Автомобильное оборудование

Ash-kha

ГЛАШАТАЙ ЛЮЦИФЕРА

Пролог

В бархатистый, полнозвездный полуночный час дня Рарога Эргон Давид VII Роксандер, правитель союзного арийского государства Визлеукос, завершал свою трапезу в Садах Неги.

Окруженный липким облаком благовонных курений, сочащимся сизыми струями из полумрака беломраморных колонад, Эргон вместе со своим восемнадцатилетнем сыном Хлодом Корнилием расположился на пушистом бакнарском ковре, что последние полторы тысячи лет считался предметом роскоши и непременным атрибутом достатка в состоятельных домах по всей планете. Ковры изготовлялись в ручную и составляли главную прибыль Бакнарского Княжества: тонкие мягчайшие ворсинки ковра были в ладонь высотой, никогда не заминались, обволакивали тело ласковой теплотой и мгновенно распрямлялись, когда груз исчезал. Секреты ткачества и магической обработки ковров передавались в княжеской династии Бакнара из поколения в поколение. Кроме прочих достоинств, ковры эти обладали целительным эффектом, и Эргону, у которого в холодное время года усиливались боли в пояснице, врачи настоятельно рекомендовали спать и откушивать только на бакнарских коврах.

Сад Неги представлял собой огромную, около километра в диаметре, оранжерею под прозрачным куполом, открывавшим взглядам собравшихся синее вечернее небо и чуть тлеющие на нём искорки звёзд. Зимой в Аркрисе, столице Визлеукоса, темнело поздно.

В центре Сада на просторной лужайке, круглый год зеленеющей сочной травой, находился фонтан Виринеи Галеи, вокруг которого расположились, кто на коврах, как царь с наследником, кто прямо на траве, приближённые Эргона и его гости. Фонтан представлял собой скульптуру молодой женщины в священнической одежде, молитвенно вскинувшей над головой руки. С ладоней статуи била вода, наполнявшая резервуар, изготовленный в виде терпящего крушение парусника, на палубе которого в ужасе и муке застыли крохотные скульптурные группы людей, чья одежда изобличала принадлежность к Гвардии Чёрного Трона. Здесь аллегорично была отражена история гибели Виринеи Галеи, четвёртой царицы из династии Роксандер, Верховной Жрицы Творца Всего Сущего.

В 53482 году * от основания Империи царица Виринея Галея подняла весь Визлеукос на восстание против Чёрного Трона. Война продолжалась с переменным успехом сорок один год. Войска арийцев разрушили линию приморской обороны имперцев и дошли до портового Волхва, где были встречены двумя легионами Гвардии, разбиты, и Виринея Галея была пленена. Мятежницу должны были доставить лично к Императрице, однако на третий день плавания через море Лахор, царица взмолилась Единому Творцу. В одночасье поднявшаяся буря потопила корабль, погибли четыре гвардейских центурии и сама Виринея Галея, Опора Света.

Неслучайно Эргон Роксандер назначил проведение праздника Рарога у фонтана Виринеи Галеи. Трагическая картина гибели его прапрабабки должна была служить гостям напоминанием о мелочности междоусобных дрязг перед общей для всех арийцев опасностью — Чёрным Троном.

Сегодня в правительственной резиденции города Аркриса собрались представители восьми знатнейших арийских семейств: йоакимы, келестины, архояры, дауманты, зианоны, элишары, собственно роксандеры и хеледаны. Последние, хотя и не являлись подданными Визлеукоса, прибыли из своего суверенного Хеледа, чтобы встретить праздник вместе с родичами. Хелед вышел из состава арийского государства в 54016 году, не желая принимать участия в очередном вооруженном столкновении с Чёрным Троном, однако не присоединился и к Империи, мотивируя свой отказ невозможностью смены религии.

В летописях говорилось, что Визлеукос конфликтовал с Империей всегда, а началось это “всегда” с момента основания Чёрного Трона — с первого года Тёмной Эпохи. Эргон читал в древней исторической монографии, что когда-то всю землю населяли арийцы, поклонявшиеся Свету Единого Творца, но после природного катаклизма, изменившего лик планеты, к власти пришли адепты Тёмных Мятежников, ими была создана Империя. Правители Визлеукоса мечтали о времени, когда падёт Империя, и религия Света, как когда-то, утвердится на планете, низложив господствующий ныне культ Тьмы. Проходили века, войны сменялись настороженными перемириями, а Чёрный Трон стоял по-прежнему незыблемо, держа под своей властью три четверти населения земного шара.

