Ash-kha
КРЫЛЬЯ СТРАХА
Вечером на узких извилистых улочках Рима с практически закрывающими высокое небо крышами инсул без фонаря невозможно было сделать и шагу. Мрак казался непроглядным на расстоянии вытянутой руки. А что там впереди, кто знает…
Петроний шел, время от времени касаясь рукой стены ближайшего дома, словно для того, чтобы проверить: камень не предал его, не исчез, не растворился, став частью всеобъемлющего мрака. Петроний сожалел, что увлеченный размышлениями он не разбирал, куда идет, и к сумеркам оказался в одном из самых опасных кварталов города. Здесь обитали нищие, воры и грабители, гетеры и шарлатаны-лекари – маргиналы, с кровожадным восторгом опускавшие пальцы вниз на Играх. Тем не менее, сами они ценили себя очень высоко и величали себя не иначе, как «свободными гражданами Рима».
Петроний бывал в этой части города пару раз, собирая материалы для большого романа, который как раз заканчивал. Но тогда было дневное время, и охраняли его восемь рабов.
Теперь же Петроний отругал себя за неосторожность. Даже в дарованном Музой исступлении надо помнить себя и хоть немного смотреть по сторонам. Сейчас он даже не был точно уверен, где находится. С правой или с левой стороны остался Тибр?.. И в какую сторону света следует идти, чтобы вернуться к Императорским термам?.. Да и можно ли определить сторону света, когда небо видно как будто со дна глубокого колодца, и его густую синь еще не расцветили звезды?.. Петроний со вздохом подумал, что за счастье и благоволение богов можно почитать ту вероятность, что он выберется отсюда живым и в полном здравии.
В паре шагов впереди заскрипела дверь. Пук лучей сочно-оранжевого цвета перечертил улицу. Петроний, попавший на свет, зажмурился.
- Ну как? – спросил один голос.
- Ага! – отозвался другой. – Какой-то парень…
Темные фигуры загородили оранжевый свет. Двое мужчин в лохмотьях перегородили Петронию дорогу по улице. Тот стремительно отступил в тень, подумав, что если эти люди – ночные грабители, им повезло. Опасность лишиться пары колец, золотого пояса-цепи и плаща из плотной шерсти с дорогой фибулой мало волновала патриция. Но… В его сознании холодком скользнула шальная мысль, чем-то похожая на предчувствие – какое-то смутное неопределенное ощущение. Усилием воли Петроний прогнал смятение.
Его схватили за плечо и выдернули в полосу оранжевого света.
- Ты посмотри-ка, Геваций, какой улов нынче в наших сетях! – захохотал кто-то.
Стоя в полосе света, Петроний смог, наконец, рассмотреть нападавших (большая часть их толпилась за порогом). Их было дюжины две или около того. Мускулистые, загорелые и заросшие шерстью не хуже животных. От них несло потом, мочой и еще какими-то гнилостными запашками. Двое-трое были преклонного возраста, столько же было полуюношей-полумальчишек. Заправлял всеми бородач без трех пальцев на левой руке. Вообще, многие в этой компании были изувечены: у кого отрублено ухо, у кого разорваны ноздри, у многих лицо и тело, видимое в прорехах ветхих лохмотьев, обезображены шрамами.
- Давайте его сюда, - велел бородатый.
Петрония, попытавшегося слабо сопротивляться, но больше для порядка, чем в полную силу, потому что шок, подозрения и какое-то гаденькое любопытство: а что дальше-то будет? - не оставляли его, втолкнули в атрий (если к самому просторному помещению этой жалкой лачуги, обстановка которой была изъедена червями, а стены потемнели от копоти лампад, было позволительно применять такое название). Оранжевый свет шел от очага и установленных вдоль стен жаровен на треножниках. Беззвездное небо над головой чернело, а двери во внутренние комнаты дома были заперты. Кафель пола в трещинах. По углам паутина.
Всю мизансцену Петроний охватил и зафиксировал одним взглядом эстета. Он все еще стоял, прислонившись спиной к закрытой за ним чьей-то рукой входной двери. Самородки римского дна окружили его, внимательно рассматривая и перешептываясь.
Плащ полностью скрывал фигуру Петрония, а капюшон бросал на его лицо глубокую тень. Бородач протянул руку и рванул пряжку плаща у горла патриция. Тонкая ткань затрещала, расползаясь по волокнам, и порвалась (кто-то проворчал, что нечего зря портить хорошие вещи), и, намотав на руку, бородач сдернул ее с плеч Петрония. Тот остался стоять в одной легонькой тунике, дрожа от все более сознаваемого предчувствия, а не от прохлады, потому что летние адриатические ночи были безветренными и теплыми.
Мальчик, стоявший в первом ряду толпы, восхищенно ахнул и вскрикнул со всей откровенностью юности:
- О, Юпитер! Он похож на статую божественного Вестника из храма Цезаря!
