чем же так притягательно это искажение, коли даже Перворожденные шепчутся о нем, понимая постыдность подобных разговоров, но вовсе их не вести не имея мочи…
Фраза была лихо закручена, и, учитывая тот факт, насколько быстро, глотая слова, произнес ее Эонвэ, не каждому бы удалось понять, о чем, собственно говоря, идет речь. Но Гортхауру не нужно было разбирать конкретных слов. Разговор между двумя Младшими Айнур велся не только вслух, но и безмолвно, на предначальном языке плетения образов.
Темный Майа на мгновение прикрыл глаза, и глубокие тени от длинных ресниц выглядели на его бледной коже синяками. Нельзя было понять, просто ли Гортхаур моргнул, или мимика его невольно выдала тщательно скрываемые эмоции.
- Чего конкретно ты хочешь? – спросил он вслух.
И получил безмолвный ответ, адекватно перевести который на любой из языков сотворенных являлось немыслимо сложной задачей, тем более что Эонвэ, ведя речь о вещах, о которых имел весьма скудное представление, прибегнул к иносказательной форме. В обесцвеченном и весьма-весьма приближенном варианте его длинную тираду можно было озвучить, как: «Хочу познать это явление во всей полноте, распробовать все его грани, и вкушать его до тех пор, пока хватит сил у фана.»
Гортхаур коротко безэмоционально кивнул, запрятав в глубину души горький смешок: «Если мне хватит умения, тебе не захочется возвращаться из-за моря в Валмар!» В безмолвном же диалоге Стихий Темный Майа ответил другое: он показал себя – измотанного месяцами войны, неоднократно раненого в последних для него особенно жестоких боях у границ земель Ангбанда, измученного страхом за своего Валу, раздираемого надвое желанием остаться с Владыкой до конца, каким бы он не был, и преданностью, веками воспитанной привычкой подчиняться беспрекословно, которые диктовали ему: «Ты должен выполнять приказ – ты должен уйти!», придавленного, словно гранитной плитой поражением Темных, которое он, даже будучи вдалеке, слышал и слушал, истерзанного физически и морально долгими одинокими блужданиями по землям, прежде бывшим родными и знакомыми, а ныне – неузнаваемыми, разоренными войной; показал себя таким, каким он выглядел сейчас на взгляд сотворенных, а не других Майяр, привыкших смотреть не на внешность, а в душу – себя в рваном плаще, больше похожем на лохмотья, чем на приличную одежду, в стоптанных сапогах, в рубашке и брюках, местами рваных, а местами задубевших от крови – своей и чужой; а затем он показал рядом с нынешним собой самого Эонвэ – такого, каким сам видел его сейчас <описание>, и таким, каким видели его сотворенные: <описание>. А потом он задал вопрос.
Золотоволосый Майа в ответ усмехнулся с ноткой злорадства, даже не пытаясь скрыть, что был разгадан.
- Все верно, - ответил он вслух. – Я почти ничем не рискую. Но это твой единственный шанс увидеть Моргота, сильнейший из собратьев моих!
Интонации Эонвэ, когда он воспользовался этим обращением применительно к Гортхауру, были прямо-таки напоены ехидством.
- Ах, вот оно что! – понимающе отозвался Темный Майа, и в голосе его было слышно презрение. – До сих пор не можешь простить мне то, что не ты был прозван сильнейшим из Майяр, знаменосец Манвэ Сулимо?
Эонвэ не сделал ни одной попытки скрыть эмоции, написанные у него на лице.
- Не вижу ничего предосудительного в том, чтобы продемонстрировать вражьей шавке, коей ты являешься, то место, которого она заслуживает! – вызывающе отозвался он. – Ну, так что? Цена устраивает тебя?
Гортхаур, ни слова не говоря в ответ, выпростал из-под полы плаща руки и принялся развязывать его тесемки у горла.
<...>
ПЛЕННИКИ КОЛЕЦ
…Полночи Саурон и первый из его слуг, Король-Чародей, провели перед Палантиром, строя планы будущей военной компании, прикидывая их на местности. Так же речь шла об обороноспособности трех основных замков Темного Властелина - Барад-Дура, Минас-Моргула и Дол-Гулдура. Обсудить надо было многое, а лорд Моргул редко наведывался к своему Повелителю, держа оборону рубежей. Он и на этот раз приехал не просто так: Палантир Итиля тревожил Первого Кольценосца, за последние недели ему казалось не раз, что кто-то за ним тайно подглядывает, и однажды Назгул даже обнаружил некий чужеродный голос, вещавший в его мозгу…
Свечи уже оплавились в штандартах, и догорающие фитильки их плавали в восковых озерцах, подмигивая последними язычками синего пламени, когда Владыка Мордора подобрал с края широкого стола лоскут темной ткани и прикрыл им Видящий Камень. Он потянулся в кресле, разминая затекшие после долгого сидения мышцы, и Моргул отвел от этого движения взгляд.
…Первый Кольценосец никогда не знал точно, чего хочет в данный момент Господин: просто ли и естественно его движение, или Саурон подразумевает, что Назгулу медлить не стоит и пора бы уже переходить к активным действиям. Для Моргула, в отличие от остальных восьми Улаири, разум Повелителя редко бывал открыт, и это мучило. Король-Чародей постоянно ходил по скользкой грани, выбирая между "и" и "или", почти никогда не зная точно, кем желает его видеть Властелин в данный момент - покорным и верным слугой или властным и страстным любовником; а может быть, и тем и другим одновременно?.. Последнее было самым сложным делом, ведь Моргулу надо было выверять каждое свое слово, каждый взгляд, не говоря уж о действиях. Насколько проще было Лингулу, от которого Повелитель никогда не требовал ведущей роли... Моргул же постоянно мучался сомнениями, с кем он имеет дело сейчас: с Владыкой Мордора, Властелином Колец, который способен раскрошить его феа в окровавленные пылинки боли, окажись он недоволен или сочти, что слуга позволил себе лишнее, или с юным, нежным и трепетным Артано Мельколэндилом, который в силу страстности своей натуры был склонен путать боль с наслаждением и насилие с лаской…
Моргул искренне любил своего Господина, и не хотел причинять ему боли ни физической, ни душевной, однако Саурон сам порой заставлял вытворять с собой такие вещи, которые Первый Назгул не позволил бы себе даже с давним и ненавидимым врагом, ставшим вдруг беспомощным пленником. Издевательства над телом пленника или раба казались Первому делом грязным, мерзким и постыдным, недостойным чести воина - ловя себя на подобных мыслях, Король-Чарадей часто сам посмеивался над собственной костной сентиментальностью, но глубинной убежденности своей отменить не мог - вдолбленные в его голову с детских лет постулаты морали не смогли сломать ни Кольцо, ни многовековое служение Повелителю. Понять же, зачем нужно издеваться над телом возлюбленного, Моргул не мог в принципе.
Назгул боготворил совершенную красоту своего Господина и хотел бы удостаиваться лишь трепетных и нежных прикосновений к ней, приличествующих более жрецу, нежели любовнику. Но Властелину нужно было вовсе не это. Он с самого начала объяснил Моргулу, тогда еще обыкновенному смертному, не принявшему Кольцо, чего он хочет, и показал феа нуменорца несколько жутковатых картин из своих воспоминаний - картин, в которых секс был больше похож на пытку. Моргул отказался - тогда он еще имел право отказываться - и сказал, что никогда не сможет вести себя так... Оказалось, может. Смог в первый раз, когда Темный Майа пробудил его ярость, заставив человека забыть о том, что он имеет дело с воплощенным Айну, и видеть в нем только умопомрачительно красивого юного сорванца, издевающегося надо всем святым и прямо-таки напрашивающимся на то, чтобы его отодрали, как следует - заставив человека взять себя грубо и жестоко, заламывая ему руки, уткнув его носом в сырую, влажную после дождя землю, когда человек этот не ощущал в себе ничего, кроме бесконтрольного гнева, каким-то странным образом разбудившего животную похоть... И так продолжалось раз за разом - Майа пробуждал в нуменорце неведомую тому самому темную сторону его души, он насиловал его феа видениями сладострастной жестокости, вынуждая нуменорца насиловать свое тело - так продолжалось, пока Моргул не уяснил, чего именно желает от него Владыка - и покорился.
Вообще-то, еще в бытность свою человеком, Моргул предпочитал женщин и до сих пор не мог уяснить причин, побуждающих мужчин ложиться друг с другом. Но все умозрительные рассуждения Короля-Чародея ни в коей мере не касались Владыки Мордора. На Саурона не возможно было смотреть и не желать его. Те же, кому удавалось подобное чудо, вызывали у Моргула жалостливые подозрения в несостоятельности. В бытность свою до принятия Кольца Моргул был серьезным юношей и редко шутил, но однажды он сказал, что "на Аннатара встало бы и у мертвого". Как будто напророчил свою судьбу... Впрочем, тот образ Саурона, который имел в виду юный нуменорец, за две эпохи не довелось увидеть, кроме него, пожалуй, никому…
Моргул в неполные двадцать лет - к моменту первой встречи с Повелителем - был высок, широк в плечах и мускулист, хотя и строен - мощь его тела скрадывалась высоким ростом. Темный Майа был все же повыше его, но не настолько, чтобы приходилось смотреть снизу вверх. Из-за узкой кости и худобы Гортхаур казался намного более хрупким, нежели был на самом деле. Его большие глаза и тонко очертанное остроскулое лицо без труда вызывали в наблюдателе ощущение юношеской незавершенности черт, если сам Саурон хотел этого. И Моргул не раз попадал в иллюзорные тенета этой обманки даже тогда, когда уже знал, кто перед ним. Темный Майа умел сбросить куда-то с плеч, или просто спрятать в глубине души до поры, груз минувших веков и память о тысячах смертей, и казаться юным и неиспорченным, наивным и мальчишески ребячливым человеческим детенышем. Будучи в этой ипостаси Гортхаур не требовал от любовника особой жестокости, только выражения силы и демонстрации власти. Ему хватало малого, он не сдерживал крик в голос, когда становилось больно, мог даже попросить быть чуть поласковее, если Моргул совсем зарывался, и никогда не оборачивался без предупреждения нынешним собой - Черным Врагом, чье имя боялись произносить в Средиземье. Моргул эту ипостась Властелина любил нежно и трепетно, до дрожи в коленках. Она пробуждала всю нерастраченную нежность, желание защищать и оберегать, таившиеся где-то на самом дне души черного нуменорца.
Но была в любовных играх у Властелина и другая ипостась - та, которую Король-Чародей, успевший за века почти позабыть, что такое страх, боялся до немоты. Прежде всего, потому что она была ему совершенно не понятна. В этой ипостаси своей Властелин желал не просто секса (для этого у него были Лингул и Гхаш), не просто грубого секса, которого требовал он всегда от Моргула, а каких-то извращенно-садистских манипуляций со своим телом, какие человека, эльфа или гнома давно бы довели до серьезных увечий. Моргулу это казалось кощунством, но противиться он не мог, потому что эта ипостась Владыки была очень близка к его нынешнему духу, и Темный Майа очень легко переходил от роли насилуемого и истязаемого к роли палача: стоило Назгулу проявить малейшую мягкость, и наказание следовало незамедлительно. Это и была та скользкая грань, на которой не первый век с таким трудом балансировал Король-Чародей, желая утишить страсти Повелителя, не причиняя его телу реального вреда и не будучи, одновременно, наказанным за послабление. В этой ипостаси своей Майа никогда не кричал - ни от страсти, ни от боли; дышал тяжело - бывало, и очень редко стонал - когда уж, видимо, совсем сил держаться не было, и от того сложно было понять, в каком он на самом деле находится состоянии. В такие минуты Первый Кольценосец больше всего боялся причинить своему Господину такой вред, от которого не сможет оправиться тело Майа, пусть даже его возможности во много раз превышали силы сотворенных. Моргулу не раз приходилось видеть кровь Майа, заливавшую белые простыни, и еще до первого развоплощения Саурона Моргул не верил в его неуязвимость...
К счастью вторая ипостась Гортхаура проявлялась не часто - не чаще одного раза в полгода, но Королю-Чародею и этого хватало. Он мучил себя бессильными вопросами: "Почему я?!", и понимал - это тоже своего рода честь, пусть честь несладкая и мучительная. Властелин доверял ему то, чего не открывал более никому - свою боль, терзавшую его век за веком. Иногда Моргулу казалось, что Владыка таким образом за что-то наказывает себя, иногда он думал, что Саурон находит болезненную сладость в воспоминаниях событий, которые он не ценил в момент свершения. Всегда в подобные минуты между ними вставало имя того, кого один звал учителем, а другой - богом. Непроизнесенное имя. Моргул, во всяком случае, не решился его выговорить вслух ни разу...
Сейчас глаза Саурона искрились, багряный отсвет почти потух на дне зрачков, и Назгул, решившийся неуверенно, искоса взглянуть на своего Господина, облегченно понял: сегодня здесь, с ним будет мальчик-Майа, юный Артано, и пытка убиения вины и тоски Гортхаура Жестокого ему не грозит.
Саурон быстро и легко поднялся на ноги и, перегнувшись через письменный стол, протянул Моргулу руку.
- Пойдем, король, - позвал он, мягко улыбаясь.
От этой улыбки у Первого Назгула томительно заныло в животе. Он тоже встал из кресла и вложил свою руку в ладонь Повелителя.
...Мгновения тьмы. Ощущение такое, как будто земля уходит из-под ног. Гул нарастает в ушах, и вскоре уже можно различить, что гул этот - шум ветра, или скорее, урагана, а в нем - шуршание щебня, скрип ветвей иссохших остовов деревьев, скрежет валуна, вдруг сдвинутого с кручи ближайшей горной гряды особенно сильным порывом воздуха, и... И все, пожалуй. Некрос - прослойка Арды, выделенная из окружающих слоев бытия силой Единого Кольца - был местом пустынным, и легко потягался бы в мрачности ландшафта с долиной Анфауглит, образы которой Улаири не раз видел в сознании Гортхаура, или с теми же склонами современного Удуна, где черная с красными прожилками почва была лишь слегка припорошена серым пеплом дремлющего вулкана, и ветры равнины взметали эту пыль дымными столбами, скручивали в спиральный вихри, то стелившиеся по земле, то устремлявшиеся к небесам.
Гул ветра оглушал, скрежещущие звуки терзали нервы. Моргулу захотелось зажать руками уши, как и всегда, когда он попадал в это странное место после долгого перерыва. Яркий пульсирующий свет, исходивший от оранжевого неба, на котором не было ни солнца, ни луны, ни звезд, резал глаза, и Назгулу, прекрасно видевшему в темноте и предпочитавшему полумрак дневному свету, захотелось зажмуриться. Но он не сделал ни того, ни другого. Он постоял на месте некоторое время, привыкая к свисту ветра в ушах, к шуму и свету. Потом отыскал глазами Повелителя.
Саурон стоял в нескольких шагах от него и ждал, давая Моргулу возможность освоиться в обстановке - стоял в расслабленной позе, с опущенными вдоль тела руками, чуть склонив голову к левому плечу. Тяжелые пряди его густых черных волос, отливавших рыжиной под этим небом, трепал ветер.
Встретив взгляд Моргула, Майа чуть кивнул и, развернувшись, зашагал в сторону ближайшей горной гряды. Назгул без слов последовал за ним, стараясь не смотреть на стремительную стройную фигуру идущего впереди, потому что знал - можно не только завестись, но и кончить, просто рассматривая Господина, потому что боялся растратить азарт еще в процессе прелюдии. Однако совсем не смотреть было невозможно: надо же было хотя бы видеть, куда идет Саурон! И Улаири поглядывал время от времени, чувствуя, как от этих коротких взглядов его мужское достоинство наливается силой, и скоро начнет распирать ткань узких брюк.