…Эргон Давид Роксандер, полулёжа на левом боку, неторопливо потягивал вино из золотой праздничной чаши и наблюдал за группой хеледанов, расположившейся справа от него.

“Вот и проблема, — думал он, — за два последних месяца я получил пять — пять! — нот протеста из Хеледа. Наверняка, Евстахий Гордиас Хеледан писал не только мне. Наверняка, он жаловался и Княгине, так что я со дня на день могу получить объявление войны со стороны Империи, ведь суверенный Хелед до сих пор существует только потому, что и нам, и Чёрному Трону выгоден его нейтралитет. Чёрт побери этих молодых оболтусов, мы почти две тысячи лет не воевали с Империей!”

Царствование Эргона шло под знаком перемирия с Чёрным Троном, ибо в тайне даже от самого себя правитель понимал, что Визлеукосу никогда не одолеть Империю силой. Царь считал идеологическую войну действенней вооруженных столкновений, а потому субсидировал деятельность запрещенных на территории Империи сект поклонения Свету Единого. Эргон говорил: “Когда хотя бы треть, живущих под пятой Тьмы, выйдет к Свету, мы начнём открытую войну, а новообращенные подточат силу Империи изнутри. Пока же следует ждать.”

Арийская молодежь оказалась не склонной к ожиданию. “Мы не воюем с Империей? Тогда, давайте, проучим ренегатов!” В студенческой среде Аркриса возобладали милитаристские настроения. Зачинщиками брожения мысли были четверо аспирантов Жреческой Академии. Трое из четверки юношей принадлежали к йоакимам — роду, славившемуся фанатизмом в вопросах религии. Серегдил Даметий, старший из квартета зачинщиков, объявил весь род хеледан еретиками и вероотступниками и потребовал их полного изничтожения во славу Света. Идеи Серегдила заразили столичную молодежь с быстротой вирусной инфекции, и устроители безобразий решили перейти от слов к делу, начав свою “священную войну” с погромов жилищ хеледанов. Аресты, вразумления и наказания не помогали: от шалостей блюстители веры перешли к убийствам. Евстахий Гордиас, правитель Хеледа, потребовал от Эргона прекращения репрессий против его сородичей и смертной казни для виновников происшедшего, грозя обратиться за защитой к Чёрному Трону. Вот уж чего-чего, а вмешательства Княгини Ночи в дела своего государства арийский царь никак не хотел! Он был бы рад выполнить требования Евстахия Гордиаса, считая их обоснованными и справедливыми, но не мог: в четвёрку зачинщиков антихеледских бунтов входил его собственный сын — Хлод Корнелий Роксандер, наследник трона.

Эргон надеялся уладить эту проблему, лично переговорив с князем Хеледа на празднике Рарога.

“После фейерверка приглашу его в кабинет,” — решил он, наблюдая за беседой Евстахия Гордиаса, мощного рыжеволосого мужчины в жреческих одеждах (глава рода обязан иметь священнослужительский сан), со своим племянником Вальвингом Виктором — кстати, ярым участником недавних городских погромов.

Царь сделал знак музыкантам: играйте. Оркестр взял вступление родового гимна Роксандеров. Впрочем, гимном эту песню можно было назвать лишь относительно, мотив был не маршевый, а сама песня — так, предание об основателях рода, легенда, положенная на музыку.

— Отсвет пурпурного огня
Погас, распавшись, в пене моря...
Как взмах драконьих крыл
Обняли облака леса и горы.
Шли шестеро
                    тропой нехоженой
За сотни лет.
Последний отблеск солнца
Коснулся их доспехов,
Заиграл на гранях
                    камней магических.
И луч погас,
Но засверкал,
                   чуть ли не ярче солнца
Во тьме рубин,
Казалось, он питался кровью
                   невинных жертв,
Не Свет родил его,
Он черпал силу из Огня, из Мрака
                   и из Земли.
Вот тьма накрыла землю…

Вальвинг, закончивший разговор с Евстахием Гордиасом, пристроился на бакнарском ковре рядом с Хлодом Корнелием и, склонившись поближе к кузену, зашептал:

— Это имперское отродье, маскирующееся под арийца, посмело меня поучать в догмах веры!

— Не кипятись ты, — Хлод отстранил от себя родственника, — отец на нас смотрит… А, насчет хеледского князька, Серегдил кое-что придумал. Зайди с утра ко мне, я расскажу.