Петроний, хоть и не склонный к самолюбованию, хорошо понимал, какое впечатление должен был произвести его вид на этих людей, всю свою жизнь проведших в грязи и гнили сточных канав Рима. Не обладавший развитой мускулатурой эфеба, он был красив утонченной возвышенной красотой олимпийца (не даром с Петрония не раз ваяли Меркурия, Диониса и Апполона). Еще будучи ребенком, он ловил на себе восторженные взгляды патрициев и всадников – друзей своего отца, а женщины почтили его своим вниманием прежде, чем он надел мужскую тогу.
Впервые в жизни Петроний почувствовал смущение под двадцатью парами жадных, похотливых глаз.
Бородач довольно потер ладони.
- Славно повеселимся…
Петроний прикрыл глаза, отгораживаясь от окружающего, заставляя себя успокоиться, унимая в себе внезапный страх, потом взглянул на главаря шайки с незыблемым хладнокровием аристократа:
- Почему ты задержал меня, гражданин? Прости, но я не могу воспользоваться твоим гостеприимст…
Договорить ему не дали. Сильнейший удар в живот заставил его согнуться вдвое. Петроний рухнул на колени, сдирая кожу о крошево кафеля пола.
«Я проиграл, - констатировал он мысленно, пятаясь воссоздать из обломков крепость уверенности и спокойствия. – Они с тем большим наслаждением расправятся со мной, чем более высокое положение я, по их мнению, буду занимать. Только не потерять самообладания, только не потерять…»
Его подхватили подмышки и поставили на ноги.
Бородатый подозвал к себе высоченного парня, огромные ручищи которого были, казалось, вдвое толще ног самого Петрония. Если и мужское достоинство этого атлета подстать габаритам его тела…
- Геваций, - обратился к гиганту бородач, - этот красавчик понравился нашему Споку. Не время ли научить мальчика настоящим мужским развлечениям?
Геваций плотоядно улыбнулся и сделал знак людям, державшим Петрония.
Кольца и пояс давно уже исчезли бесследно, так что их хозяин не успел этого и заметить. Теперь пришло время всего остального: верхней туники с пурпурной полосой от горловины до подола, нижней – из тонкой шерсти.
Патриций остался стоять обнаженным в центре гомонящего, перешептывающегося круга мужчин. Никогда прежде Петроний не стыдился своего тела, но сейчас ему было неуютно, он почти физически ощущал ненависть мужчин, их зависть к его гладкой, умасленной благовониями коже, к блестящим аккуратно подвитым волосам, к пропорциональной гармоничности каждой клеточки его тела. В горле бешеным ритмом сердца пульсировал комок.
Бородач, усмехаясь, подошел к Петронию и, ухватив его за предплечье своими лапищами, принялся выкручивать кисть.
- Больно?
Петроний ответил прямым взглядом, в котором, как гаснущие звезды, тлели остатки мужества.
Бородач ударил его ступней в тяжелой сандалии под колени и опрокинул на пол.
Петроний понимал, что сопротивляться бесполезно. Он добьется только того, что раздразнит в своих пленителях кровожадность и звериный азарт гона беспомощной жертвы. Ему не справиться со всеми. Ему отсюда не уйти. Но отвращение к плебеям и униженная гордость не позволяли ему просто подчиниться. Он понимал, что при любом варианте его поведения, впереди – смерть. Через пару недель его вздувшийся труп выловят из Тибра. Так пусть лучше смерть будет быстрой и придет сейчас, чем ждать, как растопчут его душу, вынут ее, сожгут и распылят по ветру, а потом он будет пресмыкаться, вымаливая еще хоть минуту жалкого существования. Не будучи высокого мнения о собственной доблести, Петроний знал – так оно и будет.
- А ну-ка, парни, держите его! – велел бородатый. – А-то, ишь, брыкается…
Глумливые шуточки помощников насильника тонули в звенящей тишине, накатывавшей вслед за болью от острых обломков кафеля, глубоко вонзавшихся в кожу ног и ладоней.
«Не может быть, - замкнутым циклом неслась в голове Петрония мысль, - не может быть. Не со мной! Это смешно… Это нелепо!!» Вот уж действительно, кем-кем, но только не жертвой группового насилия, мог представить себя «арбитр изящества» - утонченный знаток искусства любви. «Не может быть…»
Могло. Кровавые борозды оставили на спине Петрония кривые, давно не стриженные ногти бородача, и, уткнувшись носом в землю, патриций в беззвучном крике открыл рот, глотая пыль, песок и мелкое каменное крошево. В тот же момент бородач овладел им.
Петроний попытался убедить себя, что он с Марком Муницием или молодым Аврелием, своим последним любимцем, дома, и это – обычная вечерняя игра, и все в порядке. Но против благостного обмана бунтовали все ощущения: боль, улюлюканья и крики, слышимые на грани сознания, как будто где-то вдалеке, железные руки державших его мужчин на плечах, предплечьях, щиколотках, спине…
Потом бородач кончил, велел кампании оставить Петрония, и тот упал ничком.