Узких... Таких же узких кожаных черных брюк, как те, что надеты на Властелине. Темный Майа одевался обычно просто и безыскусно, побивая все рекорды скромности. Хотя какая уж тут скромность! Он в своих неизменных штанах из крашенной кожи, обтягивавших его поджарые ягодицы, худые, но мускулистые бедра, икры - вовсе не плоские, а имевшие правильную форму рюмочки, сужающейся к тонкой щиколотке, однако не такие плавно округлые, как бывает у женщин с аппетитными ножками, а более пологого изгиба; он в своих неизменных штанах, скорее декорированных, чем перехваченных по необходимости чуть ниже узкой талии, у косточек таза, широким серебряным с чернью поясом из вертикально расположенных и соединенных серебряной же цепочкой пластин - это было единственное украшение, которое Майа носил постоянно; он в своей черной льняной рубашке, похожей, как две капли воды, на еще два десятка таких же, хранившихся в кладовой или уже побывавших в прачечной после носки - в рубашке более свободной, чем вся его остальная одежда - рубашке без вышивки и аппликации, с рукавами, не имевшими манжет у запястий, и с распахнутым воротом - в рубашке, которую он носил чаще навыпуск, и тогда было видно, что длина ее где-то до середины бедра, но иногда, как сейчас, например, подзаправ, и тогда часть материи складкой набегала на пояс; он в своих черных, доходивших до середины голени, полусапожках на тонкой подошве без каблука, и иногда перчатках из мягкой кожи, сидящих на руке так плотно, что вовсе не стесняли движений пальцев - он в этой простой одежде, которая могла бы показаться невзрачной на ком-нибудь другом, даже в толпе разнаряженных в пух и прах сотворенных, смотрелся тем, кем он собственно и был - могущественным властителем и близким к смертным богом. Иногда к этому костюму Майа добавлялся длинный широкополый плащ с рукавами и глубоким капюшоном. И уж совсем изредка, во время каких-нибудь особо торжественных мероприятий, проводимых в Тронном Зале или на главной площади Барад-Дура, он надевал поверх рубашки черный бархатный камзол, расшитый по обшлагам рукавов, горловине и стыкам швов серебряной нитью - бархатный камзол, скорее напоминавший охотничью курточку, потому что по длине своей он не прикрывал даже зада. И еще в такие дни Майа надевал корону. Впрочем, Моргул назвал бы этот предмет скорее венцом, ведь при желании его можно было надеть даже поверх шлема. Это был серебряный обруч толщиной с палец и шириной в три. По внешней части его были вытравлены письмена: сверху на Черном Наречии, снизу - на языке, которого никто не помнил, между ними был нанесен странный орнамент, вроде бы ничего конкретного не изображавший, но стоило слишком задержать на нем взгляд, и мозг твой начинали переполнять видения замков и крепостей, фантастических ландшафтов, каких-то давних, а, может быть, и вовсе не происходивших битв, леса, неба, моря, десятков и сотен лиц сотворенных; и вскоре смотрящий начинал казаться самому себе песчинкой, затерянной между прошлым и будущим, ломкой веточкой, влекомой неведомо куда бурными водами, пылинкой в центре бушующего урагана. Моргул не любил смотреть на этот орнамент и знал, что близнецы разделяют его чувства. А вот Еретик обычно не мог оторвать от венца взгляд, и на лице его при этом читались одновременно счастье и мука...
Саурон резко остановился, и Первый Кольценосец нагнал его в пару шагов.
Они оказались в маленькой лощинке, между двух выступавших из горной гряды скал, высотой не меньших, чем в два человеческих роста. Здесь было значительно тише, чем на открытой равнине, и ветер сюда почти не задувал.
Моргул глянул себе под ноги. Ну, конечно! Нечего было и надеяться найти там зеленую травку или хотя бы клочок ровной земли, не покрытый вездесущем для этого места острым каменным крошевом.
"Ну вот, опять он в кровь себе всю кожу издерет!.. - тоскливо подумал Назгул. - Да и я... По крайней мере, колени."
Саурон стоял молча и ждал, когда Улаири посмотрит на него. Моргул судорожно сглотнул, ощутив насколько ему стали тесны узкие брюки под этим взглядом, и от одной лишь мысли о том, что должно сейчас начаться.
"Никогда я не смогу привыкнуть к этому!" - тоскливо подумал он и поднял глаза на Властелина.
- Я весь твой, - ласково сказал Гортхаур, и после этого сам уже опустил взгляд.
Господин и слуга, которым предстояло сейчас на несколько часов поменяться местами - они стояли близко друг от друга, на расстоянии вытянутой руки. Моргулу захотелось сократить это расстояние, протянуть руку, трепетно и нежно - очень нежно коснуться кончиками пальцев бледной щеки Повелителя и того места под полуприкрытыми веками глазами, где лежали тени от длинных ресниц, ему захотелось поцеловать Владыку своего в губы - ведь тот не позволил ему этого ни разу - и стереть с них эту горькую ироничную полуулыбку. Но он знал - от него требуется совсем не это. И он не сделал движения, только коротко шумно втянул в себя воздух через нос, его тонкоочертаные ноздри затрепетали.
Пора было входить в роль.
- Ты заставил меня ждать! - обвинил он резким неприятным голосом, в котором звучали раздраженные ноты, не раз заставлявшие трепетать тех живых, которым их доводилось слышать. - Но у тебя есть еще шанс исправиться... Быстро!
Назгул увидел, как вздрогнул Повелитель, как вскинул голову, и как удивленно расширились его из без того огромные глаза.
"Что?.. Разве я делаю что-то не так?" - взволновался Моргул, отлично знавший, что грубость от него требуется не только на деле, но и на словах.
Пауза затягивалась.
- Я долго буду ждать?! - спросил он вслух, нагнетая эмоцию гнева в голосе.
Саурон тряхнул головой, словно прогоняя наваждение, и на его обычно холодном, непроницаемо спокойном лице отразилась целая гамма чувств - недоумение, смятение, щемящая боль пополам со... страхом? Но через секунду все пропало, а на лицо вернулась стандартная для таких моментов, как нынешний, маска испуганного мальчишки, который очень хочет угодить взрослому и сильному дяде.
И Майа оказался на коленях перед своим Назгулом. Он скорее рухнул в эту позу, чем опустился, и у Моргула мелькнула еще одна мысль об ощущениях своего Господина: "Коленки же разбил, наверное... Ну, что ему себя совсем не жалко?!" - последняя мысль на подобную тему. Сознание уже застилала янтарная с кровавой поволокой пелена иступленной собственнической страсти от одного вида этого гибкого совершенного тела, склонившегося в униженной позе. Моргулу показалось, что он изольется сейчас же, и у него не хватит сил дождаться продолжения.
Быстрые тонкие пальцы расстегнули на Назгуле пояс из набранных пластин с мечами, металл звякнул о камень, а пальцы уже расплетали шнуровку брюк. С левой стороны они сделали это почти мгновенно, а вот с правой что-то не заладилось. Моргул изнемогал, чувствуя, как пальцы эти тянут и дергают запутавшиеся шнурки. Натяжение материи, трущейся о его естество, лишало Кольценосца последнего разумения.
Он запустил ладонь в растрепанные темные волосы Майа и резко дернул их вниз, заставляя Саурона поднять лицо.
- Скорей же, щенок! - прошипел Назгул яростно, сквозь плотно сжатые зубы.
Моргул был слишком занят собой, чтобы заметить, что маска на лице Майа дала трещину, что прикушенные губы его дрожат уже не от наигранного испуга, а в черных глазах плескаются недоумение и настоящий ужас. Назгулу было не до того, чтобы задумываться, отчего это обычную игру Повелитель его вдруг воспринял так эмоционально. Моргул знал, что делает все правильно. Он знал, что делает все также, как и всегда.
Впрочем, Саурон быстро опустил лицо, не дав толком Кольценосцу шанса разглядеть свое смятение. Он сразу же вернулся к делу, и, действуя обеими руками, просто разорвал неподатливые шнуры. Схватившись сначала за одну штанину, потом за другую стянул с Назгула узкие брюки, выпуская на свободу его член.
Моргул тяжело выдохнул через рот, и, надавив рукой на затылок Майа, прижал его лицо к своей промежности. Кровь стучала в ушах, пульсацией крови биение сердца отдавалось в члене. Кожа Саурона была прохладной, но прикосновение к ней не остудило Моргула.
- Ну, давай же! - велел он. - Что ты сегодня, будто вареный?!
Прохладные мягкие губы послушно начали ласкать его член. Осторожные поцелуи, прикосновение шершавого влажного языка, покусывание - надолго это не затянулось. Было лишь несколько быстрых легких прикосновений. Майа отлично знал, что его партнер не просто возбужден, а возбужден уже давно и близок к экстазу, а потому забрал в рот почти сразу. Он прижался всем телом к ногам Моргула, его руки обняли бедра мужчины, а ладони поглаживали напряженные ягодицы, то поднимаясь выше и скользя вдоль позвоночника так, словно пересчитывали косточки, то спускаясь ниже и слегка, еле-еле шевеля волоски на бедрах. Пальцы его никогда не тискали плоть, в ход не шли ногти, и даже прикосновения к ложбинке между ягодиц Моргула Майа не позволял себе, тем более - не забирался глубже.
...Будучи с Моргулом Саурон никогда не делал резких движений, в его ласках не было ни толики агрессивности, он был нежен, словно ребенок, надеющийся ласками умолить взрослого не быть жестоким с ним. От таких прикосновений у Моргула все таяло внутри, и по жилам его, казалось, растекался спелый весенний мед. Моргулу и в голову бы не пришло быть жестоким с тем, кто будил в нем эту сладкую истому, но он был вынужден, на первых порах этой странной связи нередко наказываемый за то, что пытался ответить на ласку лаской. "Неужели ТОТ мог быть жестоким, когда ему так трепетно выражали любовь?" - спрашивал себя порой Назгул, вспоминая мягкие поглаживания чутких рук своего Повелителя и все те удары и унижения, которыми он должен был отвечать ему на это. Постепенно Моргул привык к этой игре, и даже научился находить в ней свое удовольствие, однако смысла ее не понимал до сих пор. Если бы у него был выбор, он с радостью ответил бы на ласку Владыки иначе...
Едва Майа взял в рот, и Моргул почувствовал теплую влажность его десен, он резко дернул рукой, намереваясь переложить ее так, чтобы управлять движениями Майа было сподручней. С начала процесса Назгул наматывал часть пышной гривы Майа себе на кулак, начисто забыв о том, что так и не успел снять перчаток, обшитых металлическими пластинками для обезопашивая пальцев в бою. И сейчас, когда он дернул рукой, одна прядь, зацепившаяся за пластинку у сгиба безымянного пальца, натянулась, и несколько волосков были выдраны с корнем.
Голова Саурона непроизвольно дернулась назад, сам он издал какой-то приглушенный звук - наверное, это был вскрик, приглушенный оттого, что рот его был занят. Майа попытался отстраниться, но Моргул уже обхватил его голову обеими ладонями, а пальцы его сжали виски Майа, не позволяя сделать ни одного движения, кроме тех, которые будут позволены. Впрочем, и эти движения Улаири контролировал.
Майа открыл рот пошире, не дожидаясь приказа, и уронил руки вдоль тела. Никаких больше ласк, просто отверстие, в котором наслаждению партнера могут помешать зубы. Саурон сам вывел правила этой игры, а потому никогда не сбивался со своей роли. Теперь не он берет в рот, а его берут через рот – и это была большая разница. Его берут… Именно то, что и требовалось от Моргула.
Моргул сам задвигался быстро и сильно, вгоняя прямо до горла. Майа испытал рвотный рефлекс, ему захотелось закашляться, но возможности не было, а от невозможности совершить желаемое начало сводить скулы. К счастью, Моргулу, и без того долго сдерживавшему оргазм, хватило нескольких движений, чтобы кончить.
Выпустив голову Майа, Назгул оттолкнул его от себя.
Гортхаур качнулся корпусом назад, и сел на землю, взметнув ступнями гравий.
…Ступни у него, кстати сказать, были узкие, миниатюрные – слишком маленькие для смертного мужчины, но вполне пропорциональные по канонам эльфов…
Не больше пары минут блаженного покоя и умиротворенности, пары минут эстетских наблюдений – пары минут почти что счастья – это была короткая передышка, которую мог позволить себе Кольценосец.
…Саурон не терпел, когда подобные паузы затягивались, а потому одной из первых вещей, которым он обучил юного еще тогда нуменорца, было умение контролировать свое возбуждение и вызывать эрекцию усилием воли. Впрочем, последнее Моргулу почти никогда не требовалось: до тех пор, пока между Майа и его Назгулом продолжалась сексуальная игра, до тех пор, пока Гортхаур не произносил какую-нибудь фразу на Квэнья – это был особый знак, установленный их давним договором, знак, что пора заканчивать – до тех самых пор Моргул ярко ощущал мир вокруг себя, даже мельчайшие детали казались ему поразительно красочными, мыслительные процессы были словно бы притуплены, зато все органы чувств реагировали на малейшее раздражение так быстро и одновременно так естественно, что постфактум это казалось Улаири почти животным примитивизмом. Иногда Моргул сам себе казался мухой, влипшей в прочную, но невидимую паутину – мухой, которая движется и жужжит, только повинуясь натяжению ниточек в лапах паука – мухой, которая так очарована сладким мучением своего плена, что нисколько не сопротивляется ему, а, напротив даже, с охотой помогает пленителю тянуть из себя соки чувств и желаний…
На этот раз, как и всегда, даже кончив, Моргул не почувствовал полного удовлетворения. Ему было мало, ему хотелось еще.
…К слову сказать, до того момента, как начались совместные эскапады юного нуменорца и того, кого в побережных колониях Нуменора смертные знали, как Аннатара из Гвайт-и-Мирдайн, Моргул не замечал за собой такой сексуальной ненасытности. Ему хватало трех раз с лихвой, и между актами должны были следовать перерывы хотя бы в четверть часа. Однажды случилось и пять раз кряду, но та пленная южаночка была чудо, как хороша!.. Однако даже с ней после четвертого раза пришлось ждать почти час, прежде чем возобновилось желание… Сейчас Моргул, оглядываясь на тогдашнего себя - наивного юношу - с высоты нынешнего своего многовекового опыта, считал, что причиной вялости его желаний была нетренированность организма, однако нет-нет да задумывался: «А что если не только это?» Моргул четко различал эрекцию, вызываемую усилием воли, и эрекцию, пробужденную подлинным вожделением. Первая была явлением сугубо искусственным, она не только к чувствам, но и к эмоциям его не имела почти никакого отношения; однако Властелину, например, она нравилась больше, чем настоящая, так как Моргулу в этих случаях не удавалось кончить очень долго. Сам Моргул, напротив, такого насилия над своей природой не любил. В последствии от таких эпизодов у него на душе оставался какой-то гадливый склизкий осадок. Это было просто… неправильно! На первых порах нуменорец очень смущался, когда ему приходилось приводить в боевое состояние свое естество без желания – а по началу ему так поступать приходилось часто; но вскоре он заметил, что если думать не о том, что приходится делать, а о том, что происходило недавно, о теле Властелина, о его руках, о его губах, то тогда желание вернется само, только, возможно, придется совсем чуть-чуть помочь разнежившемуся после оргазма телу пробудиться вновь… Такая половинчатая искусственность процесса устраивала Назгула гораздо больше, чем эрекция, лживая в самой своей основе…
Вот и сейчас все шло по множество раз апробированному плану.
Моргул взглянул на Саурона. Тот сидел на пятках, поджав под себя ноги, а ладони зажав между коленей. Прямые длинные волосы окутывали его фигуру до пояса легким плащом. Он смотрел в землю и, казалось, был отрешен от всего окружающего его мира. Но Назгул знал, что это не так. Повелитель ждал.
Моргул переглотнул, чувствуя, как возбуждение, опережая приказ его разума, дыбит уже его естество.
- Раздевайся, - велел он хрипло, не справившись с голосом.
…И все-таки что-то сегодня было не так!.. Темные глаза Владыки странно сверкнули в сгущающемся сумраке, когда он бросил один короткий быстрый взгляд на Назгула.
- Нет, - тихо, но четко ответил он.
Моргул внутренне подобрался: только этого еще ему не хватало! Да что ему нужно сегодня?.. Неужели – опять?! Прошлый раз ведь был меньше трех месяцев назад… Неужели?!.. От такого предположения даже желание пошло на убыль, но Назгул удержал спад эрекции. Если он не ошибся, то во всех следующих своих словах и действиях, он должен быть осторожен вдвойне. Грань, по которой следовало идти вперед, стала очень узкой.
…На Майа-мальчишку еще действовали слова, на Майа в образе жертвы – нет…
- Неважно! В таком случае я сам раздену тебя.
Шаг - и Моргул оказался рядом с Сауроном. Движение – и, подхватив за плечи, вздернул его на ноги. Рывок – и затрещала, распускаясь на нити, льняная ткань. Шнуровку на брюках постигла та же участь, а металлические пластинки, которыми были обшиты перчатки, прочертили царапины на бедре Майа – царапины, мгновенно набухшие кровью. Гортхаур даже не вздрогнул, застывшее в ледяном совершенстве лицо не выражало никаких эмоций.
Моргул развернул Майа спиной к себе и толкнул. Тот упал вперед с упором на руки и на колени. Острый гравий ссадил чувствительную кожу.
Назгул опустился сзади, поставив свои колени по бокам от колен Майа. Так будет плотнее, а, значит, больнее… Он ведь этого хочет, не так ли?..
…Никакой смазки. С ипостасью мальчишки можно использовать слюну, с ипостасью жертвы – нет. Ничего нельзя…
Входить было трудно, и Моргул в напряжении кусал губы, заталкивая в узенькое отверстие свой вовсе не маленький инструмент. Когда проникнуть, наконец, удалось, он засадил на всю длину, и почувствовал легкую дрожь тела, бывшего под ним. Единственная реакция, едва ли какие-нибудь еще последуют.
…Мальчишка-Майа иногда вырывался, но не всерьез, а словно бы поддерживая образ испуганного ребенка, которому больно, и он совсем – ну, совсем ничего не понимает. Майа в ипостаси жертвы не вырывался никогда, он вообще не двигался. Могло показаться, что ему не только абсолютно безразлично, что там делают с его телом, но что он к тому же ничего не чувствует. Только такая вот легкая, еле уловимая дрожь, как та, что появилась сейчас на секунду, указывала на то, что тело, которое терзает Моргул – живое…
Улаири двигался резко, но размеренно, даже с некоторым оттенком монотонности.