— Буду!

Вальвинг Виктор отодвинулся в сторону.

— Тьма не ушла,
                    лишь шелестят деревья...
Шесть трупов на земле
                   от крови влажной...

Среди зелени мелькнул оранжевый мундир дворцовой охраны. Человек приближался по восточной аллее, выходившей на аэродром. Подойдя, он остановился за спиной царя и негромко сообщил:

— Высочайший, из Абаддона прибыл посланник.

Эргон не удивился, только помрачнел: значит, нажаловался-таки Евстахий Гордиас.

— Дипломатический курьер?

— Нет, государь. Чёрный гвардеец.

Эргона Роксандера бросило в пот. “Война?!”

Он наклонился к сыну:

— Хлод, мне нужно выйти. Займись гостями.

— Что-то случилось? — в глазах юноши мелькнуло жадное любопытство.

— Пока нет.

Царь неторопливо поднялся, скрывая от наблюдавших за ним нескольких десятков глаз своё волнение, и направился по выложенной цветной мозаикой дорожке к восточным дверям Сада.

Когда плакучая ива и цветущий шиповник скрыли Эргона от посторонних взглядов, он остановился, достал льняной платок с монограммой из-под парадного облачения Верховного Жреца и промокнул им влажные от пота виски: чтобы ни случилось, внешний вид царя должен соответствовать его сану.

С лужайки у фонтана Виринеи Галеи доносились горькие надрывные заключительные слова песни, потом смолкла музыка, и певец речитативом закончил преданье:

— Из плена боли и отчаянья
Один лишь выход —
            смерть.
Пройдут века,
Вновь шестеро героев соберутся
            в далёкий путь,
Закат последний им смерть отмерит
            и гибель мира,
Но пока в сердцах есть смелость —
И надежда есть...

“Звучит, как завет, — подумал Эргон, — как наказ от предков. Странный наказ. Никогда раньше не замечал: смерть и надежда, в песне эти символы связаны между собой, а совсем и не противопоставлены друг другу… Надежда на смерть? Подобная идея противоестественна для нашей культуры и очень попахивает Тьмой…”

Взмахом руки он отпустил стражника и, распахнув восточные двери Сада Неги, встал на эскалатор, ведущий к аэродрому.

Эргон зажмурился, попав после сумрака туннеля под слепящий свет посадочных прожекторов. Адаптировавшись к обстановке, он заметил метрах в пятидесяти впереди себя истребитель-трансформер класса РУН-18 серо-стального цвета с гербом Империи на крыльях. Возле самолёта стоял человек в гвардейской форме и неспешно курил. Эргон направился к нему.

Отметив его приближение, человек бросил сигарету и затоптал её сапогом.

— Славы в посмертии! — Эргон произнес приветствие, равно принятое у всех народов планеты, поскольку по лицу не смог определить национальность гостя.

Это была женщина: среднего роста, белокожая, с невыразительной мужеподобной фигурой и ординарными чертами лица. Тёмно-русые волосы её были коротко подстрижены, длинная чёлка падала на глаза, которые и без того не спешили встретиться со взглядом царя. Выглядела она молодо: Эргон не дал бы ей больше тридцати-шестидесяти лет, однако, он понимал, что при современном уровне развития магии и пластической хирургии, ей могло быть и триста.

— И тебе того же, Роксандер, — ответила женщина.

На рукаве её куртки красовалась серебряная стрела капитана.

И сами слова, и тон ответа возмутили царя: женщина-гвардеец не соблюдала элементарных норм вежливости, не говоря уже о том, чтобы выказывать почтение к его сану. На губах загорчила резкость грядущей отповеди, но прежде, чем Эргон успел высказать свой протест вслух, его взгляд поймал смеющиеся глаза гвардейского капитана.

…Зелёные блики радужки сменились бирюзовыми, голубыми, затем сиреневыми, перетекли в фиолетовый оттенок и взорвались вспышкой малинового света…

Царю внезапно стало трудно дышать, навалившаяся дурнота пригнула его к земле. Через мгновение боль отступила, Эргон обнаружил себя стоящим на коленях и глухо, чуждо выговаривающим слова:

— Кровью, землёй и пеплом, Владычица, служим от века…

Женщина подхватила правителя Визлеукоса под локти и заставила встать на ноги.

— Хорошо было бы, если бы вы, арийцы, вспоминали об этом чаще. Впрочем, сама вам забыть позволила… Теперь вот пришла пора напомнить. Да не хрипи ты так, ничего с тобой не сделалось!