Схватив за волосы, бородатый приподнял голову патриция над полом и повернул его лицом к свету. Неизвестно, что он увидел в бездонных глубинах черных глаз (Марк Муниций говорил, что, заглядывая Петронию в глаза, он кажется самому себе стоящим на некрепком уступе над пропастью), только он сплюнул в сторону и как-то слишком громко захохотав, оттолкнул пленника от себя.
- Скоро ты не будешь так топорщить перышки, петушок, - заявил он. – Спок, давай!
Мальчик, сравнивший красоту Петрония с совершенными формами статуи Гермеса, робко вышел вперед.
- Ему, наверное, больно, - неуверенно пробормотал он.
Бородача такое заявление рассердило. Видимо, мальчик был его любимцем, и его внезапный интерес к пленнику очень не понравился главарю.
- Это еще что за раскислость! – взревел он. – Мы не его бальнеаторы, чтобы думать об этом! Сегодня, Спок, день твоего совершеннолетия, отпразднуй его, как мужчина!
Пинком он перебросил Петрония, тщетно пытавшегося отключить сознание от происходящего, на спину.
Мальчик сглотнул слюну, оглянулся на бородача и опустился рядом с Петронием на колени.
Мягкие, полудетские губы коснулись обнаженного торса патриция, шершавый язычок слизнул кровь с одной из многочисленных рваных ранок, с другой, с третьей… Доброта нежного мальчика обернула Петрония пушистым покрывалом. Губы спускались ниже…
Грубый окрик вернул Петрония в жуткую действительность.
Член Спока коснулся его щеки и оказался во рту.
Сомкнуть челюсти! Власть – пьянящие мгновения призрачной свободы. Но мальчик был добр и доверился Петронию…
Мгновение промедления, и Петроний почувствовал под ребрами резкую боль от удара, услышал яростный крик:
- Чего задумал, паскуда!
Огромная ладонь Гевация надавила ему на лоб, заставила выгнуть шею, а другая отвела назад нижнюю челюсть, едва ее не вывихнув.
Член Спока заходил вверх-вниз, вверх-вниз, потираясь о язык и десны.
«О, Эрот, только не в меня, - взмолился Петроний. – О, Эрот, божественный и светлый, разве я плохо служил тебе?! Только не в меня, умоляю…»
Шея затекла, грудь болела, порвался уголок рта, челюсти сводило судорогой, а дыхание вырывалось через нос резко и прерывисто.
Вслед за семенем Спок изверг мочу: видно, давно хотел по нужде, да не до этого было. Когда он встал над Петронием опустошенный и чуть покачнулся, бородатый главарь подхватил его на руки и унес куда-то, нахваливая и называя «умненьким братцем».
Почувствовав спазм в желудке, Петроний застонал и попытался приподняться. Его стали пинать сразу с нескольких сторон.
Его вырвало: инородными мочой и спермой, собственной желчью, слюной и кровью. С притупленным испугом Петроний подумал, что у него, наверное, сломано одно или два ребра.
- А ну-ка, не трогайте его! – велел Геваций остальным шавкам, побаивавшимся силы гиганта, а потому не решавшимся ему перечить, и обратился к измученному патрицию: - Что-то быстро мы сошли на нет, - он наклонился ближе. – А я-то думал, что Гай Петроний Арбитр непревзойденный знаток Эрота…
Петроний вгляделся в склонившееся над ним, обезображенное шрамами лицо человека.
- Да, да, патриций, мы знакомы, - прошептал тот.
Внезапно Петроний узнал его: даже не лицо – ухмылку. Полгода назад на арене Колизея. Гладиатор, который хорошо дрался, но проиграл. Петроний тогда уговорил цезаря подарить рабу жизнь и позднее слышал, что могучий атлет, мускулы которого впечатлили «арбитра изящества», был пощажен не напрасно - вскоре он завоевал деревянный меч.
Петроний жадно вцепился в проблеск надежды: можно ли рассчитывать на благодарность бывшего гладиатора? И сразу понял – нет. В устремленных на него карих глазах с расширенными зрачками Петроний прочел каждодневную пытку от сознания обязанности своей жизнью высокомерному изнеженному сенатору и звериное упоение близостью мести. Все, что было до сих пор – начало, безобидные шутки. Уже не страх – безнадежность заставила Петрония закрыть глаза.
Геваций ударил его по лицу наотмашь, тыльной стороной ладони.
- Нет, ты смотри на меня!
У Петрония не было сил смотреть, он прятал и отводил глаза от пожирающей неудержимости карих глаз. Он стиснул зубы в ожидании боли.
И боль пришла.
Атлет не собирался разводить долгих церемоний. Просунув руку под спину Петронию, Геваций грубо приподнял его, развернул и сразу вошел, усилием насаживая патриция на себя и не помогая себе руками. Последние остатки самообладания оставили Петрония, и он закричал. Этот первый крик сломленной жертвы вызвал всеобщий радостный смех, новые улюлюканья с присвистами.