…Одно время Моргул проводил опыты на пленных эльфах и дунаданах, пытаясь выяснить, какой из ритмов сексуального истязания доставляет им наибольшие неудобства. Он понял, что быстрые и сильные толчки, сопровождаемые для многих острой, но кратковременной болью, пленные переносят легче, чем размеренность глубоких, но медленных проникновений, вызывавших длительную боль - тупую и тягучую, от которой некуда спрятаться. После минут пяти-десяти такого ритма пленники начинали подвывать и вертеться, пытаясь получить от своего мучителя хотя бы острую боль, если не было возможности вовсе прекратить пытку. Некоторым удавалось при таком подходе даже удовлетвориться самим, и это больше всего забавляло Моргула. В такие минуты Назгулу очень хотелось знать, а что испытывает Властелин в подобных же ситуациях, почему он никогда не двигается также, пытаясь сбить любовника с ритма, и испытывает ли он вообще боль? А если не боль, то что он испытывает?…
Возбуждение Моргула росло, и вскоре душа и тело его пришли в согласие. Он убыстрил движение, чувствуя приближение горячей волны. И вдруг…
Назгулу послышался звук, похожий на стон. И через мгновение гибкое тело Майа устремилось ему навстречу, меняя ритм и подчиняя его своим желаниям. От неожиданности, от необычности того, что произошло, от восхитительной странности того факта, что Властелин впервые – впервые! – ответил на его старания, Моргул кончил.
В мгновение после вспышки, Назгул почувствовал, как сжалось кольцо мышц, обхватывая плотнее его расслабившуюся было плоть, а Майа глянул в лицо Кольценосца через плечо и коротко яростно прошептал:
- Рано!
Плохо понимая, что именно происходит, но видя, что Владыка недоволен и даже открыто демонстрирует это, что редко случалось во время их игр, Моргул вызвал у себя эрекцию и поспешно продолжил движение, предчувствуя, что и новый позыв страсти не заставит себя долго ждать у порога души.
Дюжина движений… Тело Майа двигалось навстречу Моргулу, и оба они вошли в единый ритм. Еще с полдужины… И Назгул снова услышал стон. Высокий, чистый голос – сейчас чуть хрипловатый… Моргул мог поклясться, что стон этот не был стоном боли.
Цветные пятна запрыгали перед глазами Кольценосца. Мысли прыснули в стороны, заметались и переплелись в путаницу нитей, словно пряжа на сломанном ткацком станке. Уже ничего не соображая от страсти, и понимая только одно: «Владыке нравится! Он доволен, и он не просто доволен, он… счастлив?! И это сделал я?.. Я!», Назгул, прижавшись всем телом к телу Майа, и ощущая жар его кожи даже сквозь свою так и не снятую рубашку, обхватил его руками подмышки, приподнял и всем корпусом подтолкнул к покатому темному валуну, находившемуся от них в полушаге слева. Моргула вновь, в который раз затопила неизбывная нежность, а в голове крутилась какая-то чушь, вроде: «У него наверное руки устали… Надо было там… сразу…»
Как не странно, Саурон послушался. Если бы Моргул рассуждал в этот момент более здраво, он понял бы, что своей заботой нарушил те правила игры, которые были между ними приняты, и конечно бы он удивился: «А почему Господин на этот раз не разгневался, как всегда бывало раньше?» Но Назгул сейчас не думал, он действовал по наитию.
И Майа послушался. Оба переместились к камню, так и не разъединив сваренных страстью тел. Гортхаур грудью упал на холодный камень, и раскинул руки так, словно обнимал его. Моргул задвигался снова, набирая темп, и встречное движение Повелителя показалось ему почему-то в этот момент восхитительно беззащитным, трогательным, а перед глазами начало мутиться – то накатывала, то отступала темнота.
Страсть Моргула напоминала сейчас ярость – и ярость отнюдь не разыгрываемую, не призванную из потусторонних сфер, как неизменно бывало раньше. Стремясь погрузиться во тьму полнее, стремясь достигнуть пика наслаждения, Моргул навалился на Майа, притискивая его к камню…
Услышал болезненный вскрик. Прижал сильнее, не сбавляя темпа и чувствуя близость освобождения. Крик прозвучал снова, теперь в нем были слова – кажется, что-то из того, что кричат порой пленные Нолдор, когда уже не помнят себя. Странно… Нолдор в Средеземье осталось не так много, и пленников всех Король-Чародей помнил наперечет… Но размышлять было некогда, Тьма и вселенская тишь были так близко!.. Блекли оранжевые сполохи неба, гул ветра больше не звучал в ушах. Моргулу казалось, что он тонет во Тьме – ласковой, теплой, звездносияющей…
А потом его тело приподняла в воздух незримая сила, оторвала его от Майа, скрадывая ураганный шквал ощущений последнего мгновения, и швырнула о землю, почти выбив дух.
…Моргул не сразу пришел в себя. Сел, медленно огляделся.
Гортхаур остался возле валуна и сидел сейчас, привалившись к нему спиной и откинув голову к холодному камню. Дышал он тяжело, с потерянным, удивленным выражением на лице разглядывая сквозную рваную рану в бедре, из которой хлестала кровь.
- Что..? – Моргул подобрался, вскочил на ноги, подбежал к Властелину.
Он не понимал, хотя и очень старался понять. Откуда кровь, рана? Может быть, он, сам того не ведая, забыл часть событий, произошедших только что?..
Бездумно шарящие в округе глаза Назгула сами нашли ответ. В нижней части валуна, на расстоянии ладони в высоту от земли, торчал из пологого, отшлифованного ветром края острый камень, напоминавший то ли бивень мумака, то ли трехгранный кинжал с зазубренным лезвием.
Моргул похолодел от ужаса и понимания того, что произошло. Сердце заколотилось сначала в горле, а потом упало в самые пятки. Назгул помнил, как притиснул Владыку к валуну, и вот тогда то и раздался первый вскрик… Вот, значит, в чем было дело!
Майа обеими руками, сверху и снизу, зажал сквозную рану, но кровь никак не хотела сворачиваться и продолжала сочиться между его пальцев.
- Я же сказал тебе остановиться, - тихо, очень тихо произнес Саурон, не глядя на Назгула; в голосе его не было упрека – простая констатация факта.
Моргулу захотелось, подняв лицо к оранжевому небосводу, завыть в голос, как делают варги.
Ну, конечно! Те слова, которые вызвали в его затуманенном рассудке ассоциацию с пленными Нолдор, это был Квэнья – знак, что следует остановиться. И он пропустил этот знак…
- Я… господин мой, я… - он дважды попытался объяснить и дважды сбился. – Я не расслышал…
Это было жалкое оправдание, и Моргул сам это знал.
- Сказал бы лучше, что не понял, чего именно я хочу, а потому и перестарался, - все так же тихо продолжил Саурон.
Моргулу было страшно – так страшно, как, пожалуй, еще никогда не было в его долгой жизни и растянувшемся на века существовании Не-Мертвого. Он – он сам – без приказа причинил Властелину вред!.. Душа заходилась безмолвным плачем от ужаса, от предчувствия кары.
- Это была бы не правда, - блекло отозвался Кольценосец, знавший, что лгать Владыке бесполезно, и считавший, что не стоит унижать самого себя враньем даже в том случае, когда ложь может принести пользу. Лгать можно было только врагам, считал он, но не Владыке, не братьям и сестре - только врагам, потому что в случае общения с ними ложь превращалась в высокое искусство.
Кровь все не останавливалась. Саурон молчал, прикрыв глаза и вслушиваясь в свое фана. Моргул знал, что высокие регенеративные способности, присущие всем воплощенным Айнур, позволяют Майа более легко, чем сотворенным, переносить большинство травм. И все же… Все же Моргул не мог простить себе этой раны, причиной которой стала его невнимательность к ощущениям своего Властелина. Ведь такого никогда не происходило раньше: во время даже самых жестоких игр Назгул чутко следил за состоянием Повелителя… А здесь вдруг сорвался. Отчего?.. Моргулу показалось внезапно, что он знает ответ: дело было в той тьме, что заволокла его сознание, когда экстаз был близок; дело было в том, что Властелин впервые ответил на действия Моргула по ходу, а не так, как обычно – постфактум, ответил телом, а не только пустой похвалой: «Ты сделал все правильно», и этот ответ превратил обязанность в нечто большее – в то, что не хотелось прекращать ни по приказу, ни без него…
Моргул не замечал, что стоит на коленях рядом с Повелителем, чуть покачиваясь и не зная, куда деть ставшие вдруг совершенно неуместными на виду руки – руки, оставившие следы на этой бледной, благоухающей… да не понять никогда, чем она пахнет!.. коже. Моргул не замечал, что его тело бьет крупная дрожь, что он часто сглатывает и отводит глаза, терзая зубами губы. Но Саурон заметил все это.
Кровь остановилась, и Майа убрал зажимавшие рану ладони.
- Нужно чем-нибудь перевязать… Эй, король!
Моргул сильно вздрогнул, поспешно закивал и непослушными пальцами принялся отрывать лоскут от полы своего плаща.
Перевязкой занимались долго. Моргул, терзаемый страхом и чувством вины, периодически застывал в прострации, и только окрики Властелина, то велевшего: «Прижми здесь!», то требовавшего еще лоскут, приводили его в себя ненадолго. Наконец, дело было сделано.
Опершись рукой о валун, Саурон поднялся на ноги, выпрямился. Немного постоял так, потом перенес вес тела на раненую ногу. Скривился от боли, но нечего не сказал, и сделал несколько осторожных шагов по лощине. Довольный проверкой, остановился и обернулся к Первому Кольценосцу, так и оставшемуся сидеть возле валуна.
- Ну, ничего страшного! Жить можно, - губы его дрогнули в улыбке.
Моргул не посмел улыбнуться в ответ, только глаза его тоскливо шарили вокруг, не решаясь встретиться взглядом с Властелином.
Майа убрал улыбку и нахмурился.
- Король! – еще раз окликнул он.
А Моргул вдруг отчетливо вспомнил, что Повелитель с некоторых пор называет его так каждодневно, всегда, когда они видятся – но только не здесь и только не в моменты секса. Сегодня здесь он назвал его так уже дважды… Что ж, значит, игры закончились!
С удивившей его самого решимостью Моргул поднял глаза и встретил взгляд своего Повелителя.
- Накажи меня, Властелин, - он почти просил. – Твоя снисходительность ранит меня сильнее гнева… Я ведь заслужил наказание.
Майа покачал головой.
- Нет.
Аристократические черты лица Первого Кольценосца исказились, словно из-за глубокой внутренней боли, которую так долго приходилось прятать.
- Если я доставил тебя удовольствие, Повелитель мой, - вскрикнул он отчаянно, - то это еще не повод прощать мне проступок!
На мгновение лицо Саурона стало холодным и отчужденным:
- Я никому не прощаю проступков. Даже Гхаш.
Моргул до крови закусил губы. Это было своевременное напоминание, очень своевременное! Близнецы, а особенно Гхаш… Порой Моргулу казалось, что к ним, и только к ним, из всех остальных членов Черной Девятки Повелитель испытывает настоящую привязанность.
Но потом на лицо Саурона вернулось выражение нежной ласки и участия:
- Король, я действительно не сержусь на тебя. В том, что случилось, виноват только я сам. Наказания не будет, потому что оно не заслужено.
Моргул вслушивался в этот голос, смотрел в эти глаза – и все равно не верил.
Саурон, коротко вздохнув, подошел, осторожно ступая, и присел рядом с Назгулом. Взял его правую руку в свои, снял с его кисти перчатку, отбросил ее куда-то в сторону, и ладонями, еще перемазанными в крови, сжал пальцы Моргула.
Рука Назгула лежала теперь между ладоней Повелителя – почти так же он давеча зажимал рану, но тут Майа покачивал руку Кольценосца в плену своих ладоней мягко и ласково, словно убаюкивая младенца.
- Сегодня все было по-другому, король, разве ты этого не понял?.. Произошедшее сегодня было уроком и тебе, и мне… Мы слишком заигрались в старую игру… Я – заигрался. А игра требовала обновления, - Моргул молчал, а Майа ласкал его руку своими пальцами. – Я понял, что что-то идет не так еще в самом начале, но прогнал это чувство… Ты говорил фразами… Тано, - Моргул вздрогнул, осознав, что прямое, не косвенное, упоминание Того-кто-за-Гранью случилось между ними впервые, - ты живо напомнил мне давний-давний эпизод. Ты… даже немного напугал меня поначалу. Но я сказал себе, что это просто случайность, и мы продолжили игру… Я ошибся. Ничто не бывает случайным. Ты взял на себя его образ не только на словах, но и в действиях, и порой мне начинало казаться, что мы оживляем с тобой один из бесконечных снов моей памяти… Ты продержал этот образ до конца… почти до конца. И я благодарен тебе за это… хотя надеюсь, что никогда больше подобного не повториться.
Слушая голос своего Господина, вдумываясь в его слова, Моргул сам распустил узел затянутой на собственной шее удавки страха. Когда Майа замолчал, Назгул передвинулся, садясь к нему вполоборота и неуверенно, но уже без прежней дрожи спросил:
- Владыка, прости, если я спрашиваю недозволенное, но… Чем все закончилось тогда?
Саурон на мгновение прикрыл глаза, и на его бледных щеках внезапно вспыхнул румянец. Румянец не смущения, а внутреннего жара.
Майа открыл глаза и криво усмехнулся.
- Все закончилось почти также, как и сейчас. Я же говорю: мы повторили тот эпизод в деталях… Он слишком увлекся и не заметил, что один из моих мечей, где-то по ходу нашей возни потерявший ножны, затерялся в ворохе подушек… Когда он притиснул меня к спинке кровати, острие уткнулось мне в бедро…
- Это? – дрогнувшим голосом переспросил Моргул, чуть коснувшись кончиками пальцев повязки на ноге Майа.
- Нет, - Майа рассмеялся. – К счастью, в другое!.. И ты знаешь… Тогда, в тот момент, я даже не заметил этого…
У Моргула вдруг болезненно заныло в животе, а все внутренности сжались в тугой комок от нахлынувшей внезапно ярости – и зависти: «Почему с ним, не со мной?!»
- А он? – задать короткий вопрос удалось с трудом; казалось, что сводит горло.
- Он тоже не заметил… Пока не закончил…
У Моргула были серьезные подозрения, что двое Айнур могут не заканчивать любовную возню сутками.
- Ты прав, - ответил Саурон на это не высказанное подозрение. – Это произошло не скоро. Сначала я сам почувствовал странную слабость, потом закружилась голова… А он всегда чувствовал, что происходит со мной, если только не закрывался… В тот раз мы не были в ссоре, и поняв, что со мной что-то не так, он заставил себя остановиться…
Майа долго молчал, а Моргул ждал продолжения. Наконец, не выдержал, поторопил:
- И чем же все закончилось?
- Ну, чем могло закончиться? – Гортхаур снова усмехнулся. – Мы начали различать предметы вокруг себя, окружающую реальность… Мне не объяснить на словах всего тебе, король, но мы не видели того, что окружает нас, когда духи наши сливались в единении Тьмы… А тут вернулись… Подушки намокли от крови… Я сразу почувствовал боль, но не сразу понял, откуда она и почему… А он… перепугался страшно. Сам вытащил эту железку, сам вливал в меня силу, перевязывал, просил не падать в обморок и клялся, что мы никогда больше не будем занимать таким сексом, потому что от него у меня одни беды…
- Но он не сдержал свое слово, не так ли? – уточнил Моргул, понимая, что еще минута и он начнет скрипеть зубами от злости.
Тонкие брови Майа удивленно взметнулись.
- Нет, конечно, нет! Я и сам не хотел, чтобы что-то менялось. А та рана… это была просто случайность, король. Случайность, в которой никто не виноват. Неужели ты думаешь, что я мог винить его за это?
Моргул уже понял: «Нет, ТОГО Властелин не винит ни за что». От ревности было трудно дышать.
- Но ведь это был не единственный инцидент, Повелитель, так? Иначе зачем бы ты заставлял меня быть жестоким с тобой? Ведь это тоже все твои воспоминания, верно?!
Саурон выпустил ладонь Моргула и, откинувшись к валуну, стал смотреть в расцвеченное яркими бликами небо.
- Ты становишься похожим на Гхаш, - тихо сказал он. – Назойливым.
«Да я просто люблю тебя, как и она!» - разум Назгула завопил это мысленно раньше, чем Моргул сумел обуздать порыв. Единственное, на что сил хватило вполне – не произнести признания вслух, но, задушив этот всплеск, Моргул прокусил себе губу.
«Я знаю,» - мысленно же отозвался Майа, не пошевелившись и не изменив позы.
Поворачивать назад было поздно, и Моргул решил сделать еще один шаг.
- Но тебе это безразлично, Повелитель, - констатировал он.
- Нет, почему же! – Майа переменил позу и взглянул на своего Назгула с легкой тревогой. – Ты говоришь чушь, король. Вы, все девять, дороги мне… Ну, подумай! Кто у меня есть, кроме вас?