Эргон, в самом деле, уже чувствовал себя вполне нормально, но это только усиливало его гнев и ужас от случившегося минуту назад. Царь отстранился от женщины и импульсивно произнёс:

— Ты сильна, Княгиня, но истинность веры защитит нас. Ты не сломишь арийца, заставив его силой поклониться себе!

Эргон узнал гостью, не смотря на то, что внешность гвардейского капитана не имела ничего общего с набившим оскомину церемониальным образом Восседающей-на-Черном-Троне.

До сегодняшнего дня арийскому царю не приходилось встречаться с Императрицей, однако, он не раз видел её изображения. Эргон припомнил лицо, постоянно мелькавшее в программах новостей имперской психотрансляции, и понял, что может воспроизвести в памяти мельчайшие детали парадного облачения Тэургин, но не её лица: черты его оставались расплывчатыми. Как правитель не напрягал память, ему вспоминался лишь свинцового цвета грим, покрывавший все открытые участки кожи женщины и рождавший ощущение туманной неопределённости черт. Не только грим, наверняка, и некая специфическая магия защищала лицо Императрицы, не позволяя людям запоминать индивидуальные черты и оставляя в памяти кукольный лик идола. Единственным памятным элементом внешности Княгини Ночи были ее глаза. Таких глаз, кроме нее, не имело ни одно живое существо на планете. Их цвет постоянно менялся, перетекая тысячами оттенков от вполне человеческих серых, голубых или карих до немыслимых кислотно-желтых или насыщенно-пурпурных. Изменение цвета затрагивало при этом не только радужку, но и белок глаза, порой исчезали сами зрачки, и на их месте возникал центр спирали меняющихся, словно в калейдоскопе, бликов.

За весь период существования Империи никто, кроме самых доверенных лиц, не видел Княгиню без церемониальной маски. “С какой радости, — думал Эргон, — я вдруг удостоился подобной чести?” Царь понимал, что пожелай гостья остаться не узнанной, ей стоило все лишь скрыть глаза под контактными линзами.

“Глаза... Как странно! Что же произошло, когда я посмотрел ей в глаза? Разве я, Верховный Жрец, носящий титул Опоры Света, мог оказаться настолько слаб перед тёмным колдовством?..”

— Да кто тебя что заставлял делать? — женщина звонко рассмеялась. — Думаешь, отымела я твою светлую душу злобным колдовством? Ничего подобного, милый. Это твоя генетическая память распознала меня. Это твоя генетическая программа сказала тебе: поклонись! Хотя последнее было не обязательно...

“О чём она говорит?!”

Эргон разглядывал ПК-браслет на правом запястье женщины.

Выплеснув гнев, царь почувствовал слабость и страх: она прибыла в Аркрис сама, она — Тэургин, Княгиня Ночи, Глашатай Люцифера, Опора Тьмы, правительница Империи. И что же будет?

Женщина меж тем непринуждённо взяла царя под руку и заговорила медленно, неторопливо, певуче, словно его успокаивая (“Да разве такое возможно?”):

— Роксандер, нам надо с тобой серьёзно поговорить. Видишь, я здесь одна, с неофициальным, скажем так, визитом. Причинить мне какой-нибудь вред лучше не пытайся, предупреждаю тебя сразу. Я со своей стороны обещаю, что пока мне дань кровью не требуется. Давай-ка, пойдём в твой кабинет, или где ты там занимаешься делами?.. Спокойно поговорим. Ты мне кое-что объяснишь. Я тебе кое-что расскажу. Договорились?

Эргон нашёл в себе силы молча кивнуть.

Пока царь вёл свою гостью через анфилады дворцовых покоев в Аметистовый Будуар, который ещё при жизни жены избрал местом отдыха от правительственной суеты и нервотрёпки, он размышлял о причинах, особенностях и возможных последствиях неожиданного визита, благо, размеренный шаг и молчаливость спутницы позволяли это.

Итак, правительница Империи пожелала лично прибыть во враждебный Визлеукос. Одна. Без эскорта. Без предварительной договорённости. Такого не случалось за всю историю существования арийского государства. Или случалось, но хроники умалчивают об этом?..