Член атлета был под стать его мощному телу, и было непонятно, как вообще Петроний смог принять его. Боль была настолько сильной, что мутила рассудок. Казалось, сама плоть рвется.
Видимо, Гевацию тоже было несладко. Он глухо зарычал и до онемения вцепился в жертву скрюченными пальцами. Однако от своего отступать он не собирался. Толчки вызывали в затуманившемся мозгу Петрония ассоциацию с варварской казнью сажания на кол…
Кончив, Геваций вышел, и вместе с калом его член был испачкан кровью. Ее капли упали на маленькие, поджарые, словно выточенные из мрамора, ягодицы патриция.
Геваций заставил Петрония сесть, ругаясь, развел его челюсти и овладел им снова через рот. Кашляя, Петроний принял его. Рот был полон слюны, избитое тело болело, снова и снова возвращались позывы к рвоте. Потом Геваций отпустил его, и Петроний упал на холодные плиты.
Геваций снова попытался взять его сзади. Слезы бежали по лицу патриция грязными дорожками. Вожделение и собственная боль заставляли бывшего гладиатора быть все более жестоким…
После третьего раза Геваций встал, подобрал свою тогу и отошел к столу. Налив себе вина и выпив, он указал на лежащего без движения патриция остальному, ждавшему своей очереди сброду.
- Он ваш, ребята!
Люди, возбужденные видом крови, упоенные болью находившегося в их власти существа – человека, которому еще минувшим днем было достаточно одного слова, чтобы обречь их на каторгу, наказание плетьми или смерть – обступили Петрония, готовые последовать примеру своих главарей и насытиться остатками их пиршества.
…Боль. Сначала она была оранжевой, как огонь в очаге, и густой, как туман в Галии. Она была острой и жалящей, как голос поющего Нерона, и такой же бездарной, как его сочинения. Петроний истерически смеялся над ней, как смеялся мысленно над потугами цезаря. Смех его больше напоминал рыдания.
Потом все затопила кровь – алая мантия императора, пурпур заходящего над Тибром солнца.
За кровавой пеленой пришла тьма. Но не благодатная и спасительная, а страшная тьма Аида. Воды Стикса накрывали Петрония, он захлебывался в них, почти желая утонуть, но отчего-то снова и снова выныривая на поверхность, где была…
Белая ослепляющая боль.
Петроний уже не слышал собственных криков, хотя они теперь оставались единственным концентратом его существования – гранью, за которой лежало небытие. Ему казалось, что он ослеп, оглох, потерял всякую чувствительность, и его мир - одна всеобъемлющая уничтожающая боль.
Петроний не видел этой боли конца (да и могло ли у нее быть окончание? он теперь сомневался в этом), но постепенно ее белизна потускнела, а тело стало отдавать жар…
…Что-то разбудило Петрония.
Утренний свет просачивался через щели плохо пригнанных досок двери, бил столпом над имплювием.
Ночная компания дружно храпела тут же: кто на лавках, кто прямо на полу. Видимо, оргия продолжалась и после того, как патриций потерял сознание. В воздухе витал тяжелый смрад перегара.
Петроний пошевелился и застонал от вспышки белой боли. Он удивлялся, что еще жив. Видимо, плебеи так перепились, что некому было закончить дело. Выбраться отсюда не было никакой возможности. Если Петроний не в состоянии даже сесть, то не сможет он и идти.
Невольно вырвавшийся при первом движении стон пленника разбудил Гевация, дремавшего, положив руки на стол, а на руки – склоненную голову.
Бывший гладиатор вылез из-за стола и, осторожно обходя спящих товарищей или попросту переступая через них, добрался до патриция. Обхватив Петрония одной рукой, он посадил его и прислонил к стене.
- Ну, как ты? – грубо, но почему-то с озабоченностью спросил Геваций.
Петроний смотрел вниз и не пытался сказать ни слова.
- Отвечай, когда тебя спрашивают, ублюдок! – прошипел, начиная заново яриться, вольноотпущенник.
Петрония била мелькая дрожь. Сил на гордость не осталось в нем, и он не пытался скрыть ужаса, который пробуждала в нем близость бывшего гладиатора. Но даже если бы он попытался свой страх скрыть – это удалось бы ему едва ли: измученное тело не подчинялось приказам души и разума.
- А ты, любимец Эрота, оказался крепче, чем я думал, - усмехнулся Геваций. – Двадцать восемь парней, и все тобой удовлетворились…
Петроний сглотнул, ощущая на губах соленый привкус.
- Но, может быть, мы были неумелы и не доставили тебе наслаждения, Арбитр? – издевался Геваций. – Может быть, ты хочешь еще?
Он схватил Петрония за плечи и встряхнул так, что безвольно опущенная голова патриция мотнулась и ударилась о стену. Пальцы гладиатора уже ласкали ноющий член.
- Не надо, пожалуйста, не надо… - прошептал Петроний разбитыми губами.
Он не выдержит все по новой - даже одного раза не выдержит. Неужели нельзя убить его как-нибудь проще?..