- Он, - глухо, через силу отозвался Моргул.
Гортхаур покачал головой.
- Его у меня нет. Только вы.
Моргулу захотелось заплакать, но, еще будучи человеком, он не очень-то это умел. Не мужское это дело. И не приучен он был к нежностям с детства.
Майа потянулся и снова взял его обнаженную ладонь в свои.
-Успокойся, мальчик мой… Ты что же, ревнуешь к моей тоске и памяти? Не глупо ли?
Моргулу хотелось ответить: «Нет, не глупо. Ты, Господин мой, тоскуешь о желанном и недостижимом, а меня, пусть и века мне было доступно твое тело, ты даже не вспомнишь, если ОН вернется к тебе…» Назгул хотел сформулировать эту мысль помягче и высказать вслух, когда услышал ответ:
- Вспомнил бы. И тебя, и Лингула, и Гхаш… И всех остальных, которых я никогда не приводил в Некрос с известными тебе целями. Я люблю вас всех, король. Но... по-другому.
«Как?!?» - хотелось кричать Моргулу, но он и в этот раз промолчал, только уткнулся лицом в шелковистые пряди волос, лежавшие густым покровом на плечах Майа, вдохнул их аромат, почувствовал прохладу нежной кожи под ними.
Некоторое время оба молчали. Потом Назгул ощутил руку Повелителя у себя в волосах – она мягко гладила его, расплетая пряди, словно лаская испуганного потерявшегося ребенка.
«Вот так все и должно быть, - подумал Моргул, - сейчас все стало на свои места. Это я - испуганное дитя – не он, и чужая роль для меня слишком велика, я боюсь самого себя в ней…»
- Чего ты хочешь, король? – спросил мягкий голос возле его уха.
«Ласкать… Ласкать, хотя и одно это уже кощунство! Ласкать так, чтобы ты не отталкивал меня…»
- Вслух, - настаивал голос.
- Тебя, - удалось выговорить Моргулу, и он потянулся губами куда-то сквозь завесу волос.
Внезапно волосы были убраны, и там, где Моргул ожидал найти… ну, максимум ухо, его встретили горячие губы. В первый момент Назгул смутился, но, поняв, что губы были подставлены ему не случайно, жадно припал к ним.
«Ты можешь попробовать, - нашептывал пленяющий голос, сопротивляться которому не было ни желания, ни мочи. – Мы можем попробовать… Почему бы и нет? Вдруг это окажется интереснее старой игры?..»
* * *
<...>
(не закончено)
КРУШЕНИЕ ОКОВ
(полуночный бред, вырванный корнями своими из почвы сновидения… а, может, и Средиземья заодно)
(наброски)
Мужчина собственноручно отворил тяжелую створку окованной железом дубовой двери, и, спустившись с высокого крыльца, вышел на улицу. Улицу… или, точнее аллею, потому что особняк, в котором он проживал ныне вместе с вернейшими из своих слуг, находился в глубине городского парка. Когда здание было только построено, парк занимал не больше двух акров и ничем не угрожал близлежащим строениям. Однако за прошедшие с того времени три с четвертью века парк разросся до нынешних своих границ, и десятиэтажный особняк, более напоминавший нечто среднее между сторожевой башней и недостроенной крепостью, чем приличный городской дом, и выполненный в столь замысловатом фантастическом стиле, что ни один архитектор за века, прошедшие со времени его закладки, не осмелился повторить что-либо подобное, оказался окружен буйной и привольно растущей с попустительства городских властей вечнозеленой растительностью.
Нет, здесь были и лиственные деревья, но хвойные преобладали. Произошло это то ли из-за того, что хвойные деревья требовали меньше ухода со стороны садовников, то ли оттого, что зеленеющий вид парка позволял проводить здесь празднества для высокопоставленных гостей столицы и народные гуляния в любой сезон года.
Сперва, когда парк только-только еще начал разрастаться, особнячок собирались снести, но за него вступились некоторые члены тогдашнего городского совета, и башенка была признана уникальным архитектурным памятником конца IV Эпохи, а потому ее не тронули. Одно время власти намеривались разместить в особняке музей истории города, но дело так и не заладилось (в частности, потому что музею было бы в этих стенах тесновато, и большую часть выставочных коллекций пришлось бы хранить в запасниках). Время от времени в башенку вселялись различные мелкие бюрократические службы, но большую часть времени она стояла пустая, став привычным элементом городского парка, и, тем не менее, не утеряв своей загадочности. Потом однажды, лет эдак 18 – 20 назад особняк прикупил молодой богач, приехавший в Гондор откуда-то с юга, и горожане долго мучались вопросом, как ему удалось выторговать (а точнее, получить в бессрочную аренду) у городского совета исторический памятник.
…Поговаривали, что выстроил особняк еретик, чьи предки происходили с земель Мордора, и что ему удалось в точности – разве что в сильно уменьшенном варианте и без помощи магии, полагаясь только на мастерство каменщиков – воссоздать архитектурные решения Барад-Дура. Правда это или ложь, никто из гондорцев не знал в точности, только башенка эта, а в правду, больше походила на крепость, способную выдержать длительную осаду, чем на уютный дом человека, не знающего войн. А, плюс ко всему, было в этой башенке что-то такое… Величественное? Внушающее страх? А, может, благоговение?.. Словами было сложно передать ощущения, возникавшие у прохожего, впервые в жизни увидевшего этот особняк, но обыватели первые полвека после постройки старательно обходили башенку стороной; потом попривыкли, и даже научились воспринимать ее, как украшение пейзажа.
…А башенка, и в правду, была точной копией Барад-Дура, только знали об этом немногие. Мужчина, только что вышедший из дверей особняка, доподлинно знал десятерых, осведомленных в этом вопросе, и одним из этих десятерых был он сам…
Мужчина спустился с крыльца в четыре ступени матово-черного мрамора на посыпанную гравием дорожку и неспешным шагом рантье, которого не поджимает необходимость заботиться о хлебе насущном, направился к ближайшим воротам парка. Впрочем, впечатление человека, никогда не знавшего, что такое труд, мужчина производил лишь на первый взгляд. На второй же оказывалось, что хозяин особняка – личность не менее загадочная, чем сам дом, в котором он поселился вот уже два десятка лет как.
Мужчина был довольно высок, хотя и не казался жердяем, худ и мускулист – но ровно в меру, чтобы не казаться ни моделью, ни атлетом. Двигался он с грациозностью дикой кошки, стремительно и одновременно не рвано и резко, а будто текуче; кое-кто из городской стражи откомментировал такую повадку тренированными реакциями бойца, и предположил, что мужчина этот является профессиональным военным. Прямые черные волосы длиной до лопаток мужчина носил обычно завязанными в хвост. Никто и никогда не видел его в будничном деловом костюме, хотя одевался он скромно – даже, пожалуй, вызывающе скромно, если учесть слухи, которые уже не первый год ходили среди гондорцев о его миллионных доходах в золоте. Черная рубашка, обычно распахнутая у горла, черные джинсы, перехваченные кожаным ремнем, черная обувь и телефон у пояса – у него даже не было напоясного кейса, и сумки с собой он никогда не брал, так что было похоже, что носит он деньги просто в кармане.
Обывателям было известно, что лихие молодчики, которым вечно не хватает денег на выпивку и девочек, раза два подкарауливали мужчину в темных переулках, но вот что странно – рассказов о том, чем же завершились эти встречи, в городе не ходило вовсе. Не менее удивительным было и то, что после пары попыток покушения прекратились. А ведь насколько было известно городским сплетникам, миллионер не обращался ни к городским властям, ни в детективные агентства и не нанимал себе телохранителей. Так в чем же было дело? Обыватели недоумевали, хотя и погладывали порой с опаской на девятерых квартирантов особняка, приходившихся хозяину то ли племянниками, то ли какими-то иными дальними родственниками-приживалами. Эти девятеро, даже девица, не смотря на всю их внешнюю благопристойность, казались людьми опасными и несклонными считаться с законом. В целом, они вели себя обходительно, были вежливы и не проявляли открытой агрессии по пустякам, однако находиться от них меньше, чем в полумиле… быр! это напоминало заигрывание с коброй. Никому из горожан не было точно известно, чем занимается эта компания, но слухи ходили один другого мрачнее…
Мужчина вышел из парка через кованные железные ворота, но не направился к гаражу, как ожидали тайком наблюдавшие за ним из окон кумушки, а поймал такси, и машина, дождавшись, когда зажегся зеленый огонек светофора у поворота на главный проспект города, умчалась в направлении центра. Кумушки меж собой решили, что миллионер в кое-то веки направился по официальному делу, раз не выволок из гаража свой мотоцикл. Девятка его прихлебателей разъезжала на последних моделях автомобилей элитнейших марок – по своему вкусу, а сам миллионер предпочитал молодежный стиль человека, который то ли одержим верховой ездой, то ли может себе позволить не заботиться о своем имидже; — однако, даже он, видно, чувствовал себя так далеко не всегда. Кумушки похихикали, перемывая соседу косточки и обсуждая меж собой, куда же понесла парня нелегкая, если он взял сегодня такси…
* * *
- Останови здесь, - спокойный, холодный, чуточку отстраненный от бытийного хаоса голос человека, не привыкшего встречать неповиновение.
Водитель затормозил у бордюра напротив маленькой забегаловки на окраине Минас-Тирита. Вывеска бара была более чем красноречива, и шофер невольно удивился тому, какая блажь могла привлечь в подобное место такого человека, как его нынешний пассажир. Профессионально наметанным глазом водитель определил уровень доходов этого господина еще в тот момент, когда тот проголосовал у обочины. Невыразительная скромность одежды была только кажущейся, и, наверняка, за отворотом той же шелковой рубашки таился ярлычок с именем одного из виднейших модельеров страны. А если присмотреться еще внимательнее, можно было понять, что даже такого ярлычка там, вероятнее всего, нет, потому что рубашка эта – эксклюзив от первой вытачки до последнего шва.
Работа приучила оценивать состояние кошелька потенциального клиента с пары взглядов, а потому шофер не особо удивился, когда пассажир заставил его почти полдня катать себя по городу безо всякой цели и смысла, так и ни разу не взглянув на счетчик. С первого взгляда водителю стало ясно, что золотишко у этого парня не клюют ни куры, ни гуси… А вот под конец поездки парень его все-таки удивил: надо же, гей-клуб! Не похож… Нет, совсем не похож был пассажир на любителя мальчиков, и, тем паче, на дорогую шлюху. Со скуки что ли молодца на приключения потянуло?..
Пассажир вышел из машины и протянул шоферу через окно, над опущенным стеклом несколько банкнот… Вот те на! А на счетчик он, похоже, все-таки посмотрел, поскольку дал ровно втрое больше, чем нащелкало.
- Подожди меня, ладно? – черноволосый говорил буднично, словно бы даже в мыслях не держа, что ему могут отказать. – Если я часа… скажем, через два не выйду, спокойно езжай себе. А до тех пор ты можешь мне понадобиться.
Водитель только ошеломленно покивал, пересчитывая деньги. Компенсация за два часа простоя была не просто впечатляющей – она была непомерной.
* * *
Негромко скрипнула дверь, и бармен поднял взгляд от стойки, которую протирал. О, Моргот побери! Этот клиент был ему знаком, он показывался здесь иногда – не часто, но все же… И прибывал он сюда обычно в плохом настроении (если у него, вообще, когда-нибудь настроение бывало хорошим!) – только и жди неприятностей.
«Может, это только моему заведению так везет? – уныло подумал бармен. – Может, этот парень на самом деле тихий и добрый, белый и пушистый, и только у нас отрывается?..»
Может оно, конечно, было и так, однако покладистым этого своего клиента бармен еще никогда не видел. Этот черноволосый парень со слишком красивым, слишком утонченным и слишком правильным для мужчины-не-шлюхи лицом причинял клубу одни неприятности.
Во-первых, он становился совершенно невозможен, если кто-нибудь из посетителей слишком активно подъезжал к нему с намерениями (что при его внешности было нисколько не удивительно) — в этом случае дело непременно заканчивалось вызовом скорой помощи или, пару раз, стражи, а незадачливого поклонника, облизывавшегося на кажущуюся хрупкость черноволосого, увозили в больницу или в морг. Как черноволосому удавалось выкручиваться из-под обвинений в избиении и – дважды! – в убийстве, бармен не знал. Заявления о покушении на изнасилование, которое можно было бы вменить незадачливым поклонникам черноволосого, могли прокатить раз или два, но не могли же они прокатывать постоянно?..
Бармен четко знал одно: этому клиенту нельзя ни в чем и никогда перечить – и нельзя вовсе не по причине каких-то там абстрактных далеких угроз, которыми любят бросаться другие богачи, захаживающие в клуб (например, угрозы прикрыть клуб пользуясь своими связями в политических кругах), а потому что оный конкретный клиент мог, похоже, просто-напросто пришибить бармена на месте, если бы его желание осталось невыполненным – во всяком случае, сам бармен подозревал, что «этот? этот может!». Вероятный приговор бармен читал в глазах мужчины – застывших, зеркально-черных, как пустоши неплодоносящего плато Горгорат. Отчего-то он знал, что закон, угроза ареста, суда, тюрьмы или казни значит для этого мужчины меньше, чем ничто. Нет, он не казался, да и не был, похоже, криминальным авторитетом, — скорее бизнесменом, если и ведущим противозаконные дела, то, вероятнее всего, связанные исключительно с избеганием уплаты налогов. Он, несомненно, принадлежал к денежной элите города. Возможно, за ним стояла и бОльшая сила, не только деньги, но и одних денег бармену было достаточно, чтобы вести себя с этим мужчиной крайне осторожно, стараясь ничем не вызвать его неудовольствие, а тем паче гнев. Бармен как-то раз навел справки о своем клиенте, и понял, что тот способен купить четверть, если не половину, всех гондорских земель, ни на шаг не приблизившись к банкротству.
Во-вторых… этот человек был садистом. Не тем садистом, который пойдет в соответствующий клуб и удовлетворится игрой с себе подобными, а настоящим садистом, чье желание причинять боль было связано не только с сексом. Однажды он вывихнул официанту запястье всего лишь за то, что тот поставил бокал с коктейлем не точно на то же самое место, на котором клиент привык его видеть. Он требовал себе мальчиков, не взирая на то, являлись ли они работниками клуба или такими же посетителями, как он сам. Впрочем, в последнем случае мужчина иногда сам снисходил до ухаживаний за объектом своего мимолетного интереса. Но только иногда – это зависело от его настроения. Бывали случаи, когда он просто заявлял бармену, что хочет «вон того», не секунды не сомневаясь в том, что его желание будет выполнено, и не заботясь тем, как бармену удастся этого добиться. И бармену удавалось – всегда: где уговорами, где денежными посулами, где угрозами – но все-таки чаще всего ему не требовалось для этого особых усилий, потому что черноволосый был не просто красив, а красив редкостно, небывало, да к тому же еще личность его была окружена ореолом загадочности – молоденькие мальчики велись на эту приманку с полувзгляда… себе на беду. Нет, зачастую ночи с черноволосым мужчиной обходились для них без эксцессов, но раза два-три в квартал в съемных комнатах, расположенных над баром и предназначенных для посетителей, которые хотят уединиться, начинало твориться ТАКОЕ, что бармен не мог подобрать слов. После каждой такой ночи по утру непременно приходилось вызывать «скорую». Что именно делает со своими любовниками черноволосый, было не совсем понятно: у них никогда не наблюдалось ни синяков, ни следов от хлыста, ни кровоточащих порезов, только множественные внутренние кровоизлияния. Если бы бармен был склонен верить в бабушкины сказки, он с уверенностью бы заявил, что черноволосый посетитель – маг, причем маг неуравновешенный и сильно болезный на голову, а потому он не чинит со своими случайными любовниками никакого рукоприкладства, а просто хочет причинить им боль, когда на него что-то темное-недоброе накатывает, и желание его незамедлительно осуществляется. Бармен перебрал в голове только что всплывшие мысли, и подумал: «А, может быть, это и не садизм… Может, я не прав. Может быть, он делает больно другим только потому, что у него самого на душе погано. Но легче нам от этого не становится…»
Одно время бармен недоумевал, почему власти никак не заинтересуются выходками черноволосого молодчика, и даже сам пару раз по тихой ходил жаловаться одному своему знакомому из городской стражи, а потом понял – бесполезно. Даже если бы черноволосый клиент был членом Городского Совета, его власть и сопутствующая ей безнаказанность не могли бы простираться шире…
…Итак, бармен вздрогнул, увидев на пороге заведения свой давешний кошмар.
- Рад видеть вас, господин Горт, - пробормотал он, пытаясь натянуть на лицо маску приветливости, и в очередной раз подумав о том, насколько же имя черноволосого соответствует тому впечатлению, которое он производит на окружающих.
Гость чуть скривил губы в ответ, показывая, что слышал приветствие, и направился к любимому своему столику возле окна. Стоял ранний вечер, и бар был полупуст.
Бармен прекрасно знал, что следует подавать новоприбывшему, и кликнул официанта.