Правитель Визлеукоса не раз сталкивался со слухами о привычке Княгини шнырять не узнанной между людьми Земли, но не верил в них: к чему Императрице подобное “хождение в народ”, когда все нужные ей сведения она может получить через Легион Разведки? Теперь, однако, Эргону не приходилось сомневаться в правдивости слухов. Если бы царь не взглянул нежданной гостье в глаза, он, скорее всего, так бы и не догадался, кто она такая…

Царь размышлял о причинах, побудивших Тэургин лично нанести ему визит. “И ведь не побоялась! Впрочем, — тут же одёрнул Эргон себя, — её тело бессмертно, так, по крайней мере, говорят хроники, а ее магический потенциал превышает объединенные возможности Конклава Магов. Чего ей опасаться?”

Этот внутренний монолог вызвал в уме правителя новые сомнения: “Больше сорока тысяч лет она не участвует лично в войнах… О чём это может говорить? Одно из двух: либо мнение по поводу её мощи преувеличено, либо… Не хочется даже думать! Визлеукос до сих пор существует, поскольку это ей каким-то образом выгодно…”

Таким образом, пребывая в сомнениях и раздумьях, Эргон довёл свою гостью до дверей Аметистового Будуара. Царь распустил караул, стоявший у дверей, и велел не беспокоить его, покуда он сам не вызовет по внутренней связи дежурного офицера охраны.

В дверях кабинета Эргон на мгновение замешкался, собираясь пропустить гостью вперёд, но, заметив, как губы Княгини сжались в тонкую линию, сообразил, что арийцы, удаляющиеся по сводчатой галерее, нежелательны, как свидетели непонятного почтения своего царя к гвардейцу-курьеру. Он вошёл первым и только тут вспомнил, что собирался проявить учтивость не к Императрице, а к женщине — подобное поведение не могло являться нонсенсом для патриархальной культуры арийцев.

Эргон обратился к гостье, вошедшей за ним, не сдержав резкость:

— Со своими подчинёнными я могу объясниться и без вашей помощи, госпожа!

Мимика Тэургин явила её непонимание, потом Эргон ощутил, как по телу его, распространяясь от позвоночника, побежали мурашки, и она ответила:

— Ты чувствителен к моим мыслям, государь. Ты напрасно опасаешься внушения.

Эргон не нашёлся, что ответить, хотя и не поверил женщине, с детства привыкнув считать, что сила Княгини Ночи зиждется на ее умении манипулировать сознанием людей.

Аметистовый Будуар, ныне служивший арийскому царю рабочим кабинетом, имел форму каббалистической звезды. Скульптуры шести легендарных правителей Визлеукоса возвышались на колоннах сиреневого с белыми прожилками мрамора, поддерживая шестигранный же купол, расписанный под звёздное небо. Стены зала были украшены фресками лесных и горных пейзажей. Колонны, пол, потолок и мебель были отделаны вкраплениями аметистов, а обивка диванов и кресел повторяла рисунок сиреневого мрамора.

Эргон остановился посреди своего кабинета, раздумывая, стоит ли ему самому сесть в кресло за письменным столом, или предложить это место гостье.

Тэургин разрешила его сомнения, облюбовав для себя диванчик, с которого в самом выгодном ракурсе просматривалась фреска “Основание Аркриса”.

— У тебя можно курить? — осведомилась она, извлекая из кармана куртки портсигар.

— Мой дом — ваш дом, — стандартно ответил Эргон и подумал тут же, что подобного расклада ему бы не хотелось.

— Да перестань ты, — отмахнулась женщина, — я же всё понимаю! Не очень-то ты рад моему визиту, и не за чем мне тут разыгрывать вежливость… И вот ещё что, можешь называть меня Мора и перестать “выкать”.

Арийского царя удивила настойчивость, с которой Княгиня пыталась сократить между ними дистанцию. Вначале разговора он не придал этому любопытному факту значения, автоматически эмоционально отстранившись от той, кого привык считать врагом; однако от последних слов женщины веяло прямо-таки панибратством, на что не обратить внимания было невозможно. Чего Княгиня хочет добиться?

— Разговор по душам мне от тебя, царь, требуется, — пояснила невысказанный вопрос женщина, — давай поговорим, как… коллеги?

— Что ж…

Эргон предложил гостье выпить, она не отказалась. Когда бутылка золотистого двухсот семидесятилетней выдержки вина, извлеченная из бара, скрытого в стенной нише, была откупорена и разлита, Тэургин устроилась на диване с бокалом в одной руке и сигаретой в другой.

— Выпьем за твоего сына, ариец, — сказала она. — Он энергичный молодой человек, насколько я слышала.