- Что?! – Геваций в комическом удивлении приподнял брови.
Выпрямившись сам, он заставил Петрония встать в полный рост, но ноги того не держали. У Петрония вырвался болезненный, с трудом приглушенный, вскрик, и он стал медленно оседать на пол.
Геваций подхватил его и зажал ему рот ладонью, с беспокойством оглядываясь, не проснулся ли кто… Пронесло. Вроде бы, все нормально. Затем он перевел взгляд на патриция и обнаружил, что тот без сознания.
Вольноотпущенник задумчиво рассматривал красивые правильные черты изуродованного заскорузлыми и кровоточащими еще царапинами лица. Синяки под глазами и более темные тени там, где их прикрывают ресницы. С удивлением Геваций обнаружил в себе чувство, чем-то похожее на жалость, и не гнев, не зависть, а смутное трепетное влечение к израненному, но по-прежнему совершенному телу.
Геваций оглянулся и допустил к суровому излому губ мимолетную улыбку, разглядев спавшего рядом с бородатым главарем Спока.
- Вестник богов? Нет, мальчик, не Вестник, не Гермес… Петроний!
Внезапно приняв решение, он опустил тело патриция на пол, отыскал его тунику с пурпурной полосой и одел его. Накинув на тело первый попавшийся под руку плащ, Геваций взвалил бесчувственного Петрония на плечо и вышел из инсулы.
До богатых кварталов было около получаса ходьбы.
* * *
В полузабытьи Петроний слышал переговаривающиеся между собой голоса.
- Что с ним?
- Три ребра сломано, господин. На левой ноге растяжение связок. Еще многочисленные синяки, ссадины и порезы. Я оставлю вам микстуру, в остальном нужно положиться на богов и ждать.
- Ты никуда не пойдешь.
«Знакомый голос… Кажется… Неужели, Марк Муниций? А кто второй?.. Должно быть, приходящий врач.»
- Но мои пациенты… Уверяю тебя, господин, Гаю Петронию ничего не грозит…
- Ты узнал его? – Петронию показалось, что он видит, как сошлись у переносицы густые брови легионера.
- Кто же не знает высокородного Петрония! – с испугом оправдался врач.
- Тем более ты останешься здесь, - категорично заявил Марк Муниций, - у меня нет рабов, которые смогут оказать больному толковую помощь, а переносить его сейчас куда-нибудь было бы небезопасно.
- Но мои пациенты…
- Да… Вот еще что! Если я услышу по городу какие-нибудь сплетни о состоянии здоровья Петрония Арбитра, я буду знать, где искать их источник. И тогда кому-то придется серьезно пожалеть, что он не появился на свет немым…
- Мой господин обижает меня! Я давал клятву Гиппократа, врачебная тайна священна!
- Ну, ну…
Петроний мысленно улыбнулся, уплывая куда-то в пушистых зеленоватых облаках. Какой все-таки умница Марк, схватывает суть дела с полувзгляда!..
…Петроний окончательно пришел в сознание только несколько суток спустя.
Проникая через витраж окна, комнату заливал полуденный солнечный свет. Ставни были отворены, и освежающий ветерок шнырял от окна к двери и от двери к окну, изредка заглядывая по углам.
В кафедре у ложа больного дремал седой грек. Когда Петроний попытался пошевелиться, тот вскочил и огласил инсулу истошным криком, на который сбежались рабы и пришел сам Марк Муниций.
- Он очнулся!
Хозяин дома сразу выгнал из комнаты всех посторонних и остался с Петронием наедине. Он сел на край кровати и взял ладонь Петрония в свои.
- Ну, как ты?
Петронию с болезненной четкостью припомнился этот же вопрос, заданный другим человеком в совершенно иных обстоятельствах, но он пересилил себя и ответил:
- Все хорошо.
- Надеюсь. Ты расскажешь мне, что произошло?
Петроний справился с плохо слушавшимися мускулами лица и ответил встречным вопросом:
- Как я у тебя оказался?
- Тебя нашли рабы у престиля, избитого, всего в крови, одетого в одну тунику. Наверное, они бы просто отнесли тебя подальше от домнуса, чтобы ты своим видом не компрометировал моей репутации, но, слава богам, ты был в сенаторской тунике!.. Тебя внесли в дом, и, несмотря на синяки и кровь, я ни минуты не сомневаясь узнал тебя и тотчас послал за лекарем… Это все. Добавь для полноты картины.
Петроний прикрыл глаза, собираясь с мыслями. Рассказать правду?.. Как смешно, нелепо, унизительно - «арбитра изящества», любимца императора изнасиловали вольноотпущенные рабы, как малолетнего мальчишку. Весь Рим будет потешаться над ним… Петроний никогда не становился объектом насмешек. Хотя сам щедро расточал их. Душевная боль заглушила ломоту в ноющем теле.
Гримаса отчаяния исказила лицо Петрония.
Марк Муниций похлопал его по руке.