Возле стойки сидел светловолосый молоденький мальчик, в последние пару недель ставший завсегдатаем бара. Сейчас он перегнулся вперед через стойку и шепотом спросил:
- Ровен, кто это?
- Лучше тебе не знать, - хмуро зыркнул глазами бармен, подумав о том, что мальчик слишком хорош собой, а потому ему надо убираться отсюда, пока черноволосый гость не положил на него глаз. – Держись от него подальше!
- Почему? – с искренним недоумением спросил мальчик, и в его взгляде, когда он посмотрел на черноволосого, было что-то такое… какое-то сложно определимое чувство, отследив которое бармен почувствовал себя неуютно, словно вуаеристски подглядывал в щелочку за чьим-то трахом.
…О, эти удивленные наивные прозрачно-серые глаза, напоминающие небо, затянутое первыми облаками, опасными близостью грозовых туч, и обнадеживающие разрывами в пелене, сквозь которые проглядывает солнце!..
- Я же сказал: тебе лучше не знать! – бармен даже чуть повысил голос, занервничав.
Мальчишка ему нравился. Впервые он появился здесь с полмесяца назад и с тех пор приходил каждый вечер. Его часто пытались снять, но он редко соглашался. Первые дни он часто поглядывал на дверь, и казалось, что он кого-то ждет. По неизвестной ассоциации бармену вспомнилось, что за эти полмесяца черноволосый клиент здесь не появлялся ни разу…
Одной из особенностей мальчика была его внешность – ну, чистый эльф, если вспомнить, как их описывают в учебниках! Конечно, каждый второй комплимент любовников, а то и случайных сексуальных партнеров грешит сравнением с Перворожденными, но Ровену впервые в своей жизни довелось встретить человека, применительно к которому этот комплимент не был преувеличением. Мальчик завораживал взгляд. Фигурка – словно фана Айнур на фресках храмов – ни одного изъяна! Лицо – хочется любоваться, не отводя взгляд. Вот только в глазах есть что-то не юношеское – не то что потасканное, а… старческое, что ли? Недетский опыт и одновременно то ли скука, то ли тоска, то ли опустошенность… То ли и то, и другое, и третье одновременно. Ровену никак не удавалось подобрать эквивалентные выражения, чтобы передать свои ощущения от этих глаз.
Мальчик - Ровен мимоходом подумал, что, на самом деле, никакой он вовсе не «мальчик», четверть века, как минимум, уже отпраздновал: просто сочетание изящества гармонично развитого тела с отсутствием признаков старения у него создавало иллюзию крайней юности - так вот, мальчик вызывал в нем смешанные чувства: с одной стороны бармен постоянно опасался, что блондинчик, того и гляди, чего-нибудь эдакое выкинет (не спроста же у него такие глазищи!), а с другой – в нем постоянно бытовало желание защищать, оберегать и лелеять это невозможное, восхитительное существо, словно пришедшее со страниц старой сказки.
Они как-то раз спали вместе. И Ровен до сих пор не мог понять, как он, весь вечер одержимый предвкушением того, как засадит этому мальчишке, оказался снизу. Более того: мальчик вел себя очень странно, все выглядело так, словно он оказывает Ровену небывалую честь, трахая его, и снисхождение, с которым он принимает ласки, надо ценить благодарно. Ровен бы посмеялся над заносчивостью мальчишки, если бы его поведение можно было назвать заносчивым. Казалось, что он просто не подозревает о том, что расклад в постели может быть иным, и Ровену почему-то не хотелось с ним спорить, хотя будь на месте белокурого кто-нибудь другой, бармен, всегда предпочитавший активную роль, постарался бы перехватить инициативу. Но трах с этим мальчиком… Ровен мог подобрать только одно слово – священнодействие. Подчиняться ему казалось естественным, а пойти против его воли было кощунством. Если бы Ровена кто-нибудь спросил «почему так?», бармен не смог бы дать ответа…
Сейчас Ровен сердито смотрел на белокурого юношу, но за суровостью его крылась искренняя тревога.
- Шел бы отсюда, золотко, - буркнул он, принявшись смешивать новый коктейль.
- Почему? – повторил мальчик.
«Ну, что за беда такая?! – подумал бармен. – Он же умненький, а сегодня отупел словно!..»
Тут вернулся официант, относивший напитки черноволосому, и, нервно кося глазом на опасного клиента, поведал, что тот хочет видеть хозяина у своего столика.
Ровен коротко взглянул на черноволосого посетителя, надеясь предугадать, чего следует ожидать от него сегодня. Тот не отрывал глаз от белокурого мальчика за стойкой.
У бармена упало сердце.
* * *
<Размышления Саурона о III Эпохе, о своем возвращении и Назгулах, его воспоминания о Мелькоре.>
Взгляд его бесцельно скользил по пустому пространству бара. Внезапно его внимание привлекла вспышка отраженного электрического света на чьих-то белокурых волосах.
Майя присмотрелся внимательнее… и, пораженный, застыл.
Первым, что зацепляло взгляд на юноше, сидевшим за стойкой бара, были действительно его волосы: настолько светлые, что их можно было назвать бесцветными, они имели необычный серебристо-лунный отлив, а не золотистый, какой чаще всего бывает и у натуральных блондинов, и у крашеных. Этот крашеным не был – новомодные косметические уловки были взгляду Майя явны.
<...>
* * *
Выполняя желание черноволосого клиента, Ровен с тяжелым сердцем проводил к его столику белокурого юношу, который согласился на это знакомство так охотно, словно и не слышал предупреждений со стороны бармена.
Когда бармен вернулся к стойке, черноволосый, жестом указал юноше место напротив себя, приглашая садиться. Тот благодарно кивнул и повиновался.
- Можешь называть меня Горт, - брюнет буквально пожирал глазами лицо блондина. – А как зовут тебя?
- Хэн, - юноша улыбнулся так, словно сказал шутку, причем шутку с двойным, а то и тройным - если не больше - дном.
Было понятно, что это не настоящее его имя. Впрочем, он даже, кажется, не пытался скрывать этого. Подобная смелость редко встречается среди мальчиков, привыкших зарабатывать своим телом. Нахальство - да, бывает, хотя не часто, а вот попытки поставить себя с клиентом на равных без открытой демонстрации бравады - редкость. Майя мысленно улыбнулся: недаром его тянуло сегодня в этот бар, как магнитом - белокурый мальчик обещал стать увлекательным новшеством в нынешней размеренной жизни Гортхаура. Удивительная же схожесть черт его лица с чертами Темного Валы пробуждала чувства, глубоко загнанные в самые потаенные уголки души, и заставляла желать... всего и сразу. Нет, лучше с этими мыслями повременить!
- Кто ты такой? Где работаешь?
Светловолосый хихикнул и прижал к губам сжатый кулак, словно желая заглушить вырвавшийся звук.
- Ты пригласил меня за свой столик, чтобы спросить об этом?.. Я не шлюха, если ты это хотел знать.
Черноволосый выдал в ответ нейтральную гримасу, то ли долженствующую изобразить, что он доволен ответом, то ли намекающую на то, что вопрос был вовсе не об этом.
- А кем работаешь ты? - услышал он встречный вопрос.
Вынул изо рта дымящуюся сигарету, фильтр которой пожевывал в задумчивости, и после некоторой заминки ответил:
- Я предприниматель. Торгую с Южными провинциями.
- Контрабанда? - понимающе кивнул Хэн.
Саурон фыркнул и, опустив лицо, уставился в зеркальную крышку столика. Мальчишка ему определенно нравился. И затеянная им пикировка была крайне занятной.
- Что-то вроде того!
Мальчишка сделал большие глаза.
- О, в таком случае, если бы я был проституткой, меня, я чувствую, ожидала бы достойная оплата.
-Ты хочешь... подарок? - улыбнулся Майя.
- Я даже еще не знаю, хочу ли я с тобой трахаться, - Хэн, словно зеркало, повторил его мимику.
- И что тебе нужно для того, чтобы принять решение?
Белокурый лукаво улыбнулся.
* * *
Гортхаур открыл дверь своим ключом. Он был уверен, что по крайней мере двое из Девяти дома, а потому, едва войдя, послал мысленный приказ: сидеть тихо и не высовываться, если он сам не позовет. Получил подтверждение; кроме Еретика и Лингула, дома оказался также Гуртанг.
Хэн между тем внимательно осматривал прихожую: мраморный пол, колонны, арочные своды потолка - все выдержано в черно-серой гамме.
- У тебя тут, как в средневековом замке, - сказал он странным тоном: не поймешь, восхищенно или осуждающе.
- Пойдем.
Гортхаур хотел было протянуть ему руку, но, передумав, повернулся спиной и зашагал к лестнице.
- А что, лифта нет? - довольно кисло осведомился белокурый юноша.
Майя отрицательно качнул головой.
Поднимались они быстро, словно ставя какой-то глупый рекорд на скорость, однако на верхней площадке башни, перед дверями в свои апартаменты, Майя одобрительно отметил, что Хэн совсем не запыхался и с легкостью до самого верха держался с ним наравне.
- Входи, - Саурон подтолкнул гостя к двери своей спальни. - Есть хочешь?
- Да не особенно...
Хэн столь же внимательно изучал спальню, как перед этим холл. <описание комнаты>
- Ну, тогда... - Майя стоял посреди комнаты, испытывая неловкость, изумлявшую его самого; ни один из его прежних случайных любовников не вызывал в нем столь яркой эмоции, - чего тянуть?
Ему хватило четырех шагов, чтобы преодолеть разделявшее его самого и светловолосого гостя расстояние, крепко взял юношу за плечи и, мимолетно удивившись тому, что Хэн оказался совсем чуть-чуть, но все же выше его ростом, коснулся его губ своими.
Белокурый целовался умело, но Майя чувствовал закованность и напряженность в его теле, отчего целование начинало казаться меХэническим процессом. "Все-таки шлюха!" - с сожалением отметил Саурон и отстранился. Разомкнул объятия, развернулся, отошел к окну, пытаясь скрыть рвавшееся наружу раздражение.
- Раздевайся, - бросил отрывисто.
Он стоял спиной и поэтому не видел, как отреагировал юноша. Минуты две царила тишина, в которой не было слышно даже шороха, только доносились далекие звуки улицы.
Потом вопрос, заданный с претензией на игривый тон:
- А ты не хочешь мне помочь?
Майя повернулся к говорившему лицом, присел на подоконник, перекрестив ноги.
- Я не люблю, когда мне лгут. Я не люблю неоправдавшихся ожиданий.
Что-то метнулось в глазах светловолосого юноши, и он опустил взгляд в пол.
- А в чем я тебе лгал?
Можно было припечатать отповедью в лицо, но Майя даже не пришло такое в голову: слишком сильна была привычка общаться мыслеобразами с теми, кто понимает тебя без слов. Даже фана Айнур не столь совершенны, чтобы язык их поспевал за мыслями...
- Ты не хочешь этого, - он утверждал.
Юноша сделал честные глаза, но его выдали чуть дрогнувшие губы.
- С чего ты взял? Хочу.
- Ты боишься.
- Нет! - на этот раз ответ был искренним и довольно сердитым.
- Тебя кто-то принуждает заниматься этим?
- Что за чушь!
Саурон предполагал, что мальчишка может все отрицать - он предполагал, что увидит гнев, а, может, и слезы. Гнев был, но это был не панический гнев невинного мальчика, оскорбленного в лучших чувствах, а скорее оскорбленный гнев лорда, которого замарали грязью абсурдных подозрений. Это озадачивало.
"Все-таки не шлюха?"
- Тогда в чем дело?
Гнев светловолосого потух, напряженные черты лица расслабились, и юноша поспешно спрятал взгляд.
- Ни в чем, - ответил он поспешно.
Гортхаур позволил себе потратить еще некоторое время на размышления. Итак, мальчик боится и не хочет, однако старательно отрицает это и даже пытается изображать из себя соблазнителя... Да какая к Валар разница шлюха ли он, впервые вышедшая на заработок или кто-то еще... например, сыночек из богатой семьи, решивший поразвлечься экзотическим способом! Кстати, последнее предположение не лишено оснований, уж слишком много у парнишки гонора!
- Ладно, - Майя принял решение и незамедлительно приступил к его осуществлению. - Раздеть я, действительно, могу тебя и сам, - одного движения руки и пары слов, произнесенных шепотом на предвечном языке Стихий, хватило для того, чтобы вся одежда белокурого рассыпалась серой пылью, с неспешным кружением осевшей у босых теперь ступней юноши. - К кровати. На колени.
Мальчишка сумрачно смотрел глаза в глаза и показался Гортхауру значительно старше, чем на первый взгляд. Удивительным было и то, что белокурого не смущала ни собственная нагота, ни демонстрация магической силы Майя.
- Я никогда не бываю снизу, - тихо, но отчетливо произнес Хэн.
Хотя и был удивлен этим заявлением, Майя почти рассмеялся - по крайней мере, усмешка тронула его губы.
- Я тоже. - "Это что, попытка поиграть в изнасилование?.. Тем лучше!" - Так что кому-то из нас придется уступить...
Когда Саурон сделал шаг к белокурому юноше, тот поспешно отступил назад.
- Я тебе кого-то напоминаю? - спросил он быстро. - Ты так на меня смотришь, словно... Мне показалось...
Черный Майя подошел к нему вплотную - теперь их разделяло расстояние длинной в ладонь. Хэн стоял, прижавшись спиной к двери, и Саурон ожидал увидеть в его глаз страх или хотя бы его имитацию. Страха не было. Скорее, пытливый интерес.
- Да, - ответил Майя. - Ты напоминаешь мне... одного давнего знакомого. Если бы не цвет волос, рост и твои манеры...
Гортхаур взял юношу за плечи и попытался направить его в нужном направлении - к кровати. Но не тут-то было! Мальчишка словно приклеился к двери.
"Так не бывает! Смертному неоткуда взять сил, чтобы так сопротивляться мне!.."
- Этот знакомый... он много для тебя значил?
Майя, уже подойдя вплотную, на этот раз отстранился сам. Эта нескончаемая игра в слова зашла слишком далеко.
- Кое-что. Это не имеет значения…
- А, может быть, имеет?
- Для кого?
- Для тебя, - и тише: - для меня.
Майя отступал от собеседника шаг за шагом, чувствуя себя так, словно его только что ударили обухом по голове.
«Нет, это невозможно! Это бред!! Он даже почти не похож…»
Светловолосый юноша смотрел на него из-под упавших на глаза прядей волос.
- А ты бы узнал его сейчас, если бы вы случайно встретились?..
<...>
* * *
<...>
Они лежали на смятой постели, посреди вороха раскиданных покрывал. Саурон рассеянно наматывал на палец белоснежную прядь волос Мелькора.
- Все хочу спросить, а отвлекаюсь на другое… Почему у тебя волосы такого цвета?
Майя помнил их темными – густыми, иссиня-черными, шелковистым плащом падавшими на спину, или чуть вьющимися, когда на душе у Валы бывало легко, — почти такими же, как у него самого.
Мелькор, кажется, смутился.
- Понимаешь, когда я создавал новое тело… я волновался, предвкушал… и очень спешил… сам не знаю зачем, ведь после стольких веков дни роли не играли… в общем, я просто забыл придать им цвет.
Улыбка Валы была незнакомой, какой-то неуверенной, немного детской.
<...>
* * *
<...>
- Стой, фаэрни, хватит! Я расскажу, раз уж тебе даже сейчас, после стольких веков, важно это знать… Да, было. Но не с Манвэ. С Манвэ – никогда. Это не более чем сплетня…
- Пущенная Светлыми? – скептически уточнил Майя.
Мелькор был на взводе. Глаза его опасно сузились, но, встретившись с прямым взглядом Саурона, Вала сдержал вспышку гнева, не желая нагнетать ссору, перевел дух и ответил относительно спокойным голосом:
- Не знаю кем. Но вряд ли нашими. Скорее всего, кем-то из Светлых.
- И с какой же целью? – Майя недоверчиво улыбался.
- Какой?.. Разное можно предположить. Идея, конечно, хитро вытраХэнная, но логичные выводы ты должен был сделать, таирни… Не сделал? Ну, подумай хорошенько! Первое: самая идея любви между мной и Сулимо предполагает отсутствие у меня обиды на него, или, по крайней мере, делает эту обиду маленькой и незначительной – детской: «Ах, папочка приласкал его, а не меня! Ну, я теперь им всем покажу!!» Светлые ведь именно так представляют себе мои отношения с Отцом и Братьями… Поэтому слух, декларирующий любовь между мной и Манвэ, косвенно снимает с него подозрения в узурпации власти и плетении интриг с целью занять мое место. Подумай, что на подтексте этой сплетни проводится мысль: если я так легко мог забыть о своей обиде, значит у этой обиды не было оснований, значит моя обида была надуманной. Понимаешь?
- В этом есть соль, - задумчиво признал Гортхаур.
Мелькор кивнул.