Эргон внутренне сжался, но, не дав смутному подозрению о наличии подтекста за внешне безобидной формулировкой тоста обрести отчетливость мысли, ответил после короткой заминки:

— Благодарю... Мора.

Они выпили. Женщина отставила бокал и глубоко затянулась сигаретой.

— О нём-то, Роксандер, я и хочу с тобой поговорить.

— О Хлоде? — Эргону потребовалась вся его выдержка, что бы задать этот вопрос с легким недоумённым интересом, не подпустив и толики подозрения или страха.

— О нём. Я прилетела лично, потому что хочу забрать арийского царевича в Абаддон с твоего согласия. Так будет лучше для всех нас, чем если бы я стала действовать силой.

— Забрать?!

“Она знает о роли Хлода в хеледанском конфликте. Что она хочет с ним сделать? Показательная казнь в назидание бунтарям? Неужели она думает, что я выдам ей на расправу своего наследника, единственного сына?.. Совсем потеряла, ведьма, чувство реальности! Если я вызову сейчас охрану, может быть… Может…”

Рука царя скользнула к золотой чернильнице в виде орла, распростершего в полете крылья (традиция предписывала заполнять официальные бумаги перьевой, а не шариковой ручкой). Стоит царю нажать пальцами на клюв птицы, и в кабинет ворвется дворцовая охрана.

— Хорошие у вас мастера, Роксандер, немного завидую, — Княгиня внимательно рассматривала фрески, — да, забрать. Царевич нужен мне. Сейчас объясню для чего, — она закончила, ни на модуляцию не изменив тона: — Убери руку с кнопки звонка. Я не думаю, что этот светлый мрамор будет легко отчистить от крови и копоти.

Эргон обхватил ладонью золотую орлиную голову, сомнение отразилось на его лице, и он наклонился к Императрице вперед, через стол.

— Зачем тебе мой сын?

— Его нужно подготовить к роли правителя Визлеукоса.

Эргон держал указательный палец на клюве застывшей в металле птицы, и, когда Тэургин встала с дивана и направилась к столу, он напрягся, делая, возможно, последний в своей жизни выбор.

Мысленно царь обрисовал Императрице то, что он не решался высказывать вслух: “Наша религия для тебя, словно бельмо на глазу, верно? Не смотря на военную слабость Визлеукоса перед мощью Империи, на протяжении столетий мы смогли удержаться и не подпасть под власть Тьмы. Теперь ты, кажется, отыскала новый способ нас уничтожить? Хочешь исковеркать душу молодого наследника, а затем посадить его на Трон Света — не просто союзника, а покорного раба! И ты думаешь, я буду помогать тебе в этом? Нет, Княгиня, сознание своего долга и отцовская любовь могут притупить любой страх! Несомненно, у тебя есть козырь, который по твоему разумению должен заставить меня поступить в соответствии с твоим желанием. Что же это, банальный шантаж?..”

Женщина остановилась возле стола, напротив арийского царя, застывшего в смятении, и выложила из нагрудного кармана форменного кителя на стол перед Эргоном психопласт в эмульсионной плёнке.

— Считай его. Потом договорим. Здесь ты найдешь ответы на многие вопросы, которые задавал мне сегодня, себе неоднократно.

Эргон убрал руку со звонка и потянулся к пласту. Повертел его в руках.

— Мы разговаривали о князе Хлоде. Это имеет к нему отношение?

— Косвенно да, как и ко всему человечеству в целом. Здесь мой дневник, воспоминания о десятилетиях, предшествовавших Катаклизму, основание Империи, настоящая, а не та, что записана в летописях, история возникновения Визлеукоса и арийской религии; многое, очень многое. То, о чём мечтали узнать сотни людских поколений…

“Искус! — мелькнуло в голове царя.— Она пытается поймать меня на страшнейшем искушении Тьмы — знании. Да, я хочу знать правду о прошлом своей страны, людей всего мира, в котором живу. Но найду ли я здесь правду? “Дневник Императрицы”. Смехотворно, абсурдно звучит! Летописи сорока тысячелетней давности уже крепко хранят загадку личности Княгини Ночи, спрятав её под ворохом мифических деяний и недостоверных легенд. Уже в них Императрица — символ, непознаваемая сила, а не существо из плоти и крови!.. С чего бы вдруг она решила разрушить с таким тщанием созданную вокруг своего имени загадку, обнажить настоящую себя?.. И перед кем? Перед врагом. Здесь какой-то подвох… Конечно, это не дневник, но что тогда?... Если я откажусь сейчас, то весь остаток жизни буду мучаться вопросом, от чего отказался, что мог узнать и не узнал…Создатель, спаси от искуса!… Я хочу знать. Она поймала меня, я не смогу отказаться.”