- Не хочешь, я не буду спрашивать. Хотя если бы ты рассказал мне, я бы понял, - наклонившись, он убрал со лба Петрония жесткий завиток черных волос и осторожно поцеловал друга. – Я бы смог понять.
Уже в дверях, уходя, он обернулся и негромко спросил:
- Гай, и все-таки… ты… тебя… тебя насиловали? – Петроний невидящим взором смотрел в потолок, и Марк Муниций объяснил поспешно: - На твоем теле были не совсем обычные раны, увечья не от побоев…
- Марк, - попытавшись заговорить, Петроний закашлялся, - что говорит грек? Какие-нибудь повреждения… непоправимы?
Трибун потряс головой, придя в ужас от мысли, какая красота могла быть потеряна для Рима.
- Не… не волнуйся!
Марка Муниция охватывало бешенство от сознания того, что благосклонность Петрония – величайший дар, ради которого он сам был готов ползать в пыли, пресмыкаться и есть землю (от чего его избавило благородство возлюбленного), кто-то осмелился получить силой. Легионер не счел бы большим кощунством руку, поднятую на олимпийца. Он сумеет отыскать обидчика и отомстить.
* * *
В летнем триклинии Золотого Дома, стоявшего на площади напротив храма Венеры и Рома, шел праздничный пир. Крики «Форе Фортуна!» и тосты не смолкали вдоль столов.
Пред очи императора трибун Марк Муниций только что представил банду бородача. Цезарь должен был решить судьбу промышлявших разбоем плебеев.
- В чем их проступок? – спросил Нерон, спешивший покончить с судейскими обязанностями и вернуться к праздничным возлияниям.
- Разбой, - коротко ответил Марк Муниций, не уточная частностей.
После ареста шайки бородача легионер нашел достаточно граждан, недовольных их делишками и готовых выступить обвинителями. Имя Петрония нигде и никем не было упомянуто. Опасения о возможной огласке уходили в прошлое.
Император зевнул.
- Плети и рудник, - вынес он приговор, не особенно задумываясь над тем, почему это его заставляют заниматься такими пустяками, находящимися в компетенции обычных судей - тем более, в праздник. Впрочем, цезарь не хотел отказывать красавцу Марку Муницию, которого весьма ценил.
Нерон не успел сделать жест, чтобы осужденных увели, когда вошедший раб-номенклатор доложил:
- Прибыл Гай Петроний Арбитр.
Нерон даже приподнялся на ложе.
- Скорее проведи его к нам, - велел он.
При звуках произнесенного имени Геваций чуть побледнел и оглянулся на своих товарищей, но для тех слова номенклатора ничего не значили, ведь они не знали, кто был их невольным гостем, и уж тем более не допускали подозрения, что этот человек может быть жив.
В дверях появился темноволосый мужчина в изысканной своей простотой белоснежной тоге. Рассеянный свет лампад золотил его загорелую кожу. Взгляд черных глаз скользнул по зале и на мгновение остановился на Гевации. Ни одна мышца не сократилась на точеном лице, и взгляд безмятежно заскользил дальше. Вот глаза «арбитра изящества» встретились со взглядом Нерона, и губы Петрония тронула улыбка.
- Цезарь, - он поклонился императору.
- Поднимайся сюда, ко мне! - велел тот. - Да не поставят мне в упрек, что я не уделил прекраснейшему из моих августиан места рядом с собой!..
На медии места хватало только на троих, и Лукан с Тигиллином запереглядывались, ревниво решая, кому из них придется уступить Петронию место рядом с цезарем. Император разрешил эту пикировку взглядами, сделав знак Лукану подняться и возлечь ниже, а его место занял Петроний. Мягко шурша тогой, он опустился на кушетку. Рабы разули его, а цезарь, спеша скорее начать беседу, собственноручно налил ему вина.
- Сама Фортуна направила твои стопы сюда, - сказал Нерон. – Ты слишком долго незаслуженно лишал нас своего общества!
Петроний, улыбаясь, покаянно склонил голову, и темные кудри его упали на руку императора.
- Я исправлюсь, божественный.
- Да уж, постарайся, - засмеялся Нерон и обратился к присутствующим: - Если бы слово цезаря что-то значило для этого человека, я приказал бы ему именем своей власти никогда не покидать меня. Но разве можно чего-либо добиться насилием от гения изящества и утонченности?
Даже с того места, где стоял, Геваций видел на руке Петрония маленький белый шрам. И воплощенного Эрота можно взять силой. Что понимает этот разжиревший похотливый кабан!
- …Если бы описанный тобой Гитон существовал в действительности, - продолжал говорить между тем Нерон, - я не взглянул бы больше ни на одного другого мальчика. Ты жестоко разбередил нашу фантазию!
- Обрати свой взор, цезарь, на того раба, - Петроний указал на Спока, стоявшего в группе арестованных.
- А что, он хорош? – засомневался император.
- Раздень его, отмой от грязи, и большего красавца ты не найдешь даже среди сыновей патрициев, - ответил Петроний, лениво потягивая терпкое красное вино северных виноградников из инкрустированной аметистами чаши.