- Я рад, что ты понял. Это было первое. Второй подводный камень этой сплетни – подозрение, которое вольно или невольно, рано или поздно должно возникнуть у каждого – предположение, что раз уж я помирился с Манвэ (а, тем более, если не просто помирился!), то, возможно, мое возвращение в лоно семьи, - Черный Вала усмехнулся, - не так уж и невозможно… и не так уж и далеко. Ведь даже у тебя, фаэрни, - в голосе Мелькора появился мягкий, но уверенный нажим, - возникало такое подозрение, не так ли?
Майя потупился.
- Да, - ответил он негромко. – Я боялся, что ты не вернешься после окончания Века Оков, что останешься в Валиноре… А позднее я боялся, что если ты действительно настолько привязан к нашему врагу, как говорят слухи, то ты так или иначе вернешься к нему, и тебя не остановят ни те ценности, которым ты учил меня, ни жизни людей, для которых ты стал богом… Я боялся, что все, что я делаю – бесплодно. Я постоянно ждал от тебя шага, который разрушил бы все… Все, чем я жил, ради чего существовал – все, что я строил.
Мелькор потянулся к своему Майя и ласково провел кончиками пальцев по его щеке.
- Но ведь я не сделал этого, верно?.. Горт, неужели тебе ни разу не закралось в голову подозрение, что все эти сплетни обо мне и Манвэ – ложь?.. – ответа не было. – Почему ты не пришел ко мне и не спросил прямо?
Гортхаур вскинул голову.
- А ты бы ответил?
Секундное колебание, затем:
- …да. Я же готов тебе все рассказать сейчас, чтобы эти надуманные бредни, успевшие покрыться плесенью, больше не стояли между нами!
Черноволосый Майя отвел взгляд и, глядя куда-то в пространство, медленно покачал головой.
- Нет, Тано. Сейчас – это сейчас. А тогда… или ты хочешь забыть, какие у нас с тобой были взаимоотношения большую часть Первой Эпохи?.. Максимум, что бы ты сделал тогда – это устроил бы мне трепку за то, что я посмел предположить подобное. Ты не стал бы мне ничего объяснять, просто наказал бы за то, что я смею сомневаться в тебе… Не так ли?
Теперь уже Вала отвел взгляд. Надолго установилось молчание.
- Возможно, - наконец, нехотя признал Мелькор.
Саурон грустно улыбнулся, удивленный и обрадованный этим полупризнанием.
- Вот видишь. А твой гнев, Тано, не смог бы меня переубедить… Скорее наоборот.
- Отлично! – интонации голоса Черного Валы накались, а сам он снова повернулся к Майя. – В таком случае, я докажу тебе сейчас лживость этих сплетен!
Гортхаур чуть приподнял брови.
- Может, не надо, Тано?
- Надо! – отрезал Мелькор. – Прекрати корчить рожицы, Ученик, все это не настолько весело, как тебе, видимо, представляется! Ты готов меня слушать?
Слегка пристыженный, Майя кивнул.
- Если ты хочешь…
- Хочу. Итак, для начала запомни, Горт, ни ёбли, ни, тем более, любви у меня никогда с Сулимо не было! И быть не могло! Но то, что ёбли вообще ни с кем во время Века Оков не было, я не говорю… Был он – с другими братцами.
- С кем?
- Тебе всю последовательность? – смешок, немного нервный. – Тулкас, Оромэ, Намо.
<...>
- …«Не понимаю, почему я должен уходить, - прищурился Оромэ. – С каких пор Мелькор стал твоей личной игрушкой, Мандос? Мне так кажется, что он – общий!» Намо хмуро глянул исподлобья: «Общие – суки в твоей стае, а брат, - я вздрогнул непроизвольно, удивившись тому, как он назвал меня, - оставлен Советом на попечение мне.» Но Оромэ не собирался уступать так просто, это даже позабавило бы меня, если бы все мои мысли не были заняты ощущением острого неудобства от того, что Намо, прекратив двигаться, так и не вышел из меня. Позднее, размышляя над этим эпизодом, я спросил себя: «А чего это Охотник с таким усердием бьется головой в закрытую дверь? Намо в своем праве, и это понятно было бы даже орчонку. Ради чего Оромэ затягивает бессмысленный спор – не ради же моих прекрасных глаз… хм, точнее задницы, с которой он уже успел познакомиться?..» Но об этом я думал позднее, а в тот момент мне хотелось одного – чтобы они поскорее закончили разговор и пришли хоть к какому-нибудь решению! По-моему, я тогда был согласен даже, чтобы они договорились между собой и отъебали меня оба – последовательно или одновременно – все, что угодно, только не это затянувшееся бездействие!.. Ноги затекли, руки подрагивали от напряжения, и мне уже с трудом удавалось удерживать тело на весу, а упасть ничком, хотя мне этого и очень хотелось, я позволить себе не мог – я уже говорил тебе, что гордость была последним, что поддерживало меня после пленения… Оромэ уперся рогом: «Вижу я твое попечительство, Судия! Ты еще скажи, что в целях перевоспитания поставил его раком!» В ответ на издевку Намо приподнял одну бровь – я бросил в тот момент на него взгляд через плечо, и было странно увидеть на лице этой сушеной воблы живое выражение. «Мои методы тебя не касаются, Таурон! Я же не учу тебя натаскивать щенят для травли, вот и ты не учи меня, как наказывать виновного!..» Право же, вспоминая этот диалог, мне хочется смеяться до слез, хотя в тот конкретный момент я не смог оценить прелесть этой пикировки… Они пререкались еще около часа, спор увлек обоих - он, кажется, им даже обоим нравился; а у меня уже подгибались руки, ныла шея, кровь прилила к голове и стучала в висках, и хотелось выть от тупой тягучей боли внутри: Намо пару разу двинулся, напоминая о своем присутствии, хотя мне этого напоминания и не требовалось – к тому же, по-моему, он пытался этой демонстрацией еще больше раззадорить Охотника…
Черный Вала замолчал. С отсутствующим выражением на лице он смотрел в потолок, по которому плясали тени от факелов на стенах.
Майя придвинулся ближе, коснулся пальцами гладкой бледной кожи предплечья руки своего Валы, неуверенно погладил.
Губы Мелькора дрогнули, напряженные черты лица чуть расслабились.
- Не волнуйся, фаэрни, все было не так уж страшно… Просто я не умею прощать. Даже себя, - он некоторое время еще помолчал, глядя в сумрак сводов над собой, а потом, сделав над собой усилие, продолжил: - Я не выдержал, таирни. Мысли, чувства – все перемешалось, и я, плохо понимая, что делаю, озвучил вслух те слова, что уже в течение некоторого время твердил про себя, как молитву неизвестно кому – не Отцу уж во всяком случае! – Вала горько усмехнулся. – Точнее, часть этих слов – худшую часть. Мысли мои звучали примерно так: «Я выдержу. Я справлюсь. Я сумею. Я выдержу, я выдержу, я выдержу!..» и невольный срыв: «Я не могу, я больше не выдержу! Пожалуйста…» - я плохо понимал и не знаю до сих пор, к кому была обращена эта мысленная просьба… Может быть, к Намо, но сознательно я никогда не произнес бы ее в слух, напротив, ловя в мыслях своих такую слабину, я еще старательнее принимался убеждать себя, что справлюсь…
Вала снова замолчал, но Саурону не требовалось дополнительных объяснений: ситуация была и так понятна донельзя.
- Ты произнес вслух ту самую фразу, Тано, да?
- Да, - Мелькор с силой закусил нижнюю губу, и черты лица его исказились, словно он испытывал ноющую глубинную боль. - «Я больше не могу, я не выдержу! Пожалуйста…» Это был шепот, почти не различимый, но расслышали его оба… То, что слышал Намо, это было еще полбеды, потому что…
Вала замолчал и перевел взгляд на своего Майя. Тот отметил, что к Мелькору вернулось спокойствие – хотя бы внешнее, однако не поверил в него, придавая бОльшее значение этой новой сбивке в повествовании и этому взгляду, чем холодной маске не знающего, что такое чувства, божества. Саурон уже давно научился сам носить подобную маску, и хорошо знал ей цену.
- Ты не хочешь вспоминать, Тано, - мягко произнес он. – И не надо. Я ведь не настаивал…
- Я никогда и не забывал, таирни, - Мелькор поспешно отвел взгляд, - я просто не хотел рассказывать тебе… Никому, и особенно тебе. А сейчас хочу, - он немного помолчал, а потом вернулся к прерванному рассказу: - То, что Намо услышал мои слова, было не так уж и страшно, потому что ему еще до этого случая дважды удавалось сломать меня. В эльфийских байках есть доля правды, Горт, я действительно умолял и валялся в ногах… только не у всего Совета, а у Намо. Это произошло еще до Суда, и, кажется, именно ради него и было затеяно… Во всяком случае, труполюбец наш оставил меня в покое только, когда я поклялся, что во время Суда признаю себя виновным, отрекусь от всего, что делал, и буду просить о прощении!.. – левая рука Валы резко сжалась в кулак, комкая захваченную пальцами простыню, а скулы на лице обозначились так резко, что оставалось только удивляться отсутствию зубовного скрежета. – Пришлось разыгрывать то представление с раскаяньем в Круге – у меня не было выбора! Хотя, кое в чем мне все-таки удалось испортить им развлечение: на коленях я ползать не стал, как братишками задумывалось!.. – злая улыбка исказила не только губы, но и все лицо Черного Валы, разъяренно сверкнули глаза; впрочем, страшная улыбка эта длилась только миг, а затем исчезла, когда Мелькор был вынужден признать: - Майяр пригнули…
Гортхаур сосредоточенно думал, покусывая нижнюю губу.
- Тано, прости, - обратился он в наступившей тишине, - но я не могу до конца понять, зачем им нужно было заставлять тебя каяться?
- Ах, это!.. – Мелькор тяжело вздохнул и перекатился на бок, повернувшись спиной к Майя. – Есть по меньшей мере две причины, Ученик. Первая – они действительно хотели не мытьем, так катаньем заставить меня вернуться к ним… Также как я все эти века надеялся, что кто-нибудь из них придет ко мне…
- И при чем тут необходимость каяться?
- Ну, как при чем? Плененный враг все равно остается врагом, и очень мало шансов сделать из него друга, тогда как преступник, особенно раскаявшийся, в перспективе, после того, как понесет наказание, может быть прият той средой, которая его осудила… Пойми, таирни, они хотели всего и сразу: чтобы было можно отыграться на мне вволю за все свои неудачи и поражения, а потом забыть об этом и жить дальше так, как будто никогда между нами даже мелкой ссоры не было… Пойми, Горт, это для Элдар я – Враг, для Валар же – просто хулиган, неразумный бузотер, нашкодивший братишка! Во всяком случае, в тот период они относились ко мне именно так… Плюс к тому, брат-то я для них все-таки старший, так что, как бы они сами этого не отрицали, была в их чувствах ко мне и доля той зависти, которая всегда возникает у младших детей по отношению к старшим. Что бы старший не делал, как бы не поступал, как бы не относился к нему родитель, зависть всегда присутствует… Зависть: «И почему это первый он, а не я?»
- Хорошо, Тано, я понял. Ну, а вторая причина?
- Они не могли толком договориться между собой, что же именно со мной делать. Предложения выдвигались разные, в зависимости от того, насколько сильную каждый из них чувствовал на меня обиду, но все они сходились на том, что я – их проблема, и папочка Эру не похвалит их за попытку вернуть меня в родительские объятья!.. – глухой смешок. – Предложения развоплотить меня, изгнать за Грань конфликтовали с надеждами, что перевоспитать меня все-таки возможно, и когда-нибудь все мы заживем мирно и дружно!.. – двойной смешок. – В общем, фаэрни, они хотели оставить меня при себе, и заточение в Мандосе казалось большинству самой приемлемой формой наказания для меня, но они опасались, что папа Эру сочтет такой приговор необоснованно мягким и раздаст им всем на орехи!.. – теперь уже смешок был не злым, а скорее грустным. – Понимаешь теперь, что им нужен был повод, чтобы смягчить приговор и отправить меня в Мандос? А какой повод может быть лучше раскаянья?..
Черноволосый Майя хмурился.
- Не знаю, Тано, но что-то здесь не так… Ведь и они сами, и Единый видели, что твое раскаянье неискренно, так? Так кого же они хотели этой показухой обмануть?
Мелькор лег на живот и устроил подбородок на сцепленных перед собой ладонях.
- Ах, вот ты о чем, Горт! Я думаю, что никого из моих родственничков, начиная с Отца, ни в малейшей степени не волновала искренность моего признания вины. Им было достаточно самого факта, что оно было. Они ведь всерьез собирались перевоспитывать меня и не обольщались, что удастся изменить меня одними разговорами. Они с самого начала собирались применить силу, а я… я недооценил их. Я и не подозревал, что им может прийти такое в голову, - Вала прикрыл глаза и уткнулся лицом в сложенные перед собой на подушке ладони. – Тогда, перед Судом, Намо требовалось, прежде всего, заставить меня потерять контроль над своей метафизикой…
Майя судорожно сглотнул, вспомнив, как подобное произошло с ним самим в первый раз. Он дотянулся и положил ладонь на спину Валы.
- Тано, может быть, не надо рассказывать об этом?
Мелькор чуть шевельнулся, сбрасывая руку.
- Надо, Горт. Лежи спокойно.
Гортхаур чуть нервно облизал губы и настоял:
- Но я не хочу слушать об этом, Тано…
Мелькор резко повернул голову и глянул искоса, глаза его недобро полыхнули.
- Ты выслушаешь! – с нажимом отозвался он, мгновенно став похожим на себя прежнего. – Или ты думаешь, что говорить об этом нравится мне?! Если я в силах это рассказывать, то ты вполне в силах слушать!
Майя стушевался, пряча тоскливый взгляд.
Несколько минут двое молчали. Слышно было только потрескивание дров в камине. Потом Мелькор продолжил:
- Итак, Намо нужно было заставить меня потерять контроль над своей метафизикой… Увы, это оказалось для него не так уж и сложно, я почти сорвался еще с Тулкасом, когда испугался, что не смогу остановить кровь… Намо пришел ко мне за сутки до Суда в сопровождении двух своих Майяр. Мне он не сказал ни слова, приказал одному из Майяр пересадить меня за стол от окна, где я находился, привязать мою правую руку к спинке стула, а левую положить на стол и зафиксировано держать ее за кончики пальцев и за запястье пониже наручника кандалов. Потом он придвинул к столу еще один стул, сел на него и, мельком кивнув второму Майя, уставился на меня. Второй Майя подтащил к столу корзину, доверху наполненную железным храмом: обломками мечей, зазубренными кинжалами и прочим мусором, и, схватив первый подвернувшийся ему под руку кусок металла, вонзил его в мою прижатую к столу руку, пригвоздив ладонь к столешнице… После всех этих приготовлений я ожидал чего-то подобного, хотя пока еще не понимал, с чего это вдруг Намо Мандос решил на досуге заняться пытками. Впрочем, назвать пыткой втыкание всяких железок мне в ладонь мог бы разве что новорожденный эльфенок: боли я, конечно, не чувствовал, так как сразу заблокировал передачу информации с нервных окончаний левой ладони к мозгу. Первую железку я выдернул Призывом Металла и, метнув в противоположную стену, залечил руку, но почти тут же ладонь мне пронзила вторая железка. Ее я расплавил, и последовала третья. Сначала я развлекался, изыскивая различные способы избавления от очередной железки. Потом мне стало не до этого, и я стал использовать простейший способ, все равно зачастую не успевая залечить рану на ладони до того, как в нее вонзалась следующая железяка… Действие продолжалось уже около четырех часов, корзина не единожды была опустошена и наполнена снова разбросанными по комнате осколками железа, уже больше дюжины раз я не смог закрыться от боли… Поняв, что проигрываю в скорости, пытаясь после каждого ранения залечить руку, я перестал это делать, и сосредоточился только на вытаскивании железок и защите от боли. Конечно, это было ошибкой. Где-то через полчаса я обратил внимание на то, в каком состоянии находится моя рука – на ней не было живого места… Освободившись от очередной железки, я попытался залечить руку, и тут Намо, до сих пор сидевший рядом со снулым видом, решил поучаствовать в развлечении – он попытался отсечь меня от энергии. Я справился с этим, но теперь Намо стал мешать мне во всем – не давал избавляться от воткнутого в руку металла, отвлекал внимание, не позволяя удерживать защиту от боли, и конечно, мешал лечиться. Какое-то время мне удавалось выдерживать это противостояние – часов шесть, я не думаю, что больше… Первой рухнула болевая защита. Излечение давалось мне все с большим и большим трудом, и, наконец, контроль был полностью потерян, когда, расплавив очередной кусок металла (я стал их расплавлять, а не отшвыривать, в надежде, что так они когда-нибудь кончатся, и у меня будет передышка хотя бы на то время, пока Майяр Намо потащатся за новыми), я обжегся. Намо остановил Майя, собиравшегося воткнуть мне в руку новую железку, и приказал ему и другому отойти. От боли и усталости я плохо соображал, поэтому в первую секунду обрадовался, что это издевательство прекратилось. Намо сам вылечил мою руку, изложив попутно, чего же он хочет от меня… Я уже достаточно пришел в себя, чтобы суметь посмеяться над абсурдностью предположения, что я буду каяться – тем более, перед ними! Труполюб только головой на это покачал и принялся разговаривать со мной, как с неразумным ребенком: «Не хорохорься, Мелькор, лучше подумай. Твое фана разбалансировано, ты беззащитен сейчас, как Сотворенные. Лучше согласись сейчас и не заставляй меня уподобляться тебе и причинять страдания тому, кто не может сопротивляться…» У меня не было сил возражать, спорить, только мелькнуло в голове что-то вроде: «Лучше боль, чем унижение.» Намо услышал эту мысль, в тот момент я даже не был способен защитить свой разум, и отозвался: «Честно говоря, у тебя, Мелькор, нет выбора между болью и унижением. Вопрос так не стоит. Ты в любом случае получишь и то, и другое. Добровольное раскаянье даст тебе только возможность ослабить первую этап.» Сказать, что я был в шоке, значит не сказать ничего… Я ожидал от них, чего угодно, Горт, но только не того, что они будут обходиться со мной так, как я поступал только с Сотворенными!..