Колебание Эргона, когда он решал, что потеряет, а что приобретёт, считав сведения, заключённые в ИПП, выглядело минутным. Царь стёр ладонью эмульсию с пласта и вставил его в паз на пряжке своего ПК-пояса.

— Я пока посплю, ты не против?.. — спросила женщина. — Ужасно устала, пока добиралась сюда, а к утру мне нужно вернуться.

— Я прикажу приготовить апартаменты, — царь поднялся с кресла.

— Не надо, я здесь прилягу. Читай, прошу тебя…

Последним, что увидел арийский царь перед тем, как в его мозг хлынула информация пласта, была босая Княгиня Ночи, сооружающая себе на облюбованном диванчике подушку из собственной форменной куртки. Последней мыслью правителя Визлеукоса, перед тем, как чужие воспоминания поглотили его, было: “Что я делаю?! Оставляю своё неконтролируемое разумом тело наедине с ней… Она убьёт меня! Я никогда не вернусь! Почему я поддался? Это… морок…”

Загрузка.

…Как всегда бывает в первые мгновения перед тем моментом, когда психодекодер начнёт передавать через нервы к мозгу своего пользователя расшифрованные символы, считанные им с информационной психокодированной пластины, эго арийского царя Эргона Давида Роксандера пережило неприятный момент своего небытия. Это были сотые доли секунды, в течение которых пустотное сознание человека парило в пустоте. Эго, лишенное внутренней наполненности и внешних стимулов, казалось бдительно наблюдавшему за ним подсознанию мертвым: человек не осознавал самого себя и окружающего его мира, не чувствовал своего тела, ни о чём не размышлял, ничего не помнил и не желал, ни к чему не стремился.

Конечно, эта “малая смерть”, кратковременное “небытиё” было иллюзией — состоянием, в чём-то сходным с глубоким трансом, доказательством чему служило наличие последующих воспоминаний об этом миге. Большинство людей предпочло бы подобных мгновений не помнить. Безличная сопричастность пустоте рождала иррациональный ужас перед неведомым — тем, что лежало за гранью жизни физического тела.

Столетий девять-двенадцать назад, когда психодекодеры не были столь быстродействующими, как сейчас, загрузка могла длиться от четырех до шести секунд, в зависимости от качества ИПП. Эргон неоднократно пытался себе представить, что должны были испытывать его родители, которым приходилось пользоваться теми допотопными машинами… Жили ли они в постоянной боязни вспомнить и осознать, или привыкли прятать неприятные эпизоды на задворки своего сознания? Скорее всего, верно последнее, но интересно, как им это удавалось? Несколько секунд жизни — это миг, а несколько секунд небытия — вечность. Впрочем, человек способен адаптироваться почти к любому неудобству…

Внутри пустоты, частью которой был Эргон, утренним туманом над мокрой от росы травой, перистым облаком в беззвёздном небе, сорванной ветром паутиной, рыболовной сетью, накрывшей склизкие волны, начали формироваться образы.

Фигура существа неопределённого пола и возраста в чёрном долгополом одеянии. Лысая голова, увенчанная шестизубой короной из чернёного металла. Лицо под гримом серо-стального цвета. Человек стоит на ступенях огромного, выполненного без затей трона из чёрного с серыми прожилками мрамора, под стрельчатыми арками затемнённого зала. Тэургин, Глашатай Люцифера. Даже при наличии радужной игры цвета глаза ее кажутся невыразительными, застывшими, будто мёртвыми из-за неестественного оттенка кожи.

Преданность, страх, благоговение, неприятие, восхищение и любовь, ненависть и отвращение — многоцветную мозаику чувств несёт на себе её образ, созданный на основе синтеза воспоминаний различных людей. Невнятные вскрики, проклятия, благословения… Вот мелькнула чья-то “громкая”, достаточно оформленная мысль: “Как же ты любишь покрасоваться, госпожа моя!” Позднее арийский царь спросит себя, кто мог позволить себе снисходительно-насмешливое, лукаво-дружественное обращение к Императрице, и почему, во имя Света, Тэургин позволила включить этот мемориальный символ в собирательную характеристику самой себя?..

Картинка сменилась.