Самолично поднявшись, император подошел к осужденным и, ощупав указанного патрицием мальчика со всех возможных сторон, причмокнул губами.
- В который раз, Петроний, ты поражаешь меня! Не просто было разглядеть его достоинства под этими лохмотьями… Дай же мне отблагодарить тебя, удивительный ты человек, так, как тебе всего желанней!
Император часто предлагал Петронию дары, но «арбитр изящества» редко соглашался принять их. Сейчас же он высказался определенно:
- Отдай мне, цезарь, вон того раба с шеей, словно у быка.
Нерон прищурился на Гевация.
- Этого? Его лицо мне знакомо. Кажется, он выступал на Играх…
Петроний кивнул.
- Он твой, - император вернулся на свое место, - продолжим же славить Фортуну! Я ждал только тебя, Петроний, чтобы исполнить мою новую песнь, сочиненную прошедшей ночью…
* * *
Вымытый в личных термах Петрония Арбитра, разогретый его бальнеаторами, Геваций ждал своего нового господина в его спальне. Одежды Гевацию не дали, и атлет метался по комнате, как загнанный хищник в вольере, могучий и великолепный. На моноподии в углу были оставлены вино и фрукты, но бывший гладиатор даже не прикоснулся к ним.
Если Петроний намерен казнить его, к чему тянуть? И зачем нужны все эти приготовления?..
…Петроний вернулся домой под утро. Лукавая улыбка, так хорошо однажды схваченная ваятелем при создании статуи Арбитра в образе Меркурия, не покидала его губ. Он сразу поднялся на второй этаж домнуса и прошел в свою спальню, не замечая стайку рабынь, сбежавшихся узнать, что пожелает господин и в каком он нынче настроении. Перед дверью спальни женщины замешкались, и лишь темноволосая юная гречанка, пользовавшаяся милостью господина последние полгода, осмелилась проскользнуть за ним внутрь. Петроний заметил ее приход, подозвал к себе и, коротко потрепав по распущенным шелковистым волосам, позволил поцеловать свою ладонь. Потом он велел приготовить к полудню термы и, сбросив на руки рабыни тогу, белизна которой слегка поблекла, прогнал ее вон. Девушка ушла, напоследок бросив быстрый взгляд из-под ресниц на нового раба своего господина.
Не обращая внимания на Гевация, Петроний снял тунику и сандалии, затем подошел к своей кровати и лег – но не под льняные покрывала, а сверху. Тогда только беспощадный взгляд черных равнодушных глаз настиг бывшего гладиатора.
- Подойди, - велел Петроний.
Атлет повиновался. А что ему оставалось делать?.. Вздумай он демонстрировать новому господину свой характер, сюда мгновенно сбежались бы десятки верных рабов патриция, чтобы наказать ослушника. По некоторым фразам, услышанным этой ночью от бальнеаторов, Геваций мог предложить, что наказывать его будут со старанием не столько по приказу Петрония («арбитр изящества» не любил жестокость и не поощрял ее в своем доме, если это было возможно), сколько по собственному почину: рабы патриция обожали своего господина, старались угодить ему от чистого сердца, а не по обязанности, и готовы были встать за него стеной. Геваций подозревал, что если бы домочадцам «арбитра изящества» стала известна вся правда о бывшем гладиаторе, его бы удушили нынешней же ночью в термах, не дожидаясь возвращения Петрония от цезаря…
- Сядь.
Геваций присел на край постели.
- Я мог бы приказать пытать тебя не час и не два, а несколько суток кряду, - Петроний не кривил душой, говоря это: он не любил бессмысленной жестокости, в ином же был не более милосердным, чем другие аристократы эпохи Нерона. – Смерть стала бы казаться тебе желанным избавлением…
Бывший гладиатор нахально усмехнулся, сознавая, что если бы патриций намеривался поступить так, как говорит, они разговаривали бы сейчас в ином месте:
- В воспоминание о том, как сам корчился подо мной?
Несмотря на огромную выдержку, лицо Петрония посерело. Близость Гевация взвинчивала в нем немыслимый, почти физический страх.
- В воспоминание об этом, - прошептал он непослушными губами.
- И о том, как молил меня «больше не надо»?
Геваций понимал, что говорит что-то в корне неправильное, что надо удержать на привязи распустившийся язык, если он хочет выжить, но ничего не мог с собой поделать.
- И об этом, - Петроний отвернулся и некоторое время смотрел на стенную мозаику, изображавшую сцену охоты Дианы, сосредотачиваясь. – Но я придумал для тебя худшее наказание, раб, - патриций повернулся к атлету; черные глаза впились в карие; и в тех, и в других было торжество, - когда я скажу «надо», ты будешь делать, что мне угодно…
- А если нет?
- Мой управляющий умеет выправлять характер непокорных рабов. Оставляя им жизнь. И не калеча тела.
Геваций смотрел на чувственные губы Петрония, изогнутые ненавистью, отвращением и… желанием, теперь уже бывший гладиатор не сомневался в этом. Он понял, что «надо» будет от него аристократу. И в ответ на это «надо» он и сам хотел, но…
Нет, Геваций не боялся Петрония. Человек, раз побывавший в его власти, не мог вызвать у гладиатора страха всерьез. Просто Геваций, не часто в жизни замечавший красоту, боялся снова прикоснуться к этому совершенному телу, словно перед ним и впрямь лежал один из олимпийских богов.
…Хрупкость и изящество, изнеженность и почти неощутимая манерность. Узкие бедра, длинные ноги, руки с тонкими пальцами. Мускулатура рельефная, развитая точно в меру. Резко очертанные скулы. Капелька пота на виске…
Благоговение, как перед алтарем храма, сковало Гевация. Он медленно, звук за звуком, начал постигать смысл слов Нерона. «Разве можно чего-либо добиться насилием от гения изящества и утонченности?..» Нельзя.
Петроний прерывисто вздохнул и лег на бок, подперев голову ладонью.
- Что же во мне такого особенного сейчас, чего не было тогда? – спросил он с горечью.
- Ты ведь не хочешь этого, господин, - пробормотал Геваций, отодвигаясь на край кровати.
Петроний не ответил. В его глазах стояли страх и предчувствие боли, но и что-то еще: «Ты убил во мне меня, тебе меня и возрождать.»
- Я приказываю, - сказал он, наконец, после долгих минут молчания.
- Это не требуется, господин.
Природа в Гевации взяла свое, и он склонился над патрицием, как и той ночью… почти, как той ночью. Только теперь страсть его направлял легкомысленный юноша с луком в руках и полным стрел колчаном за плечами.
Приоткрытые карминовые, словно у женщины, губы (только женщины подкрашивают их, а этот цвет был настоящим) манили, и Геваций припал к ним, как к животворному источнику. Второй раз в жизни он получал то, о чем мечтал сам цезарь!..
Петроний оттолкнул его.
- Не в губы, раб! Знай свое место.
Щеки Гевация запылали, как после оплеух.
Мягкая, но сильная ладонь легла ему на макушку и заставила пригнуться. Щека, нос, губы коснулись бархатистой, благоухающей фиалками кожи.
Геваций ласкал Петрония с таким трепетом, так нежно, как, должно быть, никого еще за всю свою жизнь. Он дрожал от возбуждения и расплескивал собственное семя, когда Петроний кончил у него во рту, доверяя и ни капли не страхуясь.
- Я твой раб, господин, - пробормотал Геваций, прижимаясь влажной щекой к поджарому животу Петрония. Пот струился по нему ручьями.
- Да, это так, - подтвердил Петроний, хотя и хорошо понял, что хочет сказать ему этот человек. «Арбитру изящества» не раз приходилось слышать подобные признания.
Некоторое время они молча лежали в тишине, не двигаясь, не говоря ни слова, думая каждый о своем. Потом Петроний пошевелился, протянул руку и приподнял за подбородок голову Гевация, вглядываясь в его лицо, с настойчивостью отыскивая его глаза. Атлет ответил прямым взглядом. Патриций оттолкнул от себя бывшего гладиатора, но тот успел ощутить легкую дрожь тонких пальцев.
Теперь уже Петроний отводил взгляд, и губы его кривились. Вдруг он хрипло вскрикнул и сел. Его темные глаза были затуманены страстью и прежним не уходящим страхом.
- Ну, чего же ты ждешь, животное?! – почти стоном сорвался он. – Бери меня!
И он сам развернулся так, чтобы дать Гевацию простор для деятельности.
Раб нерешительно погладил загорелую спину Петрония с еще неокончательно исчезнувшими белыми линиями рубцов.
- Может быть, хотя бы… - от волнения Геваций становился косноязычным. – У тебя же есть… Не может быть, чтоб не было…
- Нет! – отрезал патриций. – Будет так же, как тогда.
- Я сделаю тебе больно…
Петроний решительно ответил:
- Делай!
Он подтянул в себе подушку в льняной, крашенной под лазурь наволочке и вцепился в нее зубами.
Ласкающие сильные руки легли на его ягодицы, разводя их в стороны.
- Скорее!
- Сей-сейчас…
…Петроний плавал в океане красной боли и белых перьев. Они вылетали из разорванной подушки, и ветер, тянувший сквозняком из-под двери, поднимал их к потолку, разносил по комнате.
Петроний нащупал рядом с собой могучее тело атлета.
- Это никогда больше не повторится.
- Я знаю, мой господин.
Петроний помолчал недолго.
- Это ты принес меня к дому Марка Муниция? – спросил он, наконец.
- Разве это имеет какое-нибудь значение?
- Нет.
Петроний лежал, устремив взгляд на арочное перекрытие потолка, и вслушивался в свою боль.
Боль была, были живы и воспоминания, но страха не было. И Петроний дал себе слово, что никогда больше он не даст страху власти над собой, и подчинению ему скорее предпочтет смерть.