После этого заявления Мелькор замолчал надолго. Небо за аркой окна окрашивалось в пурпурные оттенки заката. В конце концов, Майя первым не выдержал затянувшегося молчания и сказал:
- Ты не хочешь рассказывать дальше, - это было утверждение, а не вопрос.
Еще после пары минут тишины, в течение которых Саурон терпеливо ждал ответа, Черный Вала признал:
- Да, не хочу. Не могу слов подобрать, точнее даже, мочи нет подбирать их, - он внезапно поменял позу и лег лицом к своему Майя. – Но ты должен знать! Я так решил… Иди ближе, я открою тебе мою память.
Использовать слово «удивлен» по отношению к тому смятению, что испытал Гортхаур – значит умалить истину. Глаза Майя широко распахнулись. «Откроет память?.. Он?! Тано, ты изменился куда больше, чем я думал!» Он потянулся к Мелькору и душой, и телом, неразрывно связанными у Айнур, и уже в следующую минуту его разум захлестнули образы чужой памяти.
…Узкие запястья в широких наручниках кандалов, бледная кожа и неровный шрам в центре внешней стороны ладони с тонкими длинными пальцами – эту рану, наверное, теперь уже не залечить окончательно никогда… Мелькор смотрел на свои руки, на деревянную столешницу, в пол – только не на собеседника. «Выбирай,» - настаивал голос, который был Гортхауру знаком. Черный Вала молчал – он всегда предпочитал затягивать паузу, если опасался, что слова или голос могут выдать эмоции, которых он не хочет показывать. «Как хочешь,» - пожав плечами, но все-таки с некоторым сожалением в голосе констатировал Намо. То, что началось дальше, стало для Гортхаура настоящей пыткой – он никогда прежде, даже в худшие моменты своей жизни, не подозревал, что может испытывать ревность и ярость подобной силы. Если бы сейчас рядом оказался кто-нибудь из Светлых Валар, Майя, наверное, бросился бы на него, не раздумывая о последствиях, как зверь, защищающий свое логово… Плеть, и багровые рубцы, набухающие кровью – Намо не придумывал ни каких изысков: когда на спине, ягодицах и бедрах пленника не оставалось уже живого места, а порог боли его понижался настолько, что боль становилась почти привычной, Владыка Судеб залечивал раны, давал пленнику с дюжину минут отдыха и начинал экзекуцию сначала. Майяр Мандоса никуда не ушли, они были здесь, хотя и было не понятно, оказывают ли они своему Вале какую-либо реальную помощь, или присутствуют просто как зрители, чтобы сделать осознание Мелькором униженности своего положения еще острее… Ночь прошла, занялся рассвет. До начала Совета Валар в Круге Судеб оставалось не так уж много времени, и Намо решил переменить тактику. Обнаженное тело, кровоточащие раны которого на этот раз Намо и не подумал залечивать, было пригнуто на колени. «Оромэ рассказал мне об одном из новых искажений, которые ты внес в Арду. Тебе оно, кажется, нравится более многих иных?» Нет, Намо Мандос не тронул Мелькора сам и не стал приказывать своим Майяр сделать это, он использовал рукоятку плети. Гортхаур, наблюдавший за происходящим глазами Мелькора, чувствовавший его чувствами и знавший каждую его тогдашнюю мысль, понял, что боль, которую испытал Черный Вала в тот момент, когда окованная железом рукоятка хлыста начала рвать его внутренности, была менее страшна для него, чем тотальное ощущение унижения – он был морально раздавлен, втоптан в грязь – на глазах у Младших Айнур с ним обращались так, словно он был всего лишь Сотворенным, а не первым из Валар, и не было никакой возможности скрыть от чужих глаз собственную боль, и не было никакой надежды самообмануться, поверив, как это происходило в ситуациях с Тулкасом и Оромэ, что даже такой эпизод – это маленькая победа, потому что и Светлые Валар не устояли перед соблазном нового искажения!.. Мелькор предпочел бы, чтобы Намо взял его сам – все было лучше, чем эта пытка, терзавшую душу сильнее, чем тело. Впрочем, и телу Черного Валы приходилось не сладко: бедра уже были перемазаны в крови, губы - прокушены несколько раз в тщетных попытках сдержать крик, а пылающая боль внутри все не прекращалась. Время близилось к полудню, когда Мелькор не выдержал – к этому времени ему уже казалось, будто он весь состоит из оголенных нервов, а внутренности его превратились в расплавленный металл, и никогда он уже не сможет ощущать ничего, кроме боли. Сил на разговор вслух не было, к тому же, плохо помня свои действия в последние несколько часов, Черный Вала подозревал, что сорвал голос. Он обратился мысленно: «Хватит… Пожалуйста, хватит! Я сделаю все, что ты хочешь…» Сзади послышался нескрываемый вздох облегчения, и Намо сразу же оставил пленника. «Тебе давно следовало сдаться, Мелькор, и не упрямиться,» - ответил он мысленно же, а потом вслух приказал своим Майяр умыть пленника и одеть его в чистые одежды. Мелькор надеялся, что Намо теперь залечит все его раны: и борозды от кнута на спине, и все те травмы внутренних органов, от которых нижняя часть его тела горела огнем, но Владыка Судеб просто развернулся и направился к выходу из залы. Это был… ужас. В одно мгновение перед Черным Валой промелькнули картины: вот он стоит в Круге Судеб, и хорошо, если стоит – если удерживает равновесие, если способен сделать хоть пару шагов, а что, если придется сесть?!.. и ведь даже если стоит, то кровь-то все равно продолжает течь, и скоро на зеленой траве и искристом песке, пропитав одежду, появятся ее капли… а сорванный голос – как он будет таким говорить?!.. и слабость его увидят все двенадцать его врагов, и десятки их слуг и сотни Сотворенных?.. Мало ему, как будто, того, что было, того, что будет, и пресловутой необходимости каяться – за что еще и это?! Это было даже не решение, скорее – животный рефлекс. Откуда-то вдруг взялись силы, которых хватило на один стремительный рывок, и Мелькор оказался рядом с Намо, рухнул у его ног и обхватил его за колени, только звякнула о каменные плиты пола цепь. «Ты ведь не оставишь меня так, брат мой?..» - он умолял…
Саурон лежал с закрытыми глазами. Ему не хотелось поднимать веки и встречаться взглядом с Мелькором. От только что увиденного все чувства Майя перемешались между собой, и трудно было отделить одно от другого: тут была боль сопричастия, нежность любовника пополам с ревностью собственника, чью вещь кто-то без разрешения посмел облапать, тут был чистый гнев Первого Ученика и верного слуги, был ужас перед насилием, которое казалось кощунством, тут было чувство вины и осознание своей ошибки: «Я думал, он ослабел после Века Оков, но это было не так! Он всего лишь узнал, что тоже может оказаться слабым, и стал иначе воспринимать само понятие силы…», здесь было яростное стремление отомстить во что бы то ни стало и благодарность за то, что Вала доверил ему свою сокровенную боль, здесь было много чего еще намешано…
Майя все еще лежал с закрытыми глазами, когда холодные пальцы скользнули по его скуле, очертили линию подбородка.
- Ну, и чего ты зажался? – ласково спросил бархатный голос, а щеки коснулось теплое дыХэние. – Было так противно?
- Нет, что ты! – тут же вскинулся Майя и распахнул глаза.
Губы склонившегося над ним Черного Валы улыбались, однако в глазах была настороженность. И тогда Гортхаур распахнул навстречу Мелькору свои чувства, показывая, что тревожило его, пока он молчал и лежал, не открывая глаз. В ответ на это зрачки Мелькора чуть расширились, в выражении его лица появилось что-то кошачье - сладострастно-хищное, и он притянул к себе Майя поближе, отыскивая его губы своими.
- Я боялся, что ты так никогда меня и не поймешь! – даже голос его звучал хрипловато.
Майя подумал, что ничего более похожего на признание в любви он никогда от Черного Валы не слышал.
…Когда двое смогли, наконец, оторваться друг от друга, небо за проемом окна было затянуто темным бархатом, и ночная тишь опустилась на дворовые службы замка.
- Ты хочешь слушать дальше?
- А ты хочешь дальше рассказывать?
- Нет. Но должен.
- Кому? Я не считаю себя в праве настаивать на этом…
- Пламя Удуна, надо же! Вот это скромность, фаэрни!
- Ты смеешься надо мной?.. Тано!
- Вовсе нет! Я благодарен тебе за чуткость… Но я хочу досказать сейчас, чтобы никогда больше не возвращаться к этой теме.
- Если так, я, конечно, слушаю…
- Итак, мы отвлеклись от основного повествования, когда я сказал, что до этого инцидента в присутствии Оромэ, Намо уже удавалось сломать меня… Дважды.
- Тано, а какой второй раз?
- Уже в Мандосе, после Суда. Никакой конкретной цели у Намо, по-моему, не было, если не считать целью его убежденность в том, что своими методами он меня перевоспитывает!.. Я характера чаще всего старался не показывать, понял уже, что с Намо это может обернуться для меня только новыми неприятностями, а потому раз труполюбцу хотелось видеть меня пай-мальчиком, я старался им выглядеть…
Голос сбился.
- Я все понимаю, Тано. Не мучай себя, это было самосохранение…
На мгновение нервно закушены губы, усилие над собой – и лицо расслабляется.
- Да… Да! Я покорялся, потому что уже понимал, что церемониться со мной не будут… Но в тот раз я сорвался. Из-за Оромэ. Собственно, этот второй раз случился незадолго до того столкновения Намо с Собачником, с которого я начал рассказ… Дело в том, что… таирни, если ты к кому-то из тех времен и вправе ревновать меня, то это Оромэ. Во-первых, он всегда мне нравился, и я до сих пор плохо понимаю, почему еще в самом начале противостояния он не взял мою сторону, ведь его всегда тянуло ко мне, и мы с ним понимали друг друга значительно лучше, чем удавалось каждому из нас понять кого-либо из остальных наших братьев и сестер… Во-вторых, он только по началу был груб и доставал меня своими язвительными шуточками, позднее – мы просто трахались и почти не разговаривали. Раза после третьего ему захотелось, чтобы и мне было приятно…
- Ему это удалось? – Гортхаур сам удивился тому, насколько сухо прозвучал его голос.
- Да. То есть, почти… Иногда удавалось. Он ведь очень старался, и даже согласился учиться, передав инициативу в мои руки…
- И,.. – казалось, что стало трудно дышать, - ты был с ним хотя бы раз сверху?
- Да. Несколько раз. Он сам захотел…
- И ты согласился?!
- А почему, собственно говоря, я должен был отказываться? – серые глаза Мелькора сверкнули. – И не смей смотреть на меня так, фаэрни! Ты все прекрасно понимаешь! Он равный мне, он красив, и он хотел меня – разве этого не достаточно?.. Или ты считаешь, что мне была приятна роль подстилки?!
Голос, звучавший мгновения назад высоко и чисто, сейчас опустился до низкого рыка. Но Майя не собирался сдавать позиции: столько веков он выдерживал на себе необоснованный чаще всего гнев Черного Валы, имевшего привычку ревновать его к каждому двуногому существу без разбора пола и расы, и вот теперь впервые возникла реальная возможность предъявить счет.
- У пленника не спрашивают мнения, его просто берут! Пленнику не пытаются доставить удовольствие, и уж ни в коем случае ему не позволяют оказываться сверху! Это позволяют только любовнику!
Саурон теперь тоже кричал. И Майя, и Вала больше не лежали рядом, почти обнявшись, а сидели в постели, на скомканных простынях, и норовили испепелить друг друга взглядами.
Как не странно, но Мелькор первым опустил глаза.
- Ну вот, и суток не прошло, а уже начинаются наши старые ссоры, таирни… Неужели время ничему нас с тобой не научило?.. Если ты хочешь, я извинюсь.
«Извинится? Он?» Это было немыслимо! Гортхаур когда-то многое бы дал за то, чтобы увидеть Черного Валу извиняющимся, сознательно и добровольно признающим свою ошибку, но сейчас он не воспользовался шансом. Едва Мелькор отвел взгляд и заговорил тихим голосом, гнев Майя пошел на убыль. Он вспомнил сначала темницы Нуменора, Ар-Фаразона и себя самого в ситуации, схожей с той, о которой рассказывал Черный Вала, потом он вспомнил свои более ранние душевные метания и сомнения, которые впервые настигли его в тот момент, когда он услышал от пленного Авари слух, называвший Мятежного Валу любовником Короля Мира. «Я столько веков жил, считая эту блажную выдумку правдой! И я сумел, если не простить эту измену, то, по крайней мере, свыкнуться с ней и понять, что Тано сам по себе дороже для меня, чем близость с ним, чем его привязанность и доверие, чем его верность… И что же, теперь, когда он вернулся ко мне, я затаю обиду на давнюю интрижку, которая не имеет сейчас ровным счетом никакого значения?..»
Майя упал вперед, опрокидывая Мелькора обратно на ложе, обнимая, утыкаясь носом ему в ключицу.
- Это я должен извиняться, не ты!.. В Мандосе ведь было очень скучно, да, Тано?
Он ощутил теплую ладонь у себя на затылке: Вала мягко гладил его по голове, перебирая растрепавшиеся длинные волосы.
- Не только скучно. Тоскливо, фаэрни. Ведь у меня не было абсолютно никаких поводов для радости… И занятий никаких не было. А Оромэ – он скрашивал скуку, и даже тоска на время отступала. Намо тоже не давал мне долго скучать, - горькая усмешка, которой Саурон не увидел, но знал, что она появилась на лице Валы, - однако после его визитов тоска заедала сильнее прежнего…
Гортхаур устроил голову на груди Мелькора и умиротворенно выписывал кончиками пальцев круги по его бледной коже, казавшейся в полумраке слабо светящейся.
- Так что же все-таки тогда случилось? – подтолкнул он разговор к старой теме.
Мелькор продолжил:
- Намо не дурак, он, конечно же, понял, зачем собачник ко мне так часто таскается… Тем более, что Оромэ сам рассказал ему о новом искажении, хм! Не знаю точно, сколько прошло времени, но думаю, что не меньше полугода, и однажды труполюбу это надоело. Подозреваю, что он долго не мог решить опасно или нет это новое искажение для Валар, но увидев, как Оромэ зачастил в Мандос, и что он совсем уж без меня обходиться не хочет, заволновался всерьез. Заявился ко мне в неурочное время и потребовал, чтобы я велел Охотнику больше ко мне не приходить. Я ответил в том духе, что я, вроде бы как, здесь заключенный и вряд ли могу что-либо запретить кому-либо из тех, кто гуляет на свободе, а если тупоеду… тьфу! Труполюбу очень приспичило, то он может поговорить с Собачником сам…
Гортхаур захихикал, устраиваясь на груди Валы поудобнее.
- Ты чего ерзаешь? – поинтересовался тот.
- Тано, у тебя о-о-очень странное представление о том, как должны вести себя пай-мальчики!
В темных глазах Саурона искрился смех.
- А-а-а, - Мелькор в ответ улыбнулся, - возможно… Ну, надо же мне было как-то развлекаться, тем более что большинство моих выходок труполюбец все равно игнорировал. У него все делалось по графику, и его воспитательные меры в отношении меня не становились жестче и не происходили чаще в зависимости оттого, что я выкину… ну, как правило, это было так.
- Ясно, - Гортхаур еще продолжал хихикать. – И все-таки, я бы сказал, что ты нарывался… А, ладно! И что дальше? Он сам поговорил с Оромэ?
- Да. Тот его, конечно, слушать не стал, немедленно прибежал ко мне и уходить не желал больше суток. Ему-то, конечно, ничего: пришел-ушел, но Намо уже дошел до ручки, и отыгрался на мне. Потребовал, чтобы я сказал Собачнику, что я больше не хочу его видеть. Думаю, Намо и сам понимал, что это не поможет, и Оромэ не станет меня слушать также, как не стал слушать его самого… А во мне еще на беду что-то вдруг взыграло, и я отказался говорить с Оромэ. Вот тут-то и началось! Нет, он не разорялся на крики, просто будничным тоном сообщил мне, что если так – ладно, но поскольку вопрос о душевном состоянии Оромэ должен быть все-таки решен, а мое перевоспитание, похоже, продвигается плохо, то придется принимать меры. И начал раздеваться… Я думаю, таирни, что этого любителя мертвяков давно мучило любопытство, хотелось узнать побольше об этом моем новом искажении, которое Тулкас распробовал, от которого Оромэ с катушек слетел, и потому он без малейших сомнений воспользовался поводом… Ну, что тебе еще тут сказать? Он очень вдумчиво все делает, Труполюб наш любознательный, и ёбля не исключение!.. Так было с самого первого раза и до конца. Не знаю, возможно, он считал трах еще одним способом перевоспитания, но он брал меня всегда всухую и намеренно старался сделать больно, что было не так уж сложно, учитывая тот факт, что контроль над своей метафизикой мне так до конца Века Оков и не удалось восстановить… Иногда почти удавалось, но – нет! Он тут же замечал изменения и ломал заново… Да… А еще позы он любил менять и всегда придумывал для меня что-нибудь погаже, поунизительнее. Вот ты, фаэрни, ведь ты же раньше часто думал, что я намеренно унижаю тебя, доказываю свое превосходство… Ну, чего молчишь? Так это?
Майя тяжело вздохнул. Ему очень хотелось спрятать глаза от ищущего взгляда Валы.
- Я глупый был…
- Да нет, все не так просто. Иногда я действительно унижал тебя намеренно… Прости меня за это, если сможешь, или просто давай попробуем оба об это забыть и избегать подобных ошибок в будущем, хорошо?.. Только вот, к чему я сейчас об этом вспомнил… Горт, я…
Майя перебил:
- Ты хочешь сказать, что не сделал со мной и половины того, что делал с тобой Мандос?
- И четверти не сделал, таирни.
Майя окончательно смешался, словно утерев вдруг разом все прошлое Гортхаура Жестокого и Саурона Темного, Властелина Колец и Владыки Мордора, и заново ощутив себя юным Артано.
- Я… Я не… Когда-то давно ты сказал, что мне самому нравится, когда ты унижаешь меня и причиняешь мне боль. Я не поверил тебе, не понял этих слов, только взбесился на них, но ты был прав, Тано. Хотя и я был прав… Мне нравилось и не нравилось то, что ты делал со мной, одновременно. И мне хотелось ласки, а ее от тебя на протяжении Первой Эпохи я почти не видел…
Мелькор странно смотрел на Майя – чуть прищурив глаза, и в глубине его зрачков тлела непонятная эмоция. О чем он думал?..
- А теперь ты выбрал?
Гортхаур почувствовал себя неуютно под взглядом Валы и передернул плечами.
- Да. То есть… не совсем. Не совсем выбрал, скорее – разграничил.
- Один любовник для ласки, другой – для унижений и боли, так? – насмешливо уточнил Мелькор.
«Конечно, он знает, - мысленно кивнул себе Майя. – И про Моргула, и про Лингула… Да и про всех прочих, пожалуй… Я так плохо защищаю свою память, и он читает ее? Или ему каким-то образом удавалось подглядывать за мной даже оттуда?..»
- У нас с тобой так никогда не получится, фаэрни, - голос Мелькора был очень нежным, очень ласковым, но тревожным, - я ведь не могу разрезать себя надвое…
- И не надо! – этот неожиданный итог выразился в пылком – даже, пожалуй, чересчур пылком – объятии даже для такого темпераментного и непрестанно пылающего в каждый конкретный миг своей жизни хотя бы одной из великого множества вечных страстей Майя, каким был Гортхаур.
Мелькор издал какой-то полузадушенный звук.
- Слезь с меня, бестолочь!
После непродолжительной возни Майя откатился в сторону, громко хохоча, поскольку был безжалостно защекотан. Немного отдышавшись и успокоившись, он поспешил спросить:
- Ну, так и чем все-таки та история с Оромэ кончилась?
- Ну, подумай сам, чем она могла кончиться?.. Пришлось мне сдаться и сказать Оромэ, что я не хочу его больше видеть. Конечно, он не принял моих слов всерьез, хотя взъярился дико, и это было не слишком-то приятно после всего, что вытворял со мной Намо… Ходить Собачник ко мне не перестал, только ведь теперь меня и Труполюбец редко когда оставлял в покое, так что их столкновение стало неизбежным…
- И, когда оно случилось, когда ты, не сдержавшись, запросил пощады вслух, Оромэ это тоже услышал?
- Да, - черты лица Мелькора вмиг напряженно заострились. – Оромэ не понял, что происходит. Во-первых, он не поверил в эту мольбу и решил, что это какая-то часть игры. Во-вторых, он считал, что когда меня трахают, у меня может быть только два состояния: полная индифферентность ко всему – значит, мне не нравится, или наличие хоть какой-то реакции – значит, нравится… Предвечная Тьма, он меня ревновал! Видимо, до этого он считал, что Намо просто пользуется привилегиями тюремщика, а здесь вдруг решил, что я Намо сам не отваживаю…
- И? – огромные темные глаза Майя расширились от любопытства.
- Он просто и без разговоров, только с каким-то невнятным ревом ринулся на Труполюба, - Черный Вала негромко рассмеялся. – Вот уж никогда не думал, что желание единолично владеть моей задницей доведет двух Светлых Валар до поединка! И тем не менее… Ох, что там творилось – любо-дорого было смотреть! В конце концов, разнимать дерущихся притащился Манвэ с женушкой… После этого Оромэ запретили появляться в Мандосе… ну, по крайней мере, до тех пор, пока там нахожусь я… А Намо, хоть и не оставил меня в покое, стал приходить пореже: наверное, боялся, что косо смотреть на него станут, если он слишком уж к моему новому искажению пристрастится. Хотя последние года два перед тем, как меня должны были выпустить, он опять стал приходить почти ежедневно. Можно, конечно, считать, что он усердно меня перевоспитывал, спеша наверстать упущенное и доделать недоделанное, - кривая ухмылка, - но мне почему-то кажется, что он переживал по поводу того, что у него скоро отнимут игрушку!.. Вот, собственно говоря, и вся история.
- А потом,.. - Майя запнулся, - когда тебя выпустили?
- Что?
- Что было потом?
- Да ничего толком. Оромэ немного поприставал, но ничего у него не вышло: и я не хотел, и надзор за ним самим был ого-го какой! Говорю же, что не хотелось Светлым повторения инцидента в Мандосе…
- Значит, с Манвэ?..
Мелькор нахмурился и тяжело взглянул на Саурона.
- Я же, по-моему, с этого начал? Ни-че-го не было.
- Значит, все это были только слухи?
Лицо Валы мрачнело все больше.
- Ты мне не веришь?
Майя смутился.
- Верю… Наверное, верю. Просто… я так привык жить с сознанием того факта, что я всегда и везде второй… даже на твоем ложе…
Мелькор коротко врезал кулаком по подушке, и на щеках его заиграли желваки.
- Ты – первый, Горт! Для меня ты всегда и везде первый! Сколько можно повторять?! Чем, как, почему я должен тебе это доказывать?!..
Гортхаур долго, пристально и пытливо всматривался в глаза своего Валы, потом окаменевшие после вспышки гнева черты его лица расслабились.
- Докажи.
Мелькор глянул удивленно, затем во взгляде его оформилось понимание. Он прикрыл глаза, и несколько минут лежал неподвижно. Лицо его было спокойно, и никакой внутренней борьбы не отражалось на нем, но Саурон знал, что эта борьба идет.
- Ты всегда хотел именно этого, да, Артано? – голос Валы звучал глухо и даже несколько враждебно. – Отыграться? Самоутвердиться? Доказать свое превосходство или, по меньшей мере, встать наравне? Заставить меня почувствовать то, что чувствовал сам?
Гортхаур хотел возразить, что им двигало лишь желание близости, и страсть к обладанию была продиктована ему чувством, не имеющим к мести никакого отношения, но внезапный бесконтрольный гнев, поднявшийся из потайных подземелий его души, заставил ответить другое:
- Да! Ты находишь это странным?!
Мелькор не отозвался. Он лежал неподвижно, закрыв глаза, и кусал губы. После долгих мгновений тишины, нарушаемых лишь неровным дыханием обоих, Черный Вала перекатился на живот и уткнулся лицом в подушку, отчего его ответ прозвучал приглушенно и неразборчиво.
- Делай, что хочешь…
Не веря собственному счастью, Саурон несколько раз недоуменно моргнул. Когда же до него начало доходить, что ЭТО свершилось – разрешение, НАКОНЕЦ-ТО, получено, Майя понял и еще кое-что: Мелькор боится – и, похоже, он боится предстоящего так, как никогда не приходилось пугаться близости с мужчиной самому Майя, который всегда, даже в самые тяжелые моменты связи с Мелькором знал, что ему ничего не грозит, что Вала не хочет сознательно причинять ему вреда, что он остановится, памятуя о первом разе, сам, прежде чем зайдет слишком далеко, а боль… ее можно было и потерпеть… тем более, что от боли этой наслаждение порой становилось только острее; что же касается остальных мужчин, с которыми приходилось бывать Гортхауру, то их он никогда не боялся – у него даже мысли не возникало, что кого-то еще можно испугаться после Мелькора. У Черного Валы нет и не может быть подобных защит от страха – внезапно Майя отчетливо понял это, - ведь насколько бы легко и непринужденно не рассказывал Мелькор о том, что происходило с ним во время Века Оков, факт оставался фактом: в течение трех столетий его брали насильно раз за разом, и у него не было возможности не только сопротивляться, но и сохранить в этой постыдной ситуации хоть каплю уважения к себе.
Майя потянулся и мягко скользнул подушечками пальцев по гладкой прохладной коже напряженной спины. Ему очень захотелось сказать что-нибудь ласковое, убедить своего Валу, что он будет предельно осторожен и сделает все возможное, чтобы боли было как можно меньше, однако Гортхаур подозревал, что не только, а, вероятно даже, вовсе не физическая боль пугает Мелькора. В конце концов, сейчас Черный Вала отлично контролировал свою метафизику.
- Если ты собираешься делать это, то делай быстро! – Мелькор, вздрогнув от прикосновения, повернул голову, и во взгляде, которым он обжег своего Майя, полыхало бешенство пополам с придушенным, затаенным страхом. – Или ты думаешь…
- Тано, - с упреком остановил его Гортхаур, - я хочу, чтобы тебе было хорошо…
- Мне не будет хорошо! – рыком отозвался Мелькор. – А будешь тянуть, я передумаю!
Угроза ли, или этот тон – что-то одно из этого или то и другое вместе, но слова Валы вывели из себя Гортхаура. Ах, он не хочет, чтобы о нем позаботились? Считает себя выше подготовительных ласк?.. Хорошо: не хочет – не надо! Никто его чувствами больше заниматься не будет!
Просунув руку под живот Валы, Майя рывком заставил его приподняться на колени, мимоходом снова удивившись тому, насколько все-таки было схоже их с Мелькором телосложение. И как он раньше мог этого не замечать?.. Должно быть, размеры сбивали с толку.
Майя знал, что теперь, когда они были одного роста, и проблемы разницы размеров не существовало, Мелькору придется испытать по полной программе весь комплекс ощущений партнера, находящегося снизу, что, конечно же, напомнит ему Мандос, и чего не случилось бы прежде, когда фана Старшего и Младшего Айнур так разнились между собою. «И это справедливо,» - решил Саурон, который сам себе казался смешным, когда представлял себя верхом на Мелькоре конца Первой Эпохи – да заметил ли бы Вала, вообще, тогда, что его трахают, а?..
Благом было одно: Мелькор прекрасно знал, что от него требуется, а потому постарался максимально расслабиться – по крайней мере, там, где нужно, хотя внутренности его, казалось, были скручены жгутом, а руки и плечи были так напряжены, что мышцы проступили под кожей, как переплетенные канаты.
<...>
- Эээй! Так не честно! Ты не кончил!
- Кончил, почему не кончил? Кончил в тебя.
- Во мне, а не подо мной! Вот именно!
- Что «именно»? – Черный Вала постарался сделать невинные глаза. – Чего тебе не хватает, таирни?
- Чтобы ты кончил оттого, что я тебя трахаю, - твердо отчеканил Гортхаур, не собиравшийся позволить себя запутать.
- А ты всегда кончаешь, когда я тебя трахаю? – ехидно поинтересовался Мелькор.
Майя гордо задрал нос.
- Естественно!
- Врешь!
- Не вру, - и тут же спохватившись: - То есть, кроме первого раза, конечно…
- Ага! А также кроме сорок восьмого, сто двадцать шестого, двести восемьдесят первого, триста…
Саурон уже не мог удерживать на лице серьезную мину и тихонечко фыркал, с трудом задавливая в себе смех.
- Да нет же, Тано, я, в правду, всегда!..
Вкрадчиво:
- Даже, когда я наказывал тебя за сына Финарфина?
Смеяться сразу расхотелось.
- Это нечестный прием, - буркнул Майя.
- Ну и что? – парировал Вала. – Ты же врешь!
- Не вру!.. Даже тогда.
Мелькор был поражен.
- Быть такого не может! Я же следил…
- Не уследил.
- Не докажешь!
- Мне память открыть?
Кивок, и на пару минут воцаряется тишина.
- Да-а-а, - протянул Черный Вала потрясенно. – У меня нет слов, фаэрни!
Саурон усмехнулся.
- Тогда просто признай, Тано, что ты должен мне этот оргазм… По крайней мере, один.
- Я не говорил, что позволю тебе быть сверху больше одного сугубо исключительного раза!
- Этот раз не считается, потому что ты не кончил…
- Я кончил!
- Да, уже сам будучи сверху… Это обман!
- Ничего не знаю, Горт! Один раз прошел, а больше одного раза я тебе не обещал…
По интонации голоса Майя нельзя понять в шутку он говорит или всерьез:
- Тано, ты сейчас ложишься обратно и даешь мне вторую попытку, или я…
- Или что? – насмешливо вскидывает брови Черный Вала. – Ты мне угрожаешь, таирни?
- Я тебя шантажирую, Тано, - усмехается в ответ Гортхаур. – Ты мне даешь, или я сейчас же ухожу к Назгулам, им всегда и в любой позе нравится!
- Выдрессировал! - хмыкает Мелькор, а затем отзывается, напустив на себя безразличие: - Ну и уходи, раз хочется.
- Ну и уйду!
- Ну и уходи!
- Ну и ухожу, - и Саурон действительно соскакивает с постели и начинает подбирать свою разбросанную одежду, потом останавливается, поворачивается в сторону Мелькора и печально вопрошает: - Не дашь?
Черный Вала со скучающим видом рассматривает потолок.
- Четыре к одному, - заявляет он почему-то. – И только на сегодня.
Лицо Майя мгновенно светлеет, и, отшвырнув одежду, он прыгает обратно в кровать.
- Согласен! Но я – первый!
- А потом тебе будет восемь раз к ряду…
- Тоже мне, Тано, чем ты решил меня удивить? Назови мне прецедент, когда случалось меньше пяти!
- Сегодня.
- Это потому что мы слишком много словами разговаривали…
На этом затянувшаяся пикировка прекратилась, и возобновилась возня.
…Когда оба завершили осуществление запланированной программы и удовлетворенные откинулись на подушки, Саурон позволил своим мыслям потечь по тому руслу, которое они давненько уже желали пробить в стройной упорядоченности его самосознания.
Гортхаур мысленно удивлялся, как он сам – Майя, а тем более как Тано – Вала, как могли они быть настолько обыденными, настолько человечными? Эта пустая болтовня, которой они развлекались не первый час к ряду и глупые шуточки – в них не было смысла; пожалуй, даже само наличие их было пошлой приземленностью – и, тем не менее, они доставляли радость обоим. Словно позабыв самих себя, отринув величие Стихий, присущее им от сотворения, они сроднились со смертными, окружавшими их ныне, и научились подобно им ценить мгновения просто за то, что они есть. Просто жить – просто существовать и радоваться каждой минуте бытия, не ровняясь ежесекундно на призрачную цель, долги и обязанности, бремя власти. Они – Стихии Арды – казалось, были сейчас уже не самими собой – они были подобны неразумным человеческим детенышам, не задумывающимся о завтрашнем дне и упивающимся краткосрочным своим счастьем. Ощущения эти были сладкими и пугающими одновременно, но даже смутная тревога о будущем не могла для Темного Майя заглушить упоительную сладость этих минут…
Тихие, умиротворенные и довольные Темные Айнур лежали рядом, думая каждый о своем – а, может быть, об одном и том же? Внезапно Темный Майя приподнялся на локте и отыскал глазами в полумраке взгляд Черного Валы.
- Тано?
- Что?
Майя лукаво улыбался.
- А когда теперь ты разрешишь мне это повторить?
- Повторить?! – в глазах Мелькора было возмущения настолько чересчур, что принять эту демонстрацию за чистую монету было никак нельзя. – Ну, ты и нахал!
- И все-таки?
- Лет через пятьсот – не раньше!
Гортхаур решил в заявление это не верить и только тихо рассмеялся.
* * *
<...>
(цикл не окончен, заброшен)
май 2003 - июнь 2004 гг.