Глаза — яркие, живые. Серая с зелёными вкраплениями радужка. Юное девичье лицо в обрамлении тёмных кудряшек. Красная блузка-безрукавка, чёрные брюки, туфли-лодочки, серёжки в ушах, кулон в виде сердечка на шее.

Эргон узнал, что девушку зовут Морена Александровна Сегунова. Её образ был детализированным, но одномерным — очень давнее воспоминание одного конкретного человека. Девушку Эргону продемонстрировали “вглухую”: отношение или мысли по её поводу неизвестным реципиентом не были высказаны.

Затем Эргон увидел два лица рядом: Тэургин и Морена. Лица слились, образуя одно — узнаваемое лицо гостьи в гвардейской форме. Тэургин-Морена.

Лица разделились снова. Образ Тэургин исчез, образ же Морены разросся, занял собой весь разум Эргона, несколько при этом видоизменившись — теперь он был синтезом воспоминаний двух человек: стороннего наблюдателя и носителя сознания. Новый образ был нечётким и местами противоречивым: как чаще всего бывает, восприятие девушкой самой себя не согласовалось с восприятием её другим человеком.

Образ расслоился в очередной раз, и некоторое время Эргон созерцал двух девушек: Морену, как кто-то там её видит, и Морену, как она сама представляет себя; затем первая из Морен исчезла.

Второй Морены Эргон также сразу не увидел. С третей точки сознания он узрел самого себя, идущим по длинному пустому полутёмному коридору.

…Серый, заляпанный чем-то липким, линолеум под ногами. Тусклые неоновые лампы у потолка. Большое, в человеческий рост, зеркало в раме из чёрного дерева. Отраженная в нём Морена Сегунова, кокетливо склонив голову к левому плечу, улыбнулась крупному, чуть полноватому мужчине, в чьих рыжих волосах была заметна седина. Мужчина подошёл и остановился перед зеркалом.

— Я Эргон Давид VII Роксандер, — представилась девушка.

— Я Морена Александровна Сегунова, — отозвался мужчина.

Идентификация, необходимая для подстройки программы под генотип пользователя, пройдена.

Эргон прижимает ладони к стеклу, девушка в зеркале повторяет его движение. Руки смыкаются.

Теперь внутри тела арийского царя обитают два сознания: его собственное и эмуляция эго владельца программы — девушки из зеркала.

“Это мой дневник, — думает Морена-Эргон, — точнее сборник памятных эпизодов из различных периодов моей жизни. Я постаралась расставить их в хронологическом порядке, сопроводив необходимыми пояснениями. Для того, чтобы восстановить толкование непонятных слов или получить более подробное описание событий, кратко упомянутых или не вошедших в основную плоскость воспоминания, мне следует обратиться к разделу АРХИВЫ. В связи с размером рекомендованной к усвоению информации, прокрутка будет происходить на скорости один к шестидесяти. Внимание! Напоминаю! Если я пользовалась психотропными средствами на протяжении последних 24 часов — ВЫХОД ИЗ ПРОГРАММЫ. Если мой биологический возраст меньше 13 лет — ВЫХОД ИЗ ПРОГРАММЫ. Если у меня наличествуют травмы головного мозга или психические заболевания категории Ипсилон — ВЫХОД ИЗ ПРОГРАММЫ. Если я являюсь медиумом любого ранга, кроме элитного — ВЫХОД ИЗ ПРОГРАММЫ. Если я не имею права доступа к данной информации — ПРИНУДИТЕЛЬНЫЙ ВЫХОД ИЗ ПРОГРАММЫ.

Эргон-Морена оглядел себя в зеркале. Отражение молодой девушки тряхнуло тёмными кудряшками.

“Со мной всё в порядке”, — сказал Эргон-Морена.

“Отлично! — согласилась Морена-Эргон. — Сейчас я совершу путешествие в своё прошлое. Внимание! Готовность! ПОЛЬЗОВАТЕЛЬ, ПРОИСХОДИТ БЛАКИРОВКА ВАШЕГО “Я”. ОПЦИЯ АВАРИЙНОГО ВЫХОДА ИЗ ПРОГРАММЫ ПЕРЕДАНА ПОД КОНТРОЛЬ ВАШЕГО ПОДСОЗНАНИЯ. Мне помнится, всё начиналось так…


* Летоисчисление я еще не привела в порядок, так что данные здесь и далее (только по периоду Темной Дуги) даты, годы условны.

© "Купол Преисподней" 2015 - 2024. Все права защищены.
Яндекс.Метрика Рейтинг@Mail.